Когда в 1798 году местными судами и вслед за ними, а вернее, вместе с ними, Сенатом, состоявшим из помещи­ков, в Малороссии была разрешена продажа крестьян без земли, император Павел пишет на докладе, представлен­ном ему на подпись, резолюцию, которая не допускает двойного толкования: «Не продавать без земли». Однако это не мешало помещикам продавать своих крестьян с землей или без нее, это уж как они договаривались.

Такая торговля, запрещенная императором Павлом, происходила настолько открыто, что ее вели прямо на ярмарках.

Изданный императором Александром I указ, дату которого мне не удается найти, но в существовании которого я уверен, запрещает продавать крестьян на ярмарках и торгах.

Другой указ, дата которого — 1803 год — у меня перед глазами, упраздняет заведенное у помещиков правило погашать свои долги, расплачиваясь с кредиторами тру­дом собственных крестьян.

Александр I долгое время вынашивал мечту об упразд­нении крепостного права; обладая столь восприимчивым к любви сердцем, он понимал все горести, связанные с рабством. И умер он, питая сожаление, что освобожде­ние крестьян не произошло во время его царствования.

Итак, окидывая взглядом эпоху от прихода к власти Рюрика и вплоть до смерти императора Николая, видишь следующее.

Народ, который, не обладая способностью к само­управлению, призывает иноземного государя; который отдает этому князю в его владение и во владение его приближенных столько земли, сколько тот считает нуж­ным взять; который не ставит пределов его власти, ибо по своему характеру ненавидит сражения и любит покой; который позволяет образоваться в руках преемников этого князя, а точнее, в руках живущих под их началом бояр, классу рабов, состоящему вначале из военноплен­ных, осужденных правонарушителей, несостоятельных должников, сирот и людей без кола и двора; который отдает внаем свой труд и в заклад свою свободу, не при­няв должных мер предосторожности, связанных с опла­той этого труда и сохранением этой свободы, и который, если только у него есть хлеб насущный в течение года и теплое пристанище во время зимних месяцев, заботится о сохранении свободы своих детей ничуть не больше, чем его заботит сохранение собственной свободы; который в один прекрасный день обнаруживает себя плененным по ' казу какого-то захватчика престола и убийцы и не имеет возможности этому воспротивиться; который, возможно, и жалуется, но не бунтует, надеясь на справедливость государя и называя его, как Господа Бога, своим отцом. И в самом деле, этот государь, столь грозный, что дво­рянство говорит о нем: «Близ царя — близ смерти», ока­зывается единственным, кто от случая к случаю, скач­кообразно, если можно так выразиться, заботится об этом народе и издает в его пользу указы, которые не выполняются.

Теперь посмотрим, каково было положение русского крестьянина ко времени восшествия на престол импера­тора, только что вернувшего народу его звание народа, а человеку — его человеческое достоинство.

X

Сегодня, вследствие указа Бориса Годунова, крестьянин и раб в России суть одно и то же.^[386]

Единицей учета в переписях служит тягло. Муж и жена, независимо от того, имеют они детей или не имеют, составляют одно тягло.

Каждое тягло получает от своего господина шесть арпанов земли (три гектара) земли бесплатно: два идут под весенний сев пшеницы, два — под осенний, два остаются под паром, пока остальные четыре приносят урожай; кроме того, каждое тягло получает один гектар луговой земли: итого, восемь арпанов.

Каждый гектар, находящийся в хорошей местности, может принести до десяти рублей серебром. Стало быть, четыре арпана — не будем забывать, что два арпана нахо­дятся под паром и отдыхают, — могут принести самое большее сорок рублей серебром (сто шестьдесят фран­ков).

Если семья состоит из пяти сыновей и эти пятеро сыновей женятся, то возникает пять тягол, но тягло отца прекращает существование.

Когда все сыновья вступают в брак, отец перестает обрабатывать землю: он переходит к так называемой стариковской работе.

В брак в России вступают рано, а это значит, что соро­калетний отец может стать дармоедом, то есть бездельником. То же самое происходит с женщинами. В подобных обстоятельствах они не могут наняться на работу.

Беременные женщины — в предположении, что речь идет о добром господине, чуть позже мы поговорим о плохих господах — освобождаются от тяжелых работ.

К числу наиболее тяжелых работ относится жатва на солнцепеке. С июня по август солнце в России палит с удвоенной силой, словно зная, как мало времени ему дано сиять на небе.

День делится следующим образом: летом, в четыре часа утра, то есть до рассвета, тот, кого помещик выбрал руководить крестьянами и наблюдать за работами и кто именуется старостой, сотским (глава сотни) или десятским (глава десятка), проходит по деревне, сту­чит в каждую дверь и кричит, что пора просыпаться и отправляться в поле.

Обычно ко времени этого призыва крестьяне уже готовы.

Одновременно старосты, сотские и десятские проводят внутренний осмотр дома, чтобы убедиться, что никто не притворяется больным, пытаясь уклониться от работы.

Затем все отправляются в поле или на гумно; это и называется барщиной.

Барщина бывает обычная, охватывающая половину работников: она называется брат на брата, и чрез­вычайная, охватывающая всех работников: она называ­ется поголовной.

Крестьяне работают с четырех утра до полудня; в пол­день они обедают.

Дети, которых нельзя было оставить дома, поскольку там некому было бы за ними присматривать, находятся тут же, и с ними нянчатся старухи.

В два часа дня все вновь принимаются за работу и тру­дятся до захода солнца; в девять вечера работники воз­вращаются в избы.

Заметьте: мы продолжаем придерживаться допущения, что помещик страведлив и богобоязнен.

Какими же другими правами, помимо права на трех­дневную барщину, которая была установлена императо­ром Павлом и которую можно довести до шестидневной, объявив поголовную барщину, обладает поме­щик?

Он может женить крестьян по своему желанию, выби­рать мужа жене и жену мужу; может воспрепятствовать заключению брака; у него есть право наказывать, и обычно наказание это — розги; в последнее время был издан закон, запрещающий помещикам давать своим крестьянам более двадцати пяти ударов розгами, но помещик, столь бережливый во всех прочих случаях, в этом отношении почти всегда проявляет расточитель­ность, и крестьянин получает самое малое сто ударов розгами; правда, по такому поводу ему следует обра­щаться в суд, но это всего лишь простая формальность, ибо не было примера, чтобы суд отказал в этом, если только помещик заплатит за поселение крестьянина в Сибири и перевозку его туда девяносто рублей сере­бром.

В случае серьезного проступка приговор выносит мир. Не стоит переводить слов мир словом коммун а; у нас за словом «коммуна» стоит освобождение, свобода; мир же — это сход крестьян, обладающий лишь теми пра­вами, какие помещик предоставляет ему на короткое время, а затем по собственной воле отбирает у него.

Помещик может кого угодно назначить в рекруты: стоит крестьянину прогневить помещика, и тот отдает его в солдаты. Порой сам помещик не занимается такими пустяками, которые, тем не менее, составляют жизнь и счастье человека: он оставляет эту заботу своему управ­ляющему или миру, который в подобных случаях назна­чают в рекруты либо шалопаев, либо лодырей, либо бро­дяг.

Счастливы те крестьяне, чей помещик предоставляет миру право назначать в рекруты! И несчастны те, у кого это право предоставляется управляющему!

Вот один факт из тысячи.

На управляющего имением г-на Константина Н*** хозяин возложил обязанность назначать рекрутов; в одной из деревень этого помещика жил довольно бога­тый конеторговец, у которого было двое сыновей: два­дцати лет и пяти. В течение трех лет подряд управля­ющий назначал старшего сына конеторговца в рекруты, и каждый раз отец выкупал его за сто рублей серебром (четыреста франков).