Однако в то время, когда он разговоривал об этом с Коммином, у него уже не было шансов протянуть еще полгода; он был тяжело болен, и о его последних днях рассказывали всякого рода небылицы, одна нелепее дру­гой.

Кто-то уверял, будто его все время тянуло в сон, и, чтобы не давать себе спать, он держал за стенными ков­рами пастухов, которые, не видя его, весь день играли ему на волынке.

Это лечебное средство было, по крайней мере, безо­бидным; но вовсе не так обстояло с теми лекарствами, какими он пользовался позднее.

Говорили, что, желая придать сил своей истощенной от старости крови, он пил детскую кровь.

За всеми этими нелепыми россказнями стояло то, что он никак не мог решиться умереть.

Он велел прислать ему из Неаполя доброго свя­того человека, Франциска Паоланского, надеясь, что этот благочестивый отшельник, почитавшийся свя­тым еще при жизни, соблаговолит помолиться за него и что Господь в ответ на просьбу своего верного служителя дарует ему, королю, продление жизни.

Но молитвы святого не оказали почти никакого дей­ствия.

И тогда королю пришла в голову мысль — подобные мысли всегда приходили в голову именно ему — послать в Реймс за Святой стеклянницей и во второй раз совер­шить миропомазание.

Настоятель аббатства святого Ремигия отказался дать ему священный сосуд; однако Людовик XI написал папе, прибегнув к помощи его племянника, подкупленного им, — король подкупил бы и дьявола, если бы дьявол удовольствовался деньгами! — так вот, повторяем, он написал папе, прибегнув к помощи его племянника, и настоятель аббатства святого Ремигия получил приказ передать королю Святую стеклянницу.

Но, вероятно, было уже слишком поздно для того, чтобы это средство оказалось действенным. Король почувствовал, что он скоро умрет.

— Когда этот миг настанет, предупредите меня, — попросил король, — только осторожно.

Однажды Куатье приблизился к его постели и без вся­ких церемоний сказал ему:

— Это произойдет сегодня вечером.

Это было 24 августа 1483 года, накануне именин короля.

Он умер, вознося молитву Богородице Амбрёнской.

Людовик XI не хотел, чтобы его хоронили в Сен-Дени; он и в самом деле был так мало похож на своих предков, что, вполне возможно, они могли не признать его, а если бы и признали, то не пожелали бы находиться в его обществе.

Он попросил, чтобы его похоронили в церкви Богома­тери Клерийской, и распорядился, чтобы на надгробном памятнике его изваяли в виде молодого человека в охот­ничьем наряде, с собакой и охотничьим рогом.

Ошибочное и жесткое изречение, которое мы приво­дим без всяких толкований, подводит итог царствованию Людовика XI.

Это изречение принадлежит историку Коммину:

«Кому успех, тому и слава!»

Жанна д’Арк

1429 -1431

ПРЕДИСЛОВИЕ

Перед вами одна из тех книг, которые следует читать так же, как они были написаны, то есть с верой.

Жанна д’Арк — это французский Христос; она иску­пила преступления монархии, подобно тому, как Иисус искупил грехи человечества; как Иисус, она претерпела страдания; как у Иисуса, у нее была своя Голгофа и был свой крест.

Три распутные женщины погубили Францию: Алие- нора Гиенская, жена Людовика Молодого; Изабелла Французская, жена Эдуарда И; Изабелла Баварская, жена Карла VI.

Дева спасла ее.

Алиенора Гиенская во время крестового похода своего мужа в Палестину влюбилась в молодого турка по имени Саладин. Ради него она, королева, жена и христианка, забыла родину, мужа и веру. По возвращении во Фран­цию Людовик Молодой, вместо того чтобы покарать ее смертью, полагающейся за прелюбодеяние, или, по край­ней мере, постричь ее в монахини и заточить в мона­стырь, ограничился тем, что дал ей развод и вернул ей все ее наследственные владения; после этого она вышла замуж за короля Англии, присоединившего таким обра­зом к своему заморскому трону герцогства Нормандское и Аквитанское, графства Пуату, Мен, Турень и Анжу и превратившегося вследствие этого в одного из самых грозных вассалов короны; отсюда и притязания Англии на материковые земли.

