II

Для того чтобы приступить к разговору о состоянии общества в победоносной Италии, опишем вкратце собы­тия, произошедшие там за этот период времени.

Когда эквы, вольски, вейяне и герники были побеж­дены, римлянам пришлось столкнуться с самнитами. Как мы уже говорили, война с Самнием длилась двести лет; самниты вступили в союз с этрусками; Фабий одержал над ними победу, а Папирий Курсор их разгромил.

Но те из прежних хозяев захваченных земель, кто уце­лел, проявили упорство и двинулись в Этрурию, вошли в союз с галлами и умбрами, и, для того чтобы победить их, понадобилась самоотверженность Деция. Этруски были покорены; самниты, сделавшие последнее усилие, погибли; последние разбойники, как их называли рим­ляне, задохнулись в задымленной пещере, точно так же, как это произошло в наши дни с арабами из Дахры.

Послушайте Тита Ливия:

«В том же году [в 464 году от основания Рима], — говорит он, — дабы никто не сказал, что весь год прошел совсем без войны, был предпринят небольшой поход в Умбрию, откуда сообщали о разбойниках, укрывшихся в пещере и совершавших набеги на окрестные поля; римляне боевым строем вошли в пещеру, но разбойники, воспользо­вавшись потемками, многих наших солдат изранили, глав­ным образом побили камнями. Наконец, когда был найден другой выход из этой пещеры, оба отверстия завалили бревнами и развели там костры. В итоге примерно две тысячи разбойников, которые оказались там заперты, задохнулись от дыма и жара или погибли прямо в пламени, куда под конец они сами бросались».^[360]

Самний продолжал существовать, но последний сам­нит умер.

По другую сторону Самния находилось то, что тогда называли Великой Грецией и что можно было бы опреде­лить всего лишь в нескольких словах: страна, которая видна с вершины Этны; любимая богами страна, пред­ставлявшая огромный оазис для греческих переселенцев и состоявшая из Бруттия, Лукании, Певцетии, Япигии, Апулии и Сицилии.

Там, вокруг гигантского вулкана, который поднима­ется на семь тысяч футов выше Везувия, все принимает колоссальные размеры; каштан, укрывающий в своей тени сотню лошадей, — это то, что вышло из рук Божьих; колонна храма Гигантов, в каннелюре которой может улечься спать человек, — это то, что вышло из рук чело­веческих!

Города там носили чудесные имена, придуманные поэ­тами. Они назывались Селинунт, Агригент, Сиракузы, Панорм, Сибарис; население их процветало. Разве мог человек сомневаться, что именно в подобном раю ему следовало родиться! В Агригенте, по словам Диодора Сицилийского, было двести тысяч жителей; тиран Дио­нисий в одном только городе Сиракузы набрал войско, в котором было сто двадцать тысяч пехотинцев и двена­дцать тысяч конников. И, наконец, пустынное взморье Сибариса, наполнявшего песнями и благоуханиями Тарентский залив, еще и сегодня сплошь усыпано оскол­ками тех сосудов, какие, если они найдены целыми, слу­жат украшением и богатством наших музеев.

Такова была страна, которую завоеватели увидели с Регийского мыса и с вершины горы Вултур.

Но весь этот великолепный край оказался опустошен из-за бедствия, которое было хуже чумы, хуже холеры и хуже желтой лихорадки: он стал добычей наемников.

Откуда же явились эти наемники?

Они были рождены из грязи цивилизаций, как из грязи Нила рождаются насекомые и рептилии; из этих отбросов общества образовались скопления людей, не имевших ни богов, ни родины, ни закона. Те, кто нуж­дался в них и был богат, нанимал их, платил им и поль­зовался ими, в зависимости от своих склонностей, либо для защиты родины, либо для ее порабощения. С их помощью Гелон и Дионисий защищали Сицилию от кар­фагенян и порабощали ее во имя собственнной выгоды.

Нередко в глазах этих разбойников красота лица или речи заменяли собой богатство. Сын горшечника, бро­шенный на улице, прельстил их своей красотой, и они усыновили его; из бедняка он сделался богачом, из рас­путного подростка — коронованным царем. Звался он Агафоклом.

