Эту историю пересказали Мольеру, и он сделал из нее одну из самых комичных сцен своего «Тартюфа».

Как известно, именно отец Жозеф заправлял бесовщи­ной в Лудене. Ему нужно было отомстить Юрбену Гран- дье, у которого капуцины оспаривали право наставлять монахинь и который взял верх над противниками. Лобар- демон находился в Лудене и наблюдал за сносом крепо­сти, когда там начались проявления одержимост и; он представил отчет об этом королю и кардиналу и получил от них поручение провести расследование. Все знают, как он его провел.

Итак, отец Жозеф, как уже говорилось, был послан к г-же де Рамбуйе. Придя к ней, он вначале объяснил при­чину своего визита каким-то благовидным предлогом, а затем как бы невзначай заговорил с маркизой о посоль­стве ее мужа, сказал ей, что кардинал хотел бы восполь­зоваться этим обстоятельством и сделать для него что-либо важное, однако для этого необходимо, чтобы и г-жа де Рамбуйе, со своей стороны, оказала монсеньору небольшую услугу, которую он ждет от нее. Маркиза ответила, что она готова оказать кардиналу любую услугу, но все же было бы правильно, если бы она знала, о чем идет речь.

— Сударыня, — сказал ей посланец, — вам понятно, что первый министр должен проявлять крайнюю осто­рожность. Короче говоря, господин кардинал желал бы узнавать через вас об интригах принцессы де Конде и кардинала де Ла Валетта.

— Святой отец, — сказала в ответ маркиза, — я не думаю, что госпожа принцесса и кардинал Ла Валетт занимаются какими-либо интригами; однако соблагово­лите передать его высокопреосвященству, что, даже если бы они это и делали, я не чувствовала бы себя годной к ремеслу шпиона.

Для маркизы не было большего удовольствия, чем посылать деньги людям, причем так, чтобы люди эти не знали, откуда деньги пришли. Однажды ей сказали, что дарить — это забава короля.

— Вы ошибаетесь, — ответила она, — это забава бога.

Она терпеть не могла женщин, которые брали себе в любовники духовных лиц.

— Это одна из причин, почему я рада, что не живу в Риме, — сказала она. — Я уверена, что не совершала бы ничего дурного, но наверняка обо мне это говорили бы, и я умерла бы от ярости в тот день, когда пошел бы слух, будто у меня в любовниках какой-то кардинал.

Не было на свете друга более верного. Арно д'Андийи, сын Антуана Арно, известный своей резкостью, доходи­вшей порой до грубости, стал как-то раз в ее присутствии выставлять себя великим учителем дружбы и давать мар­кизе уроки любви к ближнему.

— Делаете ли вы то-то и то-то для кого-нибудь из ваших друзей? — спросил он маркизу, полагая, что то, о чем шла речь, стало бы для нее великой жертвой.

— А как же! — ответила г-жа де Рамбуйе. — Но если бы мне стало известно, что где-нибудь в Индии есть честный человек, то, даже никогда его не видя и не имея возможности когда-либо увидеть его в будущем, я без колебаний сделала бы для него то, о чем вы говорите.

— Что ж, — промолвил г-н д'Андийи, — коли так, то вы, сударыня, разбираетесь в дружбе лучше меня и мне больше нечему учить вас.

Одна из ее причуд состояла в том, чтобы приводить людей в изумление. Как-то раз, когда Филипп де Коспеан, епископ Лизьё, приехал навестить ее в Рам­буйе, она предложила ему совершить прогулку, и он согласился.

Там, у подножия замка, тянулся большой луг, посреди этого луга стояли полукругом большие скалы, а между ними высились раскидистые деревья, дававшие прият­ную тень. Это было любимое место уединения Рабле; по рассказам, кюре Медона с приятностью проводил там время, и местные жители, показывая закопченную скалу с углублением, называли ее Котелком Рабле.

Так вот, повторяем, маркиза предложила епископу Лизьё совершить прогулку по этому лугу и повела его в сторону скал; чем ближе епископ подходил к ним, тем больше ему казалось, будто сквозь ветви деревьев он видит что-то блестящее, однако понять, что это такое, было невозможно. Но вскоре ему почудилось, что он различает женщин, причем женщин, одетых нимфами.

И тогда, повернувшись к маркизе, он воскликнул:

— Да посмотрите же туда, сударыня! Посмотрите!

