С этими словами он схватил руку королевы и стал покрывать эту руку поцелуями, несмотря на все усилия Анны Австрийской высвободить ее.

Затем, словно безумный, словно сумасшедший, он ринулся прочь из комнаты.

— Закройте дверь за герцогом и оставьте меня одну, сударыня, — сказала королева.

Госпожа де Ланнуа повиновалась.

Как только Анна Австрийская осталась одна, она при­казала позвать к ней дуэнью, о которой мы уже говорили, донью Эстефанию; затем, велев подать ей бумагу, чер­нила и перо, она торопливо написала несколько слов, взяла шкатулку, спрятанную в проходе за кроватью, и приказала донье Эстефании отнести герцогу шкатулку и письмо.

Письмо было приказом уехать, а шкатулка содержала в себе те двенадцать подвесок, какие король подарил королеве накануне празднества, устроенного г-жой де Шеврёз.

Три дня спустя море успокоилось, и герцог отплыл в Англию, увозя к королю Карлу I дочь Генриха IV.

Страхи Анны Австрийской оказались более чем обо­снованными: кардиналу стало известно во всех подроб­ностях о приключении в амьенском саду и о появлении Бекингема в спальне королевы.

Коль скоро об этом узнал кардинал, это должен был узнать и король; однако каждая подробность, проходя через уста священника, приобретала более серьезное зна­чение, ибо он изыскал средство превратить простое лег­комыслие в преступление.

Это была одна из хитрых уловок первого министра, состоявшая в том, чтобы внедрить свои собственные чув­ства в сердца короля. Ведь если бы Людовик XIII был предоставлен велениям собственной души, то, возможно, он не испытывал бы ревности к Анне Австрийской или же не заставлял бы ее страдать от его ревности; но, побуждаемый Ришелье, любовь которого оставалась для него тайной, он сделался надзирателем королевы, не догадываясь, что надзирает за ней не только по собствен­ному почину, но и по желанию своего министра. Так что гнев министра передался королю, и король поднял боль­шой шум вокруг двух приключений, о которых мы рас­сказали.

Госпожа де Верне была удалена, а Пютанж изгнан.

Нет сомнения, что г-жа де Шеврёз впала бы в неми­лость, будь она в Париже; но г-жа де Шеврёз была в Лондоне, и гнев короля не достиг ее.

Тем временем, то ли г-же де Ланнуа стало известно, что королева подарила шкатулку Бекингему и что эта шкатулка содержала в себе подвески, то ли, не видя их больше в ларце с драгоценностями королевы, она просто догадалась, каким образом они оттуда исчезли, ей при­шло в голову известить кардинала об их исчезновении и о том куда, по ее мысли, они подевались.

Кардинал увидел в этом разоблачении средство погу­бить королеву. Он тотчас написал леди Кларик, бывшей любовнице Бекингема, и пообещал заплатить ей пятьде­сят тысяч ливров, если ей удастся тем или иным путем срезать две из двенадцати подвесок и прислать их ему.

В один прекрасный день Ришелье получил две подве­ски: леди Кларик успешно выполнила задание. Кардинал добросовестно выплатил обещанные пятьдесят тысяч и принял меры для того, чтобы погубить королеву. Замысел был прост: склонить короля к тому, чтобы он устроил бал или принял приглашение на какое-нибудь празднество, и через посредство того же короля попросить королеву прийти на это празднество, надев алмазные подвески.

В этой игре судьба, казалось, вначале была заодно с кардиналом. Старшины Парижа давали бал в городской ратуше и пригласили короля и королеву почтить этот бал своим присутствием. Кардинал шепнул королю на ухо одно слово, и королева получила приглашение, равно­сильное приказу: ей было предложено явиться на бал, украсив себя алмазными подвесками.

Ришелье присутствовал при том, как король изъявлял Анне Австрийской это желание супруга; чтобы узнать, какое впечатление оно произведет на королеву, кардинал следил за выражением ее лица, но, к его великому удив­лению, лицо Анны Австрийской осталось совершенно спокойным.

