Если полагаться на «Мемуары» кардинала, то этот заговор был едва ли не самым ужасным из всех когда- либо замышлявшихся. К восстанию должны были при­соединиться все принцы и все вельможи. Испания помо­гала заговорщикам деньгами; дублоны Филиппа IV бросали тень на Анну Австрийскую, и потому следовало заставить звенеть их как можно громче. Герцог Савой­ский вступил в заговор, питая злобу из-за мира, заклю­ченного с Испанией. Гугеноты надеялись обрести в нем свое спасение. Что касается короля, то его должны были заключить в монастырь, словно какого-нибудь государя из династии Меровингов.

В итоге кардинал решил, что, коль скоро заговор созрел, следует арестовать маршала д'Орнано как чело­века, подающего дурные советы молодому принцу.

Решение это было исполнено.

Вечером 4 мая 1626 года, когда все придворные удали­лись, король вызвал к себе маршала д'Орнано.

Маршал ужинал в это время; он поднялся из-за стола и, подчиняясь приказу, отправился к королю.

Однако вместо короля он увидел капитана гвардейцев, который потребовал у него шпагу и в качестве заключен­ного отвел его в тот самый зал, куда за двадцать четыре года до этого Генрих IV приказал препроводить маршала де Бирона.

На следующий день маршала д'Орнано перевели в донжон Венсенского замка. Два его брата были заклю­чены в Бастилию, а жена получила приказ удалиться в один из своих деревенских домов.

«Герцог Анжуйский, — рассудительно отмечает исто­рик, — был сильно задет этим происшествием».

Приоткроем дверь и посмотрим в щелку, каким обра­зом юный принц выразил свое недовольство.

«Месье, узнав об аресте своего воспитателя, отправился прямиком в покои короля и, разразившись бранью, заявил его величеству, что желает знать, кто подал ему мысль арестовать маршала.

Юный принц был в такой страшной ярости, что король испугался и сказал ему, что все сделанное им было совер­шено по наущению его совета.

Месье, по-прежнему разъяренный, отправился к канцлеру д'Алигру.

Канцлер д'Алигр, простак из Шартра, настоящий чинуша, человек мягкодушный и робкий, ответил ему, дрожа всем телом, что он здесь не при чем и что ему об этом аресте неизвестно.

Месье вернулся к королю, бранясь сильнее прежнего; так что король, не зная, как от него избавиться, послал за кар­диналом, дабы тот объяснился с его братом.

Ришелье, не отпираясь и не пускаясь на уловки, заявил без обиняков, что это он подал королю совет арестовать маршала и что настанет день, когда его высочество сам скажет ему за это спасибо.

— Я?! — задыхаясь от гнева, воскликнул принц. — Ну и сукин же вы сын!

И с этими прекрасными словами он удалился».

То была отходная по маршалу д’Орнано: арестованный 4 мая, он умер 3 сентября.

Пошли слухи, что его отравили. Слухи эти опровер­гали, говоря, что просто его поместили в чересчур сырую камеру.

Эта чересчур сырая камера вошла в поговорку. Туда сажали всех тех, кого не хотели держать в заключении слишком долго.

Говоря об этой камере, г-жа де Рамбуйе сказала:

— Она ценится на вес мышьяка.

XI

Несмотря на все усилия, предпринятые Ришелье, коро­лева оказалась лишь весьма косвенно впутана в это дело, и потому кардиналу понадобилось затеять новую интригу.

Мы уже говорили, до какой степени ловкой ищейкой был кардинал, оказавшись пущен по такого рода следу.

Он огляделся вокруг, и его мрачный взгляд упал на Анри де Талейрана, графа де Шале.

То был красивый молодой человек в возрасте от два­дцати восьми до тридцати лет, очень элегантный, очень модный, не слишком рассудительный, чрезвычайно насмешливый, неосмотрительный, тщеславный и до без­умия храбрый; одна из его дуэлей наделала много шума.

Имея основание выразить г-ну де Понжибо неудоволь­ствие в связи с какой-то любовной историей и встретив его на Новом мосту, он призвал соперника, верхом воз­вращавшегося из деревни и обутого в дорожные сапоги, спешиться и тут же на месте дать ему сатисфакцию.