Изабелла Французская вышла замуж за Эдуарда II; неверная супруга, она вскоре стала мужеубийцей. Но, поскольку она была сестрой Карла Красивого, ее сын Эдуард III после смерти короля Франции оказался ближе к французской короне, чем Филипп Валуа, ибо тот был всего лишь двоюродным братом Карла Красивого, тогда как Эдуард III приходился ему племянником; однако бароны королевства, применив к Эдуарду III салический закон, предпочли ему Филиппа Валуа. Отсюда притяза­ния Англии на французскую корону и геральдические лилии, которые она носила в своем гербе и которые исчезли, лишь когда Наполеон соскреб их острием сво­его меча в битвах при Маренго и Аустерлице.

Наконец, Изабелла Баварская, которая, будучи, подобно двум своим предшественницам, вероломной королевой и неверной супругой, но к тому же еще и жестокой матерью, вступила в союз с королем Англии,

призвала во Францию врагов и, в ущерб своему собствен­ному сыну, признала королем Генриха VI.

Вот тогда и появилась Жанна Дева. Ей понадобился всего год, чтобы спасти Францию: придя от Бога, она вернулась к Богу, но, с короной ангелов спустившись с небес, она вознеслась туда с пальмовой ветвью муче­ницы.

Так умерла Жанна Дева. И когда ее продал англичанам негодяй, судил неправедный суд и предали смерти под­лые палачи, Карл, которому она спасла королевство, не сделал ни одного шага, не выступил ни с одним ходатай­ством, не предпринял ни одного действия, чтобы спасти ее.

Господь покарал его.

Карл умер от голода, опасаясь оказаться отравленным собственным сыном, Людовиком XI, и через тридцать семь лет после его смерти династия, к которой он при­надлежал, угасла в лице Карла VIII, его внука.

I. КРЕСТЬЯНСКАЯ СЕМЬЯ

В праздник Царей-волхвов 1429 года от Рождества Хри­стова, около десяти часов утра, рыцарь в полном боевом вооружении, сопровождаемый своим оруженосцем и своим пажем, въехал на ратном коне в деревню Домреми, называвшуюся также Домреми-де-Грё, но позднее утра­тившую вторую часть своего названия; подъехав к церкви и увидев, что обедня еще не закончилась, он остано­вился, сошел с коня, передал шлем, меч и шпоры своему пажу^[28] и, разоружившись таким образом, поднялся на четыре ступени, которые вели к церковной паперти, а затем твердым и уверенным шагом дворянина прошел среди простолюдинов, в таком количестве заполнивших дом Господень, что опоздавшим к началу службы при­шлось становиться на колени на ступенях и даже на улице. Но, как нетрудно понять, благородный воин был не из тех, кто скромно остается у дверей, и потому он пробился через толпу, которая, впрочем сама расступи­лась перед ним, заслышав звуки его шагов, и в свой черед опустился на колени перед маленькой железной решет­кой, отделявшей священника от прихожан; таким обра­зом, он оказался даже впереди певчих, и между ним и священником не было никого, кроме ризничего и хора детей. К несчастью, славный рыцарь пришел слишком поздно для того, чтобы осуществить свое религиозное рвение, и в ту минуту, когда он входил, обедня подходила к концу: он едва успел вымолвить «Pater», как священник произнес торжественные слова, возвещавшие об оконча­нии службы, и удалился в ризницу, унося с собой сере­бряную дароносицу, на которой он только что выставлял Святые Дары.

После этих слов и ухода священника каждый, как было принято, поднялся, перекрестился и направился к две­рям, за исключением рыцаря, который, не закончив, очевидно, своей молитвы, остался последним из всех, стоявших на коленях перед клиросом, и молился Богу с усердием, которое, начиная с того века, становилось крайне редким среди воинов; и потому, то ли из-за того, что крестьян поразила такая набожность, то ли из-за того, что у них появилась надежда узнать от человека, явно принадлежавшего к знати, новости о последних событиях, которые в те времена были столь удруча­ющими, что занимали всех — от первых лиц королевства до самых скромных деревенских жителей, лишь неболь­шая часть верующих стала расходиться по домам; что же касается большинства, то оно, не обращая внимания на довольно сильный холод, причиной которого стал снег, выпавший ночью и на два-три дюйма покрывший землю, осталось на площади, сбившись в группы, но, несмотря на сильное желание, испытываемое всеми, ни один из этих славных людей не осмеливался расспрашивать ни пажа, ни оруженосца.