Так или иначе, он туда не пошел. Несомненно, у него были на то свои причины, как у Наполеона были при­чины не ввести в бой гвардию в битве на Москве-реке. Ганнибал вернулся туда через год, но было слишком поздно: он уже перестал быть непобедимым.

Между тем, уведя армию от Рима, он привел ее к Капуе, провел там зиму, а затем встал лагерем в сорока стадиях от Капитолия, намереваясь идти на приступ, но тут ему стало известно, что Рим защищают два легиона.

Римляне, со своей стороны, выставили на торги поле, на котором стал лагерем Ганнибал; поле это составляло часть государственного земельного фонда; оно было про­дано, и без всякой скидки: присутствие карфагенян на нем ничуть не уменьшило его стоимости.

Ганнибал снял осаду, оставил Капую мщению римлян, как Наполеон оставил Польшу мщению русских, и через Давнию и Луканию вернулся к Сицилийскому проливу.

Вам известно о битвах при Метавре и Заме; вы видели, как Ганнибал из мальчика стал взрослым мужчиной, из мужчины — стариком, из победителя — побежденным, из побежденного — изгнанником; вам известно, что, храня верность данной отцу клятве в непримиримой ненависти к Риму, он искал его врагов в Сирии у царя Антиоха и в Вифинии у царя Прусия и, неотступно пре­следуемый Римом в лице консула Фламинина, устав от того, что ему, так долго боровшемуся прежде за победу, приходится теперь бороться за жизнь, отравился ядом, заключенным в оправу перстня.

Это был тот самый Фламинин, который завоевал Гре­цию и провозгласил ее свободу, ведь, преследуя Ганни­бала от Сирии до Вифинии, римляне успели завоевать Грецию. Но какие странные превратности судьбы бывают в этом мире! Сципионы пали еще ниже, чем Ганнибал: он впал всего лишь в несчастье, они же впали в позор. Луций Сципион был обесчещен судебным приговором, удостоверившим, что он получил от Антиоха шесть тысяч фунтов золота и не отдал их в казну; Сципион Африкан­ский добровольно удалился в свое поместье Литерн в Кампании и умер там, приказав написать на своем могильном камне такие слова:

«Неблагодарная отчизна,

даже и костей моих тебе не будет!»

В конце концов два самых страшных врага Рима, роскошь и лихоимство, вступили в Рим. Побежденная Греция завоевала своих завоевателей.

Именно древний латинский дух, воплощенный в Катоне, нанес удар Сципионам, этим представителям языка, нравов и взглядов Греции. Разве не стояла на Капитолии статуя Луция Сципиона, облаченного в хла­миду и греческие сандалии?

Восток, со своей стороны, тоже требовал полагающу­юся ему часть огромной добычи; он вступил в Рим посредством своего культа, исполненного кровавого и таинственного сладострастия. В наиболее грозные дни Второй Пунической войны, когда Ганнибал угрожал Риму, сам сенат подал пример поклонения иноземным богам: из Фригии в Рим был привезен черный камень, под видом которого почитали Кибелу, Добрую Богиню. Вот что рассказывает об этом Тит Ливий:

«От веры наших отцов отрекались уже не тайком, не в домашних стенах, а открыто: даже на Форуме и в Капи­толии толпа женщин молилась и приносила жертвы ино­земным богам»^[361]

Однако в 534 году от основания Рима, в то самое время, когда Ганнибал взял в осаду Сагунт, захватил его и сжег, «сенат, — сообщает Валерий Максим, — приказал разрушить храм Исиды и Сераписа»^[362]. Однако египетский бог и египетская богиня уже приобрели в Риме столько приверженцев, что рабочие не осмеливались подчиниться приказу, и консул Эмилий Павел первым ударил топором по дверям храма.

Между тем в 614 году поклонники иноземных богов и халдеи были изгнаны из Рима.

В 534 году имело место предупреждение, в 614 году — противодействие.

В 558 году, когда завершился суд над Сципионом Африканским и он добровольно удалился в изгнание, Рим однажды проснулся, пораженный внезапным ужа­сом. Накануне был обнаружен тайный союз, угрожавший самим основам старого и строгого римского общества.

Некий Тит Семпроний Рутил предложил своему пасынку, чьим опекуном он был, приобщить его к мисте­риям вакханалий; об этом предложении отчима юноша рассказал куртизанке, которую он любил, и та вскричала от ужаса.

— По всей видимости, — сказала она ему, — твой отчим страшится того дня, когда ему надо будет дать тебе отчет в том, как он распоряжался твоими деньгами, и хочет избавиться от тебя, прежде чем этот день насту­пит.

Молодой человек попросил у нее разъяснений, и она рассказала ему то, что ей было известно об этом таин­ственном сообществе. Эти вакханалии являлись восточ­ным культом, перешедшим из Кампании и Этрурии; это было неистовое прославление жизни и смерти; это были проституция и убийства, возведенные в ранг священных обрядов. Мужчины и женщины собирались вместе в огромных подземельях, без разбору совокуплялись в тем­ноте, изнуряя силы в бесконечных и безудержных наслаждениях, а затем, опьяненные вином и любовью, хватали пылающие факелы, мчались с ними к Тибру и окунали их в воду, но, извлеченные оттуда, эти факелы вспыхивали вновь благодаря особому горючему составу, делавшему их неугасимыми. Эти факелы символизиро­вали торжество вселенской жизни над смертью. Тех же, кто отступал перед обрядом посвящения или уже после него становился изменником, хватали с помощью особой машины и бросали в глубокие колодцы.

Испугавшись, молодой человек укрылся у одной из своих теток, которая все раскрыла консулу.

Подвергнутая допросу, куртизанка подтвердила свой рассказ.

В одном только Риме было обнаружено семь тысяч участников этих мерзостей. Виновные были преданы смерти. Что же касается куртизанки, то она получила общественную благодарность.

Тем временем Рим продолжал одерживать победы. Старый Павел Эмилий сокрушил Персея, продал в раб­ство пятьдесят тысяч эпиротов, стер с лица земли семь­десят городов, а царя Македонии, двух его сыновей и дочь провел во время собственного триумфа позади своей колесницы.

Это низвержение Персея и его смерть, до которой его довели в темнице, не давая ему спать, устрашили весь мир.

Два царя, царь Фракии и царь Иллирии, стали укра­шением триумфа претора Аниция.

Ужас усилился.

И тогда, при свете пожара Коринфа, преданного огню Муммием, можно было увидеть, как Попилий концом своего жезла очертил вокруг Антиоха роковой круг, в который впоследствии было заключено столько царей; можно было увидеть сына Масиниссы, явившегося на поклон от имени своего отца, царя Нумидии; можно было увидеть Прусия, который с обритой головой, в одежде и колпаке вольноотпущенника пал ниц на пороге сената, восклицая: «Приветствую вас, боги-спасители! Перед вами один из ваших вольноотпущенников, гото­вый исполнить ваши приказы!» И наконец, при звуках голоса Катона Старшего с его вечным призывом d е 1 е n d а Carthago^[363], раздававшимся, словно эхо смерти, можно было увидеть, как молодой Сципион Эмилиан, усынов­ленный Сципионом Великим сын Павла Эмилия, на что указывает его имя, сжигает Карфаген, победив в сраже­нии, которое длилось шесть дней и шесть ночей и велось за каждую улицу и каждый дом, топчет ногами слонов и бросает на растерзание львам всех находившихся там италийцев, а затем идет на Нуманцию и поступает с ней так же, как с Карфагеном, с той, однако, разницей, что им придумана тут новая казнь: отрубать побежденным руки; для своего триумфа он оставил лишь пятьдесят пленников, великодушно разрешив всем остальным пре­дать себя смерти.

После того как римляне покорили Македонию, сожгли Коринф, стерли с лица земли Карфаген и уничтожили Нуманцию, весь мир оказался у ног Рима.

Ну а теперь посмотрим, что стало за время всех этих событий, о которых мы только рассказали, с тем старым римским народом, перепись которого примерно в 250 году от основания Рима провел Валерий Публикола.

Подобно Коринфу, подобно Карфагену, подобно Нуманции, он перестал существовать. Покорение мира потребовало огромных людских потерь; истинные сыны Италии, составлявшие ее исконный народ, добровольно покинули Рим, его провинции, города, колонии и селе­ния, чтобы идти сражаться с Ганнибалом у Замы, с Пер­сеем в Македонии и Антиохом в Сирии.