— Как, твой осел?

— Да, тот, на котором я вожу уголь; именно он всегда предсказывает мне погоду. Если надвигается дождь, осел выставляет уши вперед, идет мелким шагом и норовит потереться о стену. Вот по этим признакам я и предска­зал вам ливень.

Король уволил своего астролога, назначил денежное содержание ослу и впредь по поводу погоды советовался только со своим угольщиком.

В другой раз, с присущей ему жаждой все видеть и все знать, он встал первым и, пока все еще спали, обежал весь замок, а затем спустился на кухню.

Там он увидел мальчика, крутившего вертел.

— Сколько ты зарабатываешь, малыш? — спросил его король.

Мальчик, увидев плохо одетого человека, принял его за какого-то бедняка.

— Столько же, сколько и король, — ответил он.

— А сколько зарабатывает король?

— Себе на жизнь, как и я.

Людовик XI был не из тех, кто мог оставить подобного философа на кухне: он забрал мальчика и отдал его учиться.

Среди всех этих занятий у него случился первый при­ступ паралича. Это произошло в Шиноне. Ему стало недоставать воздуха, он попытался подойти к окну и, заикаясь, попросил, чтобы окно открыли; однако из опа­сения, что он может простудиться, ему отказали в этом облегчении.

Известна врачебная поговорка по поводу параличей, апоплексических ударов, кровоизлияний в мозг и прочих болезней того же рода: «Первый приступ — предупрежде­ние без штрафа, второй приступ — предупреждение со штрафом, третий приступ — арест».

Именно это и произошло с Людовиком XI. От своего первого приступа король оправился и начал с того, что прогнал от себя тех, кто помешал ему вдохнуть свежий воздух как раз в ту минуту, когда он так в нем нуж­дался.

Затем он доставил себе удовольствие увидеть зрелище собственного могущества, отправившись проводить гран­диозный военный смотр в Пон-де-л’Арше.

Бледный и еле живой, он улыбался при виде своей великолепной армии, сорока тысяч человек, сплошь швейцарцев, немцев или лионцев, которые, словно настоящие автоматы, под звуки рога выполняли строе­вые упражнения.

Это были уже не дворяне, не вассалы, не горожане, не крестьяне — это были солдаты!

В то время Франция управлялась королем и тремя министрами.

Короля вы знаете.

Тремя министрами были Оливье Дьявол, овернец по фамилии Дуайа, раздавивший своими грубыми башма­ками герцога Бурбонского, и Жак Куатье, медик и пред­седатель Счетной палаты.

Кроме того, в окружение Людовика XI входили: дю Люд, веселый воришка, а при случае и грабитель, ухи­трявшийся рассмешить короля, что с каждым днем ста­новилось все труднее и труднее; Сен-Пьер, великий сенешаль, казавшийся Гераклитом рядом с этим Демо­критом, мрачная судейская личность, словно повторя­вшая непрестанно: «Смерть им, смерть им, смерть им!»

И, наконец, Коммин, закутанный в меха и напоминав­ший ласковую кошку, готовую выпустить коготки.

Король чрезвычайно любил Коммина, оставлял его спать в своих покоях, а иногда даже и рядом с собой, однако после свадьбы Марии Бургундской он пользо­вался советами и услугами других.

По возвращении из лагеря у короля случился второй приступ — предупреждение со штрафом.

На этот раз его сочли мертвым, и в течение двух часов он оставался в галерее, уложенный на соломенный тюфяк.

Таким и увидел его Коммин: с закатившимися глазами, с искривленным ртом; не зная, какому святому за него молиться — король чтил почти всех святых календаря, — он препоручил его святому Клоду.

Святой Клод услышал молитву: к королю немедленно вернулась речь.

— О-о! — произнес он. — Да я еще не умер!

И, тотчас поднявшись, он принялся бродить по дому, однако был весьма слаб: у него обвисла рука, он волочил ногу, и вся его правая сторона была почти полностью парализована.

Это никоим образом не помешало королю потребо­вать, чтобы ему принесли полученные письма, и он сде­лал вид, что читает их.

Он пытался обмануть самых близких; когда пришла смерть, он попытался обмануть и ее.

Но, прежде чем прийти к нему, смерть щедро одарила его.