Понжибо, который был столь же храбр, как и Шале, тотчас спешился и на третьем выпаде упал замертво.

Шале был очень высокого происхождения: будучи вну­ком маршала де Монлюка, он по материнской линии состоял в свойстве со славной семьей Бюсси. Вы по­мните, дорогие читатели, Бюсси из «Графини де Мон­соро»?

Шале состоял на службе у короля и, как и все те, кто состоял на его службе, стыдился рабства, в котором дер­жал его кардинал.

Слова старого архиепископа Бертрана де Шо пре­красно рисуют меру власти, которую Ришелье оставлял королю.

Людовик XIII не раз обещал архиепископу кардиналь­скую шапку, но умер, так и не выполнив своего обеща­ния.

— Ах, — говорил старик, никак иначе не упрекая его за то, что он не сдержал слова, — будь король в милости, я был бы кардиналом!

Шале принадлежал к партии ненависти. Тех, кто питал неприязнь к кардиналу, называли ненавистни­ками.

Гастон во всеуслышание выступал против ареста мар­шала д'Орнано, и мы уже рассказывали, в каких выраже­ниях он это делал.

Он призывал всех подряд вступить вместе с ним в заговор против кардинала, а поскольку кардинала еще не знали таким страшным, каким он стал позднее, на этот призыв откликнулись многие.

Первыми, кто это сделал, были два внебрачных сына Генриха IV, приходившиеся сводными братьями королю и, следовательно, Гастону Орлеанскому: Александр де Бурбон, великий приор Франции, и Сезар, герцог Ван­домский.

Они предложили Гастону план действий и вовлекли Шале в заговор.

Предстояло убить кардинала, и вот каким образом.

Ришелье, под всегдашним предлогом плохого состоя­ния своего здоровья, предлогом, который так часто слу­жил ему для того, чтобы скрыть свои замыслы, удалился в свое загородное поместье Флёри; находясь там, мни­мый больной управлял делами королевства.

Герцогу Анжуйскому следовало отправиться вместе с друзьями на охоту, и она должна была увлечь их в сто­рону Флёри; там, сославшись на усталость, они должны были попросить у кардинала гостеприимства и, когда это гостеприимство было бы оказано, при первой же воз­можности окружить его высокопреосвященство, а затем убить его.

Если такие заговоры покажутся сегодня странными, мы напомним тогда, что подобные случаи уже бывали: именно так Висконти был убит в кафедральном соборе Милана, Джулиано Медичи на клиросе собора Санта Мария дель Фьоре во Флоренции, Генрих III в Сен- Жермене, Генрих IV на улице Железного ряда и маршал д’Анкр на мосту в Лувре.

Так что Гастон, отделываясь от кардинала, лишь сле­довал примеру своего брата, отделавшегося от маршала д'Анкра. Заговору благоприятствовало еще и то обстоя­тельство, что в глубине души Людовик XIII ненавидел своего фаворита и, окажись этот фаворит мертв, порадо­вался бы его смерти вместе с убийцами.

Шале, как мы уже говорили, состоял в заговоре; однако в один прекрасный день, то ли по недостатку решительности, то ли — что более вероятно — желая вовлечь его в заговор, он открылся во всем командору де Балансе.

Командор де Балансе, человек здравомыслящий, спо­собный сопоставить могущество кардинала с бессилием короля, не только не уступил доводам Шале, но и, сво­ими собственными рассуждениями заставив молодого человека поменять точку зрения, в конечном счете повел его к кардиналу.

В кабинете у кардинала говорил только командор де Балансе: Шале хранил молчание; правда, условием разо­блачения заговора он поставил безнаказанность тех, кто был в нем виновен. А кто были эти виновные? Законный брат короля и двое его сводных братьев-бастардов.

Кардинал обещал никоим образом не свирепствовать.

У него еще не было сил срубить три царственные головы, между тем он знал, что, когда к таким головам прикасаешься, следует сделать все, чтобы они обяза­тельно упали с плеч.