— Да будет вам, — говорит ему Лег, — вы же знаете поговорку: «Клятва игрока!..» Плюньте на ваш обет, и давайте сыграем.

Они стали играть, и Вуатюр проиграл триста писто­лей.

Это был последний подвиг игрока.

«Приняв, невзирая на свою подагру, слабительное, — говорит Таллеман де Рео, — он слег и после четырех или пяти дней болезни умер».

В последнее лето перед своей смертью Вуатюр совер­шил прогулку в Сен-Клу вместе с коадъютором, марша­лом Тюренном, г-жой де Ледигьер и двумя другими дамами; ночь застала их в Булонском лесу, а факелов у них не было. Это возбудило воображение дам, и они пустились в рассказы о привидениях.

Когда дело доходит до самого страшного эпизода рас­сказа, Вуатюр высовывает голову из кареты, чтобы про­верить, следует ли за ними верховой конюший, и гово­рит:

— Ах, право, сударыни: вы хотели увидеть привиде­ния, так вон там целых восемь, и они гонятся за нами по пятам!

Все оглядываются и в самом деле различают восемь темных фигур, клином мчащихся за ними; и чем быстрее ехала карета, тем быстрее неслись и призраки. Эти восемь фантастических фигур следовали за ней до самого Парижа.

Путешественники стали строить десятки догадок.

— Черт побери! — воскликнул коадъютор. — Клянусь, я узнаю, что это было.

Он провел расследование и выяснил, что это были восемь босоногих августинцев, которые возвращались с омовения в Сен-Клу и, опасаясь, как бы городские ворота не оказались заперты, во всю прыть бежали вслед за каретой, чтобы попасть в город вместе с ней.

Таллеман де Рео посвятил одну из своих историй Вуатюру. Да будет нам позволено привести в качестве поуче­ния три абзаца из этой истории.

Первый касается самого Вуатюра, второй — Корнеля, третий — Боссюэ.

Читатель увидит сейчас, как оценивали великих людей их современники.

§ I «Вуатюр первым ввел в поэзию чрезмерную воль­ность; до него никто не писал стансов с неравным количе­ством строф и с нарушением размера».

§ II «Корнель также испортил своими последними пье­сами драматургию, ибо ввел в нее напыщенную речь».

§ III «Однажды вечером г-н Арно привел во дворец Рам­буйе юного Боссюэ из Дижона — ныне это аббат Боссюэ, славящийся своими красноречием, — чтобы развлечь мар­кизу де Рамбуйе его проповедями, ибо тот стал доку­чать всем моралью с двенадцати лет; это дало Вуатюру повод сказать: "Я никогда не видел, чтобы проповедовали так рано и так поздно"».

Так сочините же и вы «Рассуждение о всеобщей исто­рии» и «Надгробные речи», дабы о вас сказали, что вы докучали всем моралью с двенадцати лет!

XIII

Ну вот мы и подошли к знаменитому дворцу Рамбуйе и его завсегдатаям, привлекавшим к себе такое большое внимание на протяжении целой трети XVII века.

Дворец Рамбуйе располагался на улице Святого Фомы Луврского, в Париже; это был бывший дворец Пизани, сменивший имя и ставший собственностью г-жи де Рам­буйе, которой он достался от отца. Прежний дворец Рам­буйе был в 1606 году продан маркизом де Рамбуйе за тридцать четыре тысячи пятьсот турских ливров Пьеру Форже дю Френу, который в 1624 году перепродал его за тридцать тысяч экю кардиналу Ришелье. Кардинал пере­купил его лишь для того, чтобы снести и возвести на освободившемся месте дворец Пале-Кардиналь, получи­вший впоследствии название Пале-Рояль.

Что же касается семьи Рамбуйе, то это была ветвь рода д’Анженн, которая с XIV века владела поместьем Рамбуйе и породила несколько заметных личностей; среди них: Жак д'Анженн, сеньор де Рамбуйе, фаворит Франциска I, капитан его гвардейцев и т.д.; Шарль д'Анженн, карди­нал де Рамбуйе, который был епископом Ле-Мана, уча­ствовал в заседаниях Трентского собора и был посланни­ком при папе Григории XIII, и, наконец, Шарль д’Анженн, маркиз де Рамбуйе, генерал-майор и посол в Пьемонте и в Испании, который был не кем иным, как знаменитым маркизом де Рамбуйе, супругом Катрин де Вивонн и отцом прославленной Жюли Люсины д’Анженн, вышедшей замуж за г-на де Монтозье, прообраза Альцеста из «Мизантропа» Мольера.

