— Если бы это зависело только от меня, — сказал Ришелье, — то, как вы понимаете, монсеньор, все уже было бы сделано.

Великий приор поклонился, сияя радостью.

— Но если помеха исходит не от вашего высокопрео­священства, то от кого же она может исходить?

— От короля, — ответил кардинал.

— От короля? — удивленно повторил великий приор. — А в чем упрекает меня король?

— Ни в чем.

— Так в чем же тогда причина?..

— Позвольте мне сказать вам правду, монсеньор.

— Говорите, говорите же.

— Виною всему ваш брат.

— Мой брат Сезар?

— Да, король не доверяет ему.

— По какому поводу?

— Король полагает — по-моему напрасно, но все же он так полагает, — король, повторяю, полагает, что ваш брат прислушивается к злонамеренным людям.

— И что же тогда делать?

— Сгладить дурное впечатление, которое произвел на короля ваш брат, а затем вернуться к вашему вопросу ...

— Ваше высокопреосвященство желает, чтобы я послал за моим братом в его губернаторство и привел его к королю, чтобы доказать его невиновность?

— Послушайте, — промолвил кардинал, — все склады­вается как нельзя лучше для того, чтобы король не мог подумать, будто мы с вами все подготовили заранее; ко­роль намерен поехать через несколько дней в Блуа пораз­влечься. Поезжайте в Бретань, привезите в Блуа госпо­дина де Вандома: мы избавим его от половины пути, и визит этот будет выглядеть вполне естественным.

— Однако, — произнес великий приор, — ваше высо­копреосвященство понимает, что мне требуется некое ручательство, что с моим братом не случится чего-нибудь неприятного.

— Что касается такого ручательства, монсеньор, — со скромным видом ответил первый министр, — то его даст вам король, и я уверен, что вы не получите в этом отказа.

— Что ж, в таком случае я поеду сразу после того, как повидаю короля.

— Поезжайте к себе и ждите распоряжения об аудиен­ции, монсеньор; обещаю, что вам не придется ждать его долго.

И в самом деле, уже на следующий день великий приор был принят королем.

Людовик XIII избавил его от необходимости подводить разговор к нужной теме: он первый повел речь о поездке в Блуа и пригласил великого приора и его брата на вели­колепную охоту, которая должна была там состояться.

— Однако, — отважился заметить великий приор, — моему брату известно, что у короля есть нарекания в его адрес; возможно, мне будет довольно трудно добиться, чтобы он покинул свое губернаторство.

— Полноте! — воскликнул Людовик XIII. — Пусть он едет в полном спокойствии, и я даю вам мое королевское слово, что ему причинят не больше вреда, чем вам.

Король вполне мог взять на себя такое обязательство, ибо рассчитывал арестовать обоих.

Великий приор поехал в Бретань, а уже через день двор отправился в Блуа.

Кардинал двинулся в путь накануне, сославшись на то, что плохое состояние здоровья вынуждает его передви­гаться короткими переездами. Выехав за сутки до короля, он, тем не менее, прибыл лишь на следующий день после него и, найдя город чересчур шумным, удалился в пре­лестный небольшой дом, находящийся в одном льё от города и носящий название Борегар.

Через два или три дня после того, как король посе­лился в замке, в Блуа в свой черед прибыли великий приор и его брат. В тот же вечер они были приняты коро­лем, пригласившим их на охоту, которая должна была состояться на следующий день; однако братья ответили, что они благодарят короля, но просят дать им день отдыха. Чтобы засвидетельствовать свое почтение его величеству, они проскакали во весь опор восемьдесят льё! Король обнял их обоих и пожелал им покойной ночи.

В три часа утра, не желая нарушать данного им обе­щания, что Сезару де Вандому причинят не больше вреда, чем великому приору, король приказал арестовать их обоих и отвезти в Амбуаз.

Понятно, какой шум наделал арест двух сыновей Ген­риха IV.

Как и все другие, Шале узнал об их аресте. Перед этим он продолжал видеться с кардиналом и, поскольку кар­динал продолжал оказывать ему радушный прием, думал, полагаясь на полученное обещание, что все, кто участво­вал в попытке устранить кардинала во Флёри, находятся под защитой этого обещания.