И голосом, в котором невозможно было заметить никакого волнения, она ответила:

— Это совпадает с моими желаниями, государь.

Ришелье вернулся к себе, сомневаясь в себе самом. Он внимательно осмотрел обе подвески; ошибиться было невозможно: они определенно входили в число тех две­надцати подвесок, какие король подарил королеве.

Наконец настал час бала; кардинал и король приехали вместе, а королева должна была приехать отдельно.

В ожидании королевы кардинал провел, наверное, один из самых тревожных часов своей жизни. Королева вошла в великолепном наряде, отличавшемся, тем не менее, крайней простотой: ее единственным украшением служили те двенадцать подвесок, что подарил ей ко­роль.

Подойдя к ней под предлогом похвалить ее вкус, Ришелье принялся внимательно рассматривать во всех подробностях ее наряд и пересчитывать подвески: все двенадцать были на месте, и, мало того что не пропала ни одна из подвесок, не пропал и ни один из украша­вших их алмазов.

Между тем, вне себя от гнева, он судорожно сжимал в руке еще две подвески.

А произошло вот что.

Вернувшись с бала и начав раздеваться, Бегингем обнаружил, что две его алмазные подвески похищены. Вначале ему пришло в голову, что он стал жертвой обыч­ного наглого воровства, но, порассуждав, герцог быстро догадался, что подвески были похищены с каким-то злым умыслом.

В тот же миг он подумал о вреде, который может при­нести королеве огласка этого происшествия.

Имея в качестве великого адмирала власть над всеми портами королевства, он тотчас же наложил запрет на выход судов из всех портов Англии.

Капитан любого судна, которое приготовилось бы к отплытию, подлежал смертной казни.

Англия содрогнулась от неожиданности: все полагали, что раскрыт какой-то грандиозный заговор или объяв­лена какая-то губительная война. Самые опытные поли­тики понастроили сотни догадок, ни одна из которых не была близка к истине.

Так для чего же был наложен запрет на выход судов из всех портов королевства?

Для того, чтобы ювелир Бекингема имел время сделать две подвески, неотличимые от тех, что были похищены.

Уже следующей ночью быстроходное судно, с которого одного запрет на выход в море был снят, неслось в сто­рону Франции и везло Анне Австрийской двенадцать подвесок.

Через двенадцать часов после отплытия этой шхуны запрет на выход судов в море был снят.

В итоге королева получила подвески за сутки до того, как король предложил ей надеть эти украшения на балу в ратуше.

Отсюда то полное спокойствие, которое так сильно удивило кардинала, полагавшего, что вопрос об изгна­нии его врага уже решен.

Удар, полученный им, был страшен, но, учитывая те возможности, какие кардинал мог пустить в ход, он вовсе не считал себя побежденным: то, что не выгорело у него с Бекингемом, вполне могло получиться с герцогом Анжуйским.

Выдвигая герцога Анжуйского на передний план и пытаясь погубить королеву, кардинал избавлялся одно­временно от двух врагов.

Герцог Анжуйский уже давно ненавидел кардинала.

С тех самых пор, как 9 июня 1624 года тот приказал заключить в Бастилию его наставника, г-на д'Орнано.

Кроме того, Ришелье был решительно настроен женить герцога Анжуйского, никак не расположенного вступать в брак, да еще с той женщиной, какую ему хотели дать в супруги: женщина эта была мадемуазель де Гиз, дочь покойного герцога де Монпансье.

Так вот, кардинал, оставивший на какое-то время свои подозрения в отношении Гастона и королевы, поскольку его куда больше волновала любовная страсть Бекингема, после отъезда Бекингема вернулся к этому крайнему средству.

Противодействие Гастона женитьбе он относил за счет его любви к королеве.

И потому он замыслил интригу. Как известно, в отно­шении интриг ни у кого воображение не было изобрета­тельнее, чем у кардинала Ришелье.

Он утверждал, что полковник д'Орнано, незадолго до этого получивший маршальский жезл, намеревался похи­тить молодого принца, увести его подальше от двора и даже из Франции и приберечь для какого-нибудь более блистательного союза.