Дед маркиза, Жак д'Анженн, сеньор де Рамбуйе, был весьма суровым человеком. Поссорившись как-то раз со своей женой, он предложил ей перемирие, как поступил бы с врагом на поле боя, и она дала ему согласие на это.

И тогда он промолвил, обратившись к ней:

— Сударыня, доставьте мне удовольствие: возьмите меня за бороду.

В те времена бороды носили длинные, а волосы на голове стригли коротко.

— Зачем? — с изумлением спросила жена.

— Да возьмите же.

Она берет мужа за бороду.

— А теперь тяните! — приказывает сеньор де Рам­буйе.

— Но я же причиню вам боль.

— Не тревожьтесь; тяните!

Она тянет.

— Сильнее.

— Но, сударь ...

— Ну же, тяните изо всех сил, тяните, тяните!

Она потянула так, что у нее дыхание перехватило.

— Право же, сударь, — восклицает бедняжка, — я не могу сильнее!

— Так вы отказываетесь?

-Да.

— Теперь моя очередь.

Он хватает прядь ее волос и тянет.

Дама вопит, но он продолжает тянуть.

Она вопит еще сильнее, а он по-прежнему тянет.

Наконец, она зовет на помощь; он отпускает ее, а затем с невозмутимым спокойствием говорит:

— Вот видите, я сильнее вас. Так что для вашей же пользы прошу вас, давайте не будем ссориться.

Госпожа де Рамбуйе поняла намек и, как утверждает хроника, сделалась изумительно ласковой по отношению к мужу.

Кстати говоря, из списка видных представителей этой семьи мы забыли упомянуть отца маркиза, являвшегося вице-королем Польши в ожидании приезда туда Ген­риха III.

Когда же Генрих III прибыл в Польшу, сеньор де Рам­буйе заявил ему:

— Государь, я располагаю значительной суммой, кото­рую мне следует вручить вам.

Речь шла о ста тысячах экю.

— Вы шутите, сударь, это ведь ваши сбережения.

— Пусть так, — настаивал г-н де Рамбуйе, — но все равно возьмите, ибо они вам очень понадобятся!

Генрих III взял эти деньги, и, в самом деле, они весьма ему пригодились.

После битвы при Жарнаке все тот же Генрих III, кото­рый был тогда еще всего лишь герцогом Анжуйским, известил короля Карла IX, что победе в сражении они обязаны г-ну де Рамбуйе. Карл IX письменно поблаго­дарил г-на де Рамбуйе за его подвиг. Письмо короля бережно хранили в семье.

Однако оставим этого сеньора де Рамбуйе и покончим с нашим.

Господин де Рамбуйе был тесно связан с маршалом д'Анкром; поскольку он являлся человеком весьма скрыт­ным и опасался быть неправильно понятым, то о нем говорили, что, когда его спрашивают, который час, он вместо ответа вынимает из кармана часы и показывает циферблат.

Мы уже говорили, что он был чрезвычайным послом в Испании; кардинал-герцог отправил его туда по поводу Вальтеллины. Он полагал, что заставит графа-герцога умереть от ярости! Графом-герцогом титуловали г-на д'Оливареса, подобно тому как г-на де Ришелье титуловали кардиналом-герцогом. Граф д'Оливарес заставлял величать его ваше превосходитель­ство, не желая при этом обращаться так ни к кому дру­гому; зная это, г-н де Рамбуйе отказался приступать к каким бы то ни было переговорам, пока к нему не будут обращаться так же, как к графу-герцогу. Он говорил по этому поводу, что, будучи чрезвычайным послом и кор­мясь за счет испанского короля, много выгадывает, когда тянет время, и потому никуда не торопится и ничего так не желает, как закончить свои дни в Мадриде, где чув­ствует себя намного лучше, чем в своем дворце на улице Святого Фомы Луврского, который г-жа де Рамбуйе еще не успела к тому времени привести в порядок.

В конце концов граф-герцог уступил в одном пункте, г-н де Рамбуйе — в другом, и, если его и не стали име­новать «ваше превосходительство», то, по крайней мере, к нему стали обращаться на «вы». Он обладал порази­тельным даром вводить графа-герцога в гнев и заставлять его выкладывать все, что у него было на уме, в то время как сам он, хотя и раздражаясь в душе, внешне оставался совершенно спокойным, если не считать легкой нерви­ческой дрожи рук, которую замечали лишь его друзья.