Все это происходило на земле вулканов и сотрясало царства, заставляя их метаться между неистовой демаго­гией и безудержной тиранией. Ну а посреди того и дру­гого — празднества, песни, благовония, цветы; жертво­приношения богам в храмах, которые венчали вершины гор; спектакли в театрах, задниками в которых было море.

Как-то раз, в одном из таких театров, декорациями которых служила беспредельная даль, тарентинцы при­сутствовали на представлении какой-то из древнегрече­ских трагедий. Внезапно они увидели латинские корабли, двигавшиеся на горизонте; и тогда один презренный негодяй, из числа тех, кому мешала спать складка на лепестке розы и кто, обладая женским нравом, отдавал предпочтение женским нарядам, отступник от своего пола, румянивший щеки и украшавший их мушками, именовавшийся прежде Филохарисом, а теперь зва­вшийся Таис, поднялся со своего места и, картавя, стал уверять всех, что некий старинный мирный договор, вос­ходящий ко временам Кавдинского ига, запрещает рим­лянам огибать мыс Юноны Лацинийской.

Народ шумной толпой бросается к берегу, и корабли оказываются захваченными и разграбленными в ту же минуту, когда они бросают якорь в гавани.

В связи с этим оскорблением римляне отправляют послов в Тарент: аристократы принимают их в разгар празднества, а народ осыпает их насмешками.

Послам подают угощение; какой-то смельчак подходит к одному из них и марает своей мочой его тогу с пурпур­ной каймой; толпа взрывается хохотом.

— Смейтесь, — произносит римлянин, — эта тога будет выстирана в вашей крови!

И послы удаляются, крича: «Война! Война!»

Тарентинцы пересчитались: они были многочисленны; они посмотрели на себя: они были слабы!

И чего им больше всего не хватало, так это человека. Они огляделись по стронам.

В ту пору в Эпире, отделенном от них Адриатическим морем, был такой человек, военачальник, царь — ранний образчик нынешнего кондотьера. Говорили, что по линии Эакида, своего отца, он происходил от Геркулеса, а по линии Фтии, своей матери, — от Ахилла. Он родился в разгар смуты; чтобы взять ребенка из колыбели, слуги, спасавшие его, вынуждены были ступать по крови его отца. Мальчика привезли ко двору Главкия, царя Илли­рии, и тот велел воспитывать его как своего собствен­ного сына. В двенадцать лет потомка Геркулеса отпра­вили обратно в Эпир вместе с армией, и Главкий помог ему вернуть трон. Однако не прошло и четырех лет с начала его правления, как молодой царь узнает, что его благодетель Главкий выдает замуж свою дочь; он возвра­щается в Иллирию, чтобы присутствовать на свадьбе той, которую он любит как свою сестру. Тем временем Нео- птолем, который однажды уже похитил у него трон, похищает его во второй раз. И тогда лишенный короны царь вступает в войско Деметрия, царя Македонии; под его командованием и командованием Антигона он при­нимает участие в знаменитой битве при Ипсе, в которой сражались друг против друга сто тридцать четыре тысячи пехотинцев, двадцать с половиной тысяч конников, четыреста семьдесят пять слонов и сто двадцать колес­ниц, снабженных косами. У него на глазах погибает Антигон, и с его смертью огромная держава Александра Македонского раскалывается на четыре части, каждая из которых станет царством: Фракийским, Македонским, Египетским и Сирийским.

Оттуда сын Эакида отправляется в Египет; там он женится на дочери Береники и возвращается в Эпир с войском, имея возможность принудить Неоптолема вер­нуть ему половину царства. Ну, а получив половину цар­ства, он захватывает его все.

Человека этого звали Пирром.

Несомненно, в память о своем паломничестве в оазис Амона он носил на своем шлеме козлиные рога; однако возможно также, что это был всего лишь символ той животной силы, той природной необузданности, какими был наделен этот отважный завоеватель, который скакал по миру, сокрушая на своем пути царства.

Так вот, к нему тарентинцы и обратились. По их сло­вам, они могли добавить к приведенным им войскам два­дцать тысяч конников и триста пятьдесят тысяч пехотин­цев.