Видя, что великий приор и его брат арестованы, он бросился к Ришелье и потребовал исполнения данного им слова.

Кардинал ответил ему, что господин великий приор и господин де Вандом были арестованы не как участники заговора Флёри или его зачинщики, а из-за того, что они давали дурные советы монсеньору герцогу Анжуйскому: один изустно, а другой письменно.

Шале удалился, весьма раздосадованный этим отве­том.

И потому, поразмыслив какое-то время, он счел, что честь побуждает его обратиться к кардиналу с решитель­ным заявлением: это заявление состояло в том, что он забирал назад свое слово и просил кардинала не рассчи­тывать на него впредь; однако найти кого-нибудь, кто согласился бы отнести подобное уведомление министру, оказалось затруднительно.

Два или три человека, прекрасно осведомленных об опасности, которой они подверглись бы, ответили отка­зом.

Тогда Шале решил написать кардиналу и в самом деле послал ему письмо.

Почти сразу после этого он возобновил отношения с г-жой де Шеврёз, которая прежде была его любовни­цей.

Это было объявление войны, куда более явное, чем написанное им письмо.

С этого времени Шале в замыслах кардинала была уго­тована роль козла отпущения в первом же затеянном заговоре.

К тому же Ришелье догадывался, что Шале не будет сидеть смирно и немедленно начнет интриговать.

Кардинал стал ждать.

Ожидание оказалось недолгим.

Герцог Анжуйский, чрезвычайно напуганный неожи­данным арестом двух своих братьев, принялся с еще большей энергией искать убежище за границей или какую-нибудь сильную французскую крепость, под защи­той стен которой он мог бы оказывать сопротивление кардиналу и диктовать свои условия.

Шале предложил молодому принцу служить ему посредником.

Предложение было принято.

Шале принялся за дело.

Он написал одновременно графу Суассонскому, ис­полнявшему обязанности губернатора Парижа; маркизу де Ла Валетту, исполнявшему обязанности губернатора Меца, и маркизу де Легу, фавориту эрцгерцога, в Брюс­сель.

Ла Валетт ответил отказом, но не из-за кардинала, на которого он должен был жаловаться, как и вся француз­ская знать, а потому, что мадемуазель де Монпансье при­ходилась ему близкой родственницей и он не был скло­нен вступать в заговор, имевший целью расстроить ее брак с сыном короля Франции.

Граф Суассонский дал согласие и, более того, послал к герцогу Анжуйскому некоего Буайе, который от его имени предложил принцу пятьсот тысяч экю, восемь тысяч пехотинцев и пятьсот конников, если тот пожелает немедленно присоединиться к нему в Париже.

Что же касается маркиза де Лега, то позднее мы уви­дим, как складывались переговоры с ним.

В тот самый день, когда граф Суассонский послал Буайе к герцогу Анжуйскому, Лувиньи попросил Шале послужить ему секундантом.

Роже де Грамон, граф де Лувиньи, был братом отца маршала де Грамона. Будучи младшим сыном в семье, он не имел ни гроша за душой и при этом старался выгля­деть еще беднее, чем был на самом деле. Он служил оли­цетворением нищеты, и все кругом говорили, что лучше бы ему ходить вовсе без штанов, чем показывать те, какие он носил. Он имел лишь одну рубашку и одни брыжи, и каждое утро ему их стирали и отглаживали. Однажды за ним послал герцог Анжуйский. Герцог очень торопился.

— Право, — ответил Лувиньи, — монсеньор подождет: моя рубашки и мои брыжи еще не постираны.

В другой раз он шел прямо по грязи, не обращая ника­кого внимания на то, куда ставит ногу.

— Осторожнее, граф, — сказали ему, — вы испортите ваши чулки!

— Да пусть, — ответил Лувиньи, — они ведь не мои.

Все это было бы еще ничего, если бы Лувиньи не совершил еще и чудовищную подлость.

Когда во время поединка с Окенкуром, ставшим позд­нее маршалом Франции, противник начал сильно тес­нить его, Лувиньи воскликнул, обращаясь к нему: