Но Цезарю, который прекрасно знал, что Рим и так принадлежит ему, нужно было не останавливаться в Риме, а делать нечто другое. Ему нужно было преследо­вать Помпея. Он догнал его в Фареале. Утром Помпей был окружен шестьюдесятью тысячами воинов, а уже вечером бежал с пятью товарищами по несчастью.

Цезарь преследовал Помпея от Греции до Малой Азии; он намеревался преследовать его и от Малой Азии до Египта, однако юный царь Птолемей избавил Цезаря от всех этих трудностей, приказав убить беглеца.

Цезарь преследовал Катона в Африке, разгромил его и уже намеревался захватить его в Утике, но Катон распо­рол себе живот.

Оставались два сына Помпея: Цезарь преследовал их в Испании и убил Гнея в битве при Мунде. Секст спасся бегством, но Секст был подросток, не имевший никакого влияния.

Цезарь вернулся в Рим.

Его возвращение знаменует основание империи и три­умф плебеев над патрициями.

В самом начале гражданской войны Цезарь предоста­вил права гражданства всем галлам, обитавшим между Альпами и рекой По. Он предоставил доступ в сенат центурионам своей армии, солдатам и вольноотпущен­никам.

Цицерон, гордившийся своей превосходной латынью, слышал, как его соседи изъясняются на этом языке, запинаясь и коверкая слова, и мог прочесть развешенные на улицах Рима сатирические объявления:

«Просьба не указывать сенаторам дорогу к сенату».

Но, чтобы укрепить этот приход народа к власти, сле­довало дать всю власть человеку, который этот народ представлял.

Благодаря сенату, созданному Цезарем, он получил все: право объявлять войну и заключать мир; право рас­пределять между преторами все провинции, за исключе­нием консульских; стал пожизненным трибуном и пожиз­ненным диктатором, был провозглашен отцом отечества, освободителем мира и назван попечителем нравов — он, Цезарь, вокруг которого его собственные солдаты рас­певали: «Галлов Цезарь покоряет, Никомед же Цезаря!..» и «Горожане, прячьте жен! Мы развратника с собою лысого ведем!», тот, ради кого готовился закон, превра­щавший Рим в один огромный гарем для его пользова­ния!

Став таким образом хозяином всего и всех, он смог делать то, чего безуспешно добивались Гракхи, Рулл и Катилина.

Он раздавал зерно и выдавал по триста сестерциев каждому гражданину, по двадцать тысяч сестерциев каж­дому солдату (по пять тысяч франков нашими деньгами); кроме того, для солдат и народа он устанавливал два­дцать три тысячи столов с тремя скамьями, на каждой из которых могли возлечь пять человек; для всей этой толпы он устраивал бои диких зверей и гладиаторов, театраль­ные представления и навмахии; на глазах у нее он при­нижал всадников и вынудил Лаберия лично играть в пье­сах, которые тот сочинил.

— Выйдя из своего дома всадником, я возвращаюсь туда мимом! — воскликнул бедняга. — Слишком много переживаний за один день!

Наконец, над головой этого народа-царя он натянул веларий, прежде защищавший лишь головы аристокра­тов.

Пятнадцать лет спустя Вергилий воскликнул:

Aspice convexo nutantem pondere mundum, Terrasque, tractusque maris, caelumque profundum. Aspice venturo laetentur ut omnia saeclo!^[375]

Наконец, сорок лет спустя родился Христос, символ всеобщего искупления, появившийся на свете в Вифлееме, между быком, символом силы, и ослом, символом смирения.

V

Почти в то самое время, когда Август повелел сделать перепись, ставшую причиной того, что Иосиф и Мария отправились из Назарета в Иерусалим, он примерно сле­дующим образом установил пределы той обширной импе­рии, население которой ему хотелось исчислить: на вос­токе — Евфрат; на юге — нильские пороги, африканские пустыни и Атласские горы; на севере — Дунай и Рейн; на западе — океан.

Страна, берега которой омывал этот океан, и есть Гал­лия, наша родина; ведь Франция — лишь наша мать.

За пятьдесят один год до Рождества Христова Цезарь завершил завоевание Галлии.

