Затем народ, а вместе с народом и армия, которая в эти первые дни республики была ядром народа, удали­лись на Авентинский холм.

Всем известны миссия и притча красноречивого Менения Агриппы.

Народ понял свою силу и стоял на своем: люди отка­зались возвращаться в Рим, если народу не предоставят трибунов, которые будут его защищать.

Ему предоставили трибунов: это были Юний Брут и Сициний Беллут.

Обязанности у них были незначительными, а права посредственными: трибуны не имели права входить в сенат и могли лишь сидеть под его дверью; вся их власть заключалась в одном слове, но слово это было заслоном, о который неизбежно разбивались все усилия знати: три­буны могли сказать: «Уе lо» («Я возражаю»).

Вдобавок, особа того, кто произносил это слово, счи­талась священной: любого человека, посмевшего прикос­нуться к нему, чтобы совершить над ним насилие или даже просто оскорбить его, приносили в жертву богам.

Именно тогда и появился первый римский социалист.

Спурий Кассий, после побед над самнитами дважды удостаивавшийся почестей триумфа, предлагает раздать народу завоеванные земли.

Обвиненный знатью в стремлении к царской власти и желании воспользоваться законом о земле как средством для достижения этой цели, он был приговорен к смерти и сброшен с Тарпейской скалы.

И тогда, за неимением земли, народ потребовал предо­ставить ему права, связанные с землевладением; трибун Терентилий Гарса выступил за единый закон, писаное уложение.

Патриции поняли, что им придется что-нибудь выпу­стить из рук.

В середине священного поля, за померием, оставались невозделанные земли, в числе которых был и Авентин, куда удалился народ. Патриции уступили народу указан­ные земли, подарив ему этот холм.

Но, едва только путь уступкам оказывается открыт, снова закрыть его весьма сложно.

Народ назвал десять патрициев, поручив им составить и издать законы. Так была учреждена коллегия децем­виров.

Децемвиры отправили послов в Грецию, главным обра­зом в Афины, чтобы позаимствовать там законы.

Заметьте, что как раз в это время в Грецию вторглись Дарий и Ксеркс и она одержала победы при Марафоне и Платеях.

Послы вернулись с законами, которые растолковал им грек Гермодор из Эфеса.

Любопытно, что тот самый патриций Аппий, который приказал убить Сикция Дентата и требовал отдать ему Виргинию в качестве рабыни, дополняет законы Двена­дцати таблиц и добавляет к древним обычаям жреческой Италии, к привилегиям героической аристократии, при­тесняющей плебеев, конституцию, призванную устано­вить права этих самых плебеев.

Вы уже ознакомились с законами аристократии, а вот законы народа:

«I. Всякое решение народного собрания должно иметь силу закона.

Отступлений в свою пользу от закона быть не должно.

Если патрон замыслил причинить вред своему кли­енту, да будет он предан проклятию.

Если патрон ударит клиента и причинит ему члено­вредительство, то пусть заплатит двадцать пять фунтов медью, и если не помирится с пострадавшим, то пусть и ему самому будет причинено то же самое.

Отцеубийство — a под отцеубийством понима­ются все преступления, карающиеся смертной казнью, — может быть судимо лишь народом в центуриатных коми- циях.

Подкупленного судью приговаривают к смертной казни.

Лжесвидетеля сбрасывают с Тарпейