Это было именно то, чего Пирр желал более всего: он уже давно мечтал продвинуться на Запад так же далеко, как Александр Македонский продвинулся в Индии. Разве не замыслил он с этой целью перебросить мост из Эпира в Калабрию, из Аполлонии в Отранто?!

Но Пирр плохо рассчитал: железный Запад не походил на Восток, замешенный на золоте и грязи; римляне были совсем не такими воинами, как персы, мидяне и вавило­няне, а Фабриций и Курий Дентат («Зубатый») были совсем не такими военачальниками, как Дарий и Пор, и вместо Граника и Гидаспа ему предстояло встретить на своем пути Гераклею, Аускул и Беневент.

Потерпев поражение у Беневента, он покинул тарен- тинцев, вернулся в Эпир, снова завоевал Македонию и умер во время похода в Аргос, убитый черепицей, кото­рую бросила в него с крыши дома какая-то старуха.

— Кому ты оставишь свое царство? — спросили у Пирра его сыновья.

— Тому из вас, у кого будет самый острый меч! — отве­тил тот, чей меч всегда был столь остр.

Царь Эпира был не только великим полководцем и умелым тактиком, но и бесконечно остроумным челове­ком, который изрекал афоризмы, даже умирая.

После сражения при Гераклее, в котором погибла половина его войска, он произнес, когда его стали поздравлять с победой:

— Еще одна такая победа, и мне придется в одиноче­стве возвращаться в Эпир!

Покидая Сицилию, он сказал:

— Что за прекрасное поле битвы я оставляю римлянам и карфагенянам!

И действительно, римлянам, этим завоевателям Тарента, хозяевам материковой части Великой Греции, водворив­шимся на калабрийском побережье от Сциллы до Регия, оставалось сделать лишь один шаг, чтобы ступить на землю Сицилии.

Сицилия принадлежала трем силам — сиракузянам, карфагенянам и мамертинам. Мамертины, пребывавшие в состоянии войны с карфагенянами, сделали то же, что в свое время, не заботясь о последствиях, сделали их друзья-тарентинцы. Подобно тому как тарентинцы при­звали на помощь Пирра, мамертины призвали на помощь римлян. Консул Аппий, частью на плотах, частью на судах, заимствованных в Великой Греции, переправил на Сицилию два легиона.

— Я потерпел поражение от римлян еще до того, как успел разглядеть их, — сказал Гиерон, тиран Сиракуз.

Он был настолько ошеломлен быстротой этой победы, что заключил с римлянами договор и строго соблюдал его.

За полтора года римляне захватили шестьдесят семь небольших городков и крупный город Агригент, который обороняли два войска численностью в пятьдесят тысяч человек.

Однако у римлян не было ни одного судна.

Севшая на песчаную мель карфагенская галера послу­жила для них образцом, и за шестьдесят дней они постро­или и спустили на воду шестьдесят судов. Римляне догнали карфагенский флот, напали на него и одержали над ним победу.

Эти солдаты, привыкшие воевать на твердой земле, придумали то, что как бы придавало устойчивость зыб­кой поверхности моря: железные крючья, которые, впив­шись в карфагенские суда, лишали их возможности дви­гаться; так что речь шла уже не о захвате судна, а о штурме крепости.

Консул Ду ил ий, придумавший эти абордажные вороны и одержавший с их помощью не одну победу, извлек из своего триумфа удивительную и приятную для слуха при­вилегию: до конца его жизни победителя карфагенян всюду сопровождали факелоносцы и флейтисты. Кроме того, в его честь была воздвигнута колонна, украшенная корабельными таранами и получившая из-за этого укра­шения название Ростральной.

Затем настал черед Сардинии и Корсики.

Регул первым переправился из Агригента в Африку. Здешний берег защищало чудовище, казавшееся духом этой таинственной земли: змей длиной в сто пятьдесят футов разворачивал свои огромные кольца на виду у римской армии. Регул приказал выдвинуть вперед балли­сты и катапульты и убил чудовище пущенными в него камнями.

Две победы, одержанные римлянами, отдали в их руки двести городов. Охваченный страхом Карфаген уже готов был подписать мир, по условиям которого у него оста­вался всего лишь один боевой корабль, как вдруг некий лакедемонский наемник заявил, что, прежде чем возла­гать на себя это тяжкое и постыдное ярмо, нужно сделать последнее усилие; он призывает в войско своих товари­щей, увлекает римлян в долину, наголову разбивает Регул а, берет его в плен и в оковах на ногах и руках при­водит в Карфаген, куда тот совсем недавно надеялся войти как победитель.

