Ее спросили, твердо ли верили ее сторонники в то, что она послана Богом, и она ответила, что если они верят в это, то не заблуждаются.

Ее спросили, являлся ли ей архангел Михаил нагим или одетым, и она ответила: «Неужели вы думаете, что Богу не во что было его одеть?»

Ее спросили, была ли вылазка из Компьеня предпри­нята по наущению ее голосов, и она ответила, что однажды, когда она была во рвах Мелёна, ее голоса ска­зали ей, что еще до дня Святого Иоанна Летнего ее возь­мут в плен англичане, но ей не следовало впадать из-за этого в уныние; напротив, она приняла это как нечто идущее от Господа и полагала, что Господь ей поможет.

Ее спросили, повторяли ли ей после того дня ее голоса это самое предупреждение, и она ответила, что получала его несколько раз, но на свой вопрос, когда и в каком месте это произойдет, никогда не получала ответа.

Ее спросили, совершила ли бы она эту вылазку, зная о том, что будет захвачена в плен, и она ответила, что по своей воле этого не сделала бы, но, если бы ей велели это ее голоса, она следовала бы их приказам до конца.

Ее спросили, почему она прыгнула с высоты башни замка Боревуар в ров, и она ответила, что для нее лучше было умереть, чем попасть в руки англичан.

Ее спросили, посоветовали ли ей ее голоса такой спо­соб побега, и она ответила, что, напротив, они ей это запрещали и что тогда она впервые ослушалась их.

Ее спросили, намеревалась ли она, совершая этот пры­жок, покончить с собой, и она ответила, что не думала об этом и, прыгая, препоручила себя Господу.

Ее спросили, подвергалась ли она после этой попытки бегства наказанию за то, что предприняла ее вопреки указаниям своих голосов, и она ответила, что ее наказа­нием была боль, причиненная ей падением.

Ее спросили, серьезны ли были полученные ею повреждения, и она ответила, что ничего об этом не знает, но ей известно, что в течение двух или трех дней она не могла ни пить, ни есть; однако в конце концов ее утешила святая Екатерина, велевшая ей исповедоваться и возблагодарить Бога за то, что не случилось самоубий­ства, и к тому же сказавшая ей, что жители Компьеня получат помощь еще до дня Святого Мартина Зимнего; после этого утешения она снова начала есть и вскоре поправилась.

Ее спросили, говорили ли ей голоса, что она будет освобождена из английского плена, и она ответила, что голоса сказали ей: «Наберись терпения и не тревожься из-за своего мученичества, ибо это дорога в рай».

Ее спросили, в самом ли деле, получив от своих голо­сов это обещание, она верит, что попадет в рай, а не будет осуждена на муки ада, и она ответила, что верит в это так же твердо, как если бы уже находилась в Цар­ствии Небесном; когда же ей сказали, что полученное ею обещание чрезвычайно весомо, она ответила, что и вправду расценивает его как свое великое сокровище.

Ее спросили, верит ли она после такого откровения в то, что пребывает в милости у Бога, и она ответила: «Если я не в милости у Бога, то молю Господа даровать мне ее; если же я в милости у Бога, то молю Господа сохранить ее для меня».

Так отвечала Жанна, так отвечала юная девушка, кото­рая, придя благодаря вере к героизму, пришла затем бла­годаря героизму к мученичеству, ибо, как бы благоче­стивы ни были ее ответы и какой бы очевидной ни была ее невиновность, пленница была приговорена заранее.

Тем не менее пока никто не осмеливался говорить о смертной казни, ибо все обвинения в колдовстве и без­божии были одно за другим разбиты в пух и прах юной девушкой. В самом начале суда в тюрьму к ней привели одного негодяя по имени Луазелёр, который выдавал себя за лотарингского священника, преследуемого и страдающего, как и она, и он несколько раз исповедовал ее, в то время как граф Уорик и герцог Бедфорд подслу­шивали их, спрятавшись за стенным ковром. Но испо­ведь Жанны была исповедью ангела, и добиться чего- либо от пленницы этим обманным путем было невозможно; от него пришлось отказаться, и однажды утром подлый шпион вышел из камеры Жанны, чтобы больше туда уже не вернуться.

В Домреми, на родину Жанны, были посланы люди собрать там о ней сведения, но вся деревня в один голос повторяла, что Жанна — святая.

Пригласили ученых докторов медицины и почтенных повивальных бабок, и все они единодушно заявили, что Жанна — девственница, а значит, невозможно было утверждать, что Жанна заключила договор с дьяволом, ибо поверье вполне определенно гласило, что дьявол не может вступать в сделку с девственницей.

Разрушенные одна за другой, все статьи обвинения свелись, таким образом, к нескольким жалким хитро­стям: Жанне вменялось в вину то, что «она отказывалась подчиняться Церкви и продолжала носить мужскую одежду».

Ее отказ подчиниться Церкви был ловушкой, в кото­рую завлекли ее судьи: ей предложили такое тонкое раз­личие между Церковью, торжествующей на небесах, и Церковью, воинствующей на земле, что она, несмотря на свой ясный и живой ум, ничего в этом не поняла. Вдо­бавок, тот презренный священник, которого она по-прежнему считала служителем Бога и потерю кото­рого ежедневно оплакивала, убеждал девушку, что под­чиниться Церкви значило признать состав суда, состоя­вший сплошь из ее врагов.

Что же касается упорства, с которым она оставалась в мужской одежде, то оно объяснялось вполне естествен­ными причинами: несколько раз Жанна, красивая и молодая, подвергалась насилию со стороны ее стражни­ков, которых, как говорили, даже поощрял к этому гер­цог Бедфорд, и девушка полагала, что ее целомудрие лучше защитит мужская одежда, чем женский наряд.

И все же некоторые судьи испытывали сожаления при виде того, как велся суд, и один из них, внемля голосу совести, прямо во время судебного заседания подал Жанне мысль подчиниться заседавшему в то время Все­ленскому собору в Базеле.

— А что такое Вселенский собор? — спросила Жанна.

— Это всеобщее собрание иерархов Вселенской церкви, — ответил ей брат Изамбар. — И вы найдете там столько же докторов из числа ваших сторонников, сколько и из числа сторонников англичан.

— О! В таком случае, господа, — воскликнула Жанна, — будьте свидетелями, что я не только готова подчиниться ему, но и требую этого!

— Да замолчите же, черт побери! — перебил ее епи­скоп и, повернувшись к апостолическому нотарию, про­изнес: — Я запрещаю вам включать эту просьбу в про­токол.

— Увы! — с оттенком того печального смирения, кото­рое не покидало ее ни на мгновение, промолвила девушка. — Вы пишете все, что говорит против меня, но не хотите писать ничего, что говорит в мою пользу.

У дверей суда брата Изамбара поджидал граф Уорик; заметив монаха, граф подошел к нему и замахнулся, чтобы ударить его, но, подумав об опасности, которой он подвергнется, если изобьет духовное лицо, опустил руку и произнес тоном, сохранившим всю угрозу его жеста:

— Зачем ты сегодня утром подучивал эту мерзавку так поступить? Клянусь, негодяй, если я замечу, что ты хочешь подсказать ей, как спастись, я велю бросить тебя в Сену.

После того как допросы закончились, 12 мая судьи собрались у епископа Бове; там, не решаясь взять на себя одних ответственность за столь несправедливый приговор, на который была обречена Жанна, они сфор­мулировали двенадцать статей, неточных и лживых, и в виде записки, предназначенной для обсуждения и даже не содержащей имени обвиняемой, направили их в Парижский университет, Руанскому капитулу, епископам Кутанса, Авранша и Лизьё, а также пятидесяти или шестидесяти докторам, которые были судебными заседа­телями на процессе. Ответ был таким:

«Обвиняемая, по легкомыслию или обуянная гордыней, поверила в видения и откровения, исходившие, несомненно, от злого духа; она хулила Бога, утверждая, что Бог пове­лел ей носить мужскую одежду, и выказала себя еретич­кой, отказавшись подчиниться Церкви».

Во время этого следствия Жанна заболела; тотчас же пришел приказ обеспечить ей самый хороший уход, и лечить ее были посланы лучшие парижские врачи. По словам графа Уорика, даже ради власти над целым миром король не хотел бы допустить, чтобы пленница умерла естественной смертью: он заплатил за нее достаточно дорого, чтобы сделать с ней все что угодно, и желал, чтобы она была сожжена заживо.