Она была разделена тогда на три совершенно различ­ные части, населенные соответственно белгами, кельтами и аквитанами.

Кельтов, то есть самый галльский, если так можно выразиться, из народов Галлии, отделяли от белгов Марна и Сена, а от аквитанов — Гаронна.

Рим поделил свои новые завоевания на семнадцать провинций, в каждой из них построил крепость, разме­стил там гарнизоны, и сенат, подобно ревнивому султану, который боится, как бы у него не похитили самую кра­сивую из его рабынь, дал приказ своему флоту непре­станно крейсировать у берегов Бретани.

При Константине над галлами был поставлен префект претория. Этот префект подчинялся лишь императору; он застал почти всю Галлию католической.

В 354 году правителем Галлии стал в свой черед Юлиан. Занимая эту должность в течение пяти лет, он отразил два вторжения франков и обосновался в т е р м а х, доныне носящих его имя, в маленьком городке Лютеция.

Эта Лютеция есть не что иное, как прабабка Парижа.

В 451 году, то есть сто лет спустя, Галлией управлял Аэций, и ему предстояло отражать уже не вторжения франков и сражаться не с каким-то безвестным вождем: ему надо было поставить преграду на пути наплыва всех варварских орд, во главе которых стоял Аттила.

Уже давно впереди Аттилы шел страх.

Откуда явился царь гуннов? Никто этого не знает. Однажды он спустился с плоскогорий Азии, ведя за собой неисчислимые толпы; каждый раз, когда он устра­ивал привал, его лагерь покрывал пространство, где могли разместиться три города; он ставил в караул у шатра каждого из своих военачальников по одному из пленных царей, а у собственного шатра — одного из своих военачальников. Когда он подошел к Меотийскому болоту, его стали одолевать сомнения, но в это время перед ним вдруг появилась лань, указала ему дорогу и тотчас исчезла; словно бурный поток, прошел он через Константинополь, оставив за собой Льва II и Зенона Исавра своими данниками; его войско заполнило при- дунайские пастбища; наконец, он вступил в Галлию, и только два города, Париж и Труа, остались у него на дороге; пятьсот сожженных городов отметили путь этого царя, пройденный им по миру; пустыня тянулась за ним следом, словно льстивый придворный; даже трава не росла больше там, где прошел конь Аттилы.

Ничто из всего этого не удостоверено историей, мне это прекрасно известно, но как велик должен был быть ужас перед Аттилой, чтобы оставшееся о нем предание было столь страшным.

Аэций осознавал опасность и ничем не пренебрег, чтобы противостоять ей. К своим римским легионам он присоединил вестготов, бургундов, кельтов, саксов, ала­нов, алеманов и одно из племен тех самых франков, которые некогда сражались с Юлианом.

Аэций увиделся в Риме с их вождем Меровигом и заключил с ним союзный договор.

Два войска сошлись на равнинах Шампани, недалеко от города Шалона, где еще и сегодня показывают то место, где находился лагерь Аттилы.

Половина разбросанных по земной поверхности наро­дов встретились там лицом к лицу.

То были обломки рухнувшего мира и материал для нового мира, готового вот-вот родиться.

Столкновение их было ужасающим и величественным! Одновременно четыреста тысяч человек сражались и убивали друг друга.

«Если верить старикам, — говорит Иордан, — они еще помнят, как небольшой ручей, пересекавший эти достопа­мятные равнины, внезапно вздулся, но не от дождей, а от лившейся крови, и превратился в бурный поток»^[376].

Аттила был разбит. Аэций отправился в Рим, чтобы просить себе награду, и он ее получил: император Вален- тиниан собственноручно заколол его кинжалом.

Умирая, Аэций не догадывался, что с его смертью власть над Галлией унаследует Меровиг. Молодой вождь оценил красоту страны, которую ему только что при­шлось защищать; он завладел землями, расположенными между Сеной и Рейном, сделал Париж своей погранич­ной крепостью, а ТУрне — своей столицей. Бессильный Рим наблюдал за его действиями.

Поселение Меровига в белгской части Галлии является первым, достоверную дату которого удается определить; Меровиг был великим вождем, давшим свое имя дина­стии.