Стоило ему получить наследство племянника Рене Анжуйского, то есть прекрасную провинцию Мен, как из Брюгге пришла весть почти столь же приятная, как весть о смерти Карла Смелого.

Это было известие о смерти Марии Бургундской.

В ее лице угас Бургундский дом.

Максимилиан обожал жену и никогда не мог говорить о ней без слез.

Некий чародей Тритемий предложил Максимилиану вызвать ее тень. Тот согласился; однако вид призрака, говорит Лорхаймер, произвел на бедного эрцгерцога такое впечатление, что после этого он под страхом смерт­ной казни запретил вызывать мертвецов из могил.

Как мы уже говорили, Мария Бургундская оставила после себя двух малолетних детей: Филиппа и Марга­риту — Филиппа Красивого, который станет отцом Карла V, и Маргариту, которая станет при своем племян­нике наместницей Фландрии.

Что ж, отлично! Маргарита Австрийская — вот жен­щина, прекрасно подходящая дофину Франции.

Фламандцы предложили ее Людовику XI вместе со всеми французскими провинциями, к которым они, будучи храбрыми и благородными фламандцами, питали отвращение.

Они навсегда отдавали Артуа и Бургундию, причиня­вшие им столько волнений. Это было больше, чем осме­лился бы потребовать Людовик XI.

Его добрые друзья, его кумовья Рим и Коппеноль при­ехали навестить его в Плесси.

Они пришли в сильное изумление, увидев, какой дво­рец выбрал себе могущественный король. Их провели в небольшую комнатку с зарешеченными окнами, тол­стыми дверями и массивными запорами.

Заядлый охотник, король все время пребывал теперь в этом дворце и, не в силах более охотиться на оленей, косулей и вепрей, имел при себе целую стаю маленьких собачек, с которыми он бегал из комнаты в комнату, охо­тясь на крыс и мышей.

Он был до того худ и бледен, что не хотел показы­ваться на людях; фламандских посланцев он принял в той самой плохо освещенной комнате, держась подальше от солнечных лучей и облаченный в теплый халат на меховой подкладке: у него все время мерзла та половина тела, что была уже на три четверти мертва; запинаясь, ибо язык плохо повиновался ему, он рассказал гостям, как сердит его, что у нет возможности ни встать само­стоятельно, ни раздеться.

Затем он велел принести ему Евангелие и поклялся на нем левой рукой.

— Простите меня, дорогие мои кумовья, — сказал он, — за то, что я клянусь этой рукой: правая рука у меня слабовата.

Она была почти так же парализована, как и рука у Ричарда III.

Однако он тотчас передумал.

Ему пришла в голову мысль, что клятва, принесенная левой рукой, может быть однажды признана недействи­тельной.

Он снова велел принести ему Евангелие и, не в силах коснуться его правой ладонью, опустил на него правый локоть.

Задуманный брак дофина и Маргариты Австрийской разрушал замысел его брака с английской принцессой, но Эдуард стал настолько толстым и прожорливым, что его уже можно было не бояться.

В тот день, когда до него дошла весть о расторжении помолвки, что представлялось ему невозможным, он выпил и съел больше, чем обычно, причем до такой сте­пени, что это стало причиной его смерти.

Узнав об этой смерти, Людовик XI еще раз испытал радость.

Теперь Франция обладала своей естественной оградой: Пикардией, Бургундией, Провансом, Анжу, Меном и Руссильоном.

А коль скоро у нее были границы, у нее был и центр, ее столица.

И всем этим французы обязаны его мрачному гению, изворотливому и насмешливому.

Ему хотелось жить еще, но вовсе не ради себя самого, а чтобы упорядочить пошлины, меры и веса.

— Если бы Господь дал мне еще полгода жизни, — сказал он Коммину, — в королевстве были бы единые пошлины, меры и веса ... А кроме того, — добавил он притворно отеческим тоном, — мне хотелось бы облег­чить тяготы народа, ведь я взвалил на его плечи чересчур много налогов и тем самым сильно отяготил свою душу.

Но ведь он, этот добрый горожанин Берна, этот добрый горожанин Парижа, не был в этом виноват: ему прихо­дилось платить стольким королям и выплачивать пен­сионы столько принцам!