Однако она продолжила вести его вперед, ограничи­вшись коротким ответом:

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

Наконец они оказались в непосредственной близости от мифологических созданий.

То были мадемуазель де Рамбуйе и все другие принад­лежавшие к этой семье барышни: одетые, и вправду, нимфами и сидя на скале, они, по утверждению хроники, являли собой самое пленительное зрелище на свете.

Упомянутый Филипп де Коспеан, так любивший нимф и почти не скрывавший этого, славился как довольно хороший проповедник; Боссюэ посвятил ему свою пер­вую философскую диссертацию.

Вот каким образом он свел знакомство с маркизой. Ее свекровь, приехавшая в замок Рамбуйе провести в нем время Великого поста, попросила отыскать ей личного проповедника.

— Если она соблаговолит удовлетвориться тремя про­поведями в неделю, — ответил епископ, — я к ее услу­гам.

Предложение было весьма разумным, и набожная све­кровь ответила на него согласием; епископ явился в замок, познакомился с маркизой и ее свекровью и впо­следствии сохранил с ними связь.

Он встречался с г-ном де Вандомом в Бретани и, когда тот был арестован вместе с великим приором, один- единственный осмелился в разговоре с кардиналом высказаться в пользу узника.

Вначале он был епископом Эра, затем Нанта, а потом Лизьё.

Когда его перевели из Нанта в Лизьё, то есть в епар­хию куда более значительную, кто-то сказал ему:

— Теперь вам предстоит заботиться о большем числе человеческих душ.

— Неужто?! — ответил он. — А мне из надежного источника известно, что у нормандцев души вообще нет.

Филипп де Коспеан был человек весьма благодарный, что доказывает следующая занятная история.

Когда он посвятил в сан епископа Рье, новый прелат явился выразить ему признательность.

— Ну что вы, монсеньор, — промолвил епископ Лизьё, — это мне следует поблагодарить вас.

— Но за что?

— А как же!.. До того, как посвятить вас в сан, самым уродливым епископом во Франции был я!

Вернемся, однако, к г-же де Рамбуйе.

Она имела шестерых детей; г-жа де Монтозье была старшей из всех, затем следовала г-жа д’Йер, а за ними шел маркиз де Пизани.

У нее был еще один сын, умерший от чумы в возрасте восьми лет; его гувернантка навестила какого-то зачум­ленного, а затем, выйдя от этого человека, вернулась к ребенку и имела глупость поцеловать его; и она, и ребе­нок умерли от чумы.

Госпожа де Рамбуйе, г-жа де Монтозье и мадемуазель Поле — та, к которой ехал Генрих IV, когда его убили на улице Железного ряда, — ухаживали за ребенком до его последнего вздоха, однако ни в коей мере не зарази­лись.

Потом следовала г-жа де Сент-Этьенн, а за ней — г-жа же Пизани.

Маркиз де Пизани появился на свет без всяких изъя­нов, красивым и хорошо сложенным, и обещал стать настоящим Рамбуйе, то есть рано или поздно достичь роста в пять футов восемь дюймов, ведь все в семье — отец, мать и сестры — были рослыми, и отпрысков этого рода некогда называли елями Рамбуйе; однако слу­чилось так, что кормилица малолетнего маркиза уронила его, никто об этом не узнал, и позвоночник у него искри­вился, так что ребенок вырос изуродованным, причем не только его тело, но даже и лицо его было испорчено; в итоге он остался приземистым и горбатым, словно наби­тый до отказа мешок с орехами. Зато он отличался боль­шим умом и добросердечием, хотя и был крайне малооб­разован. Опасаясь, как бы его не сделали духовным лицом, он ни за что не хотел учиться; тем не менее рас­суждал он так разумно, как если бы в его голове была сосредоточена вся логика, какая только есть на свете; несмотря на свое увечье, превратившее его в какое-то чудовище, он пользовался большим успехом у дам, был весьма склонен к распутству, а игру любил до умопомра­чения; все это приводило к тому, что порой он оставался без гроша. Однажды, чтобы раздобыть себе денег, он уве­рил отца и мать, которые за двадцать восемь лет ноче­вали в Рамбуйе только один раз, будто в парке много сухостоя и его надо убрать; ему было поручено спра­виться с этой заботой, и он приказал срубить шестьсот кубических саженей самого красивого и самого лучшего леса.