Всем известно величавое предание о Регуле, наполо­вину сказочное, наполовину историческое, скорее даже, возможно, сказочное, чем историческое, но в которое надо верить, как верят в прекрасное, то есть нечто ред­кое, никак не оспаривая его и не вникая в подробно­сти.

А теперь без промедления перейдем к Ганнибалу.

За то время, какое мы преодолели быстрее, чем пущен­ная стрела, чем летящий орел, римляне успели заклю­чить мир с карфагенянами, получили от них Сицилию, завершили Первую Пуническую войну, покорили галлов и лигуров и через Марсель распространили свое влияние на берега Роны, а через Сагунт — на берега Эбро.

Со своей стороны, Гамилькар, отец Ганнибала, подчи­нил себе берега Африки вплоть до Великого океана, пересек пролив и захватил часть Испании. Африканского змея так и не убили, и теперь он разворачивал свои кольца от страны гарамантов до Пиренейских гор.

Столкнувшись вначале на Сицилии, римляне и карфа­геняне оказались теперь лицом к лицу в Испании. Гамилькар намеревался сделать первый шаг и из Бар- сино, незадолго до этого построенного им, перейти в Италию, но внезапно был убит веттонами.

Умирая, он произносит: «Я оставляю трех львов, кото­рые однажды растерзают Римскую республику».

Одним из этих трех львов был Ганнибал, а двумя дру­гими — Гасдрубал и Магон.

Уже в старости Ганнибал сам рассказывал Антиоху Великому, что в детстве, сидя на коленях у Гамилькара, он упрашивал отца, чтобы тот взял его с собой в Испа­нию и показал ему войну.

— Хорошо, — ответил сыну старый враг Рима, — но при условии, что на этом алтаре ты поклянешься в непримиримой ненависти к римлянам.

Ганнибал поклялся.

В возрасте двадцати пяти лет он вспоминает о своей клятве, берет в осаду и захватывает Сагунт, состоящий в союзе с римлянами. Рим, удивленный этим нападением, которое дает ему знать о неведомом враге, отправляет послов, чтобы заявить протест лично Ганнибалу.

Ганнибал велит передать послам, что он советует им не подвергать себя опасности, добираясь до него среди толп варваров, и что в данное время у него есть дела поваж­нее, чем выслушивать нудные речи.

И тогда послы отправляются в Карфаген и требуют, чтобы им выдали Ганнибала. Но сделать это было нелегко: во время осады Сагунта под началом Ганнибала находи­лось сто пятьдесят тысяч воинов. Будь это в его власти, карфагенский сенат, состоявший из торговцев и подпи­савший позорный мир после разгрома своего флота у Эгадских островов, охотно выдал бы римлянам Ганни­бала вместе с его братьями Гасдрубалом и Магоном, а заодно и мертвое тело их отца Гамилькара; но теперь Ганнибал мог бы выдать римлянам сенат, а не сенат — Ганнибала.

Так что Фабий, глава римских послов, получил лишь уклончивый ответ. И тогда, свернув полу своей тоги, он произнес:

— Вот здесь я принес вам войну и мир; выбирайте любое!

— Выбирай сам! — ответили карфагеняне.

— Я даю вам войну! — произнес Фабий, распуская полу своей тоги и отряхая ее.

— Мы принимаем войну и сумеем выдержать ее, — ответили сенаторы.

Однако еще до того, как послы привезли в Рим ответ карфагенского сената, Ганнибал уже находился на марше.

Захваченный Сагунт был предан грабежу; награблен­ную утварь Ганнибал отправил в Карфаген, пленников отдал своим солдатам, а золото приберег для похода, который он задумал. Солдатам, которым был отдан на разграбление город и которые были теперь отягощены добычей, он позволил вернуться домой, чтобы они отвезли туда свои богатства, ибо пребывал в полной уве­ренности, что, как только эти богатства окажутся в без­опасности, солдаты возвратятся. Они и в самом деле воз­вратились, так что он смог пятнадцать тысяч человек отправить в Карфаген и шестнадцать тысяч оставить в Испании. Против Сагунта он выставил сто пятьдесят тысяч солдат, а в Италию повел с собой лишь восемьде­сят тысяч. Разумеется, этого было мало, учитывая, сколько ему предстояло встретить на своем пути варвар­ских народов, стремительных рек и высоких гор, которые если и не были непреодолимыми, то, по крайней мере, никем еще не были преодолены. Вакх таким образом проник в Индию; Геркулес вслед за Вакхом проделал тот же самый путь; и, наконец, Александр Македонский устремился туда по следам Вакха и Геркулеса, но Вакх был богом, Геркулес — полубогом, а Александр Македон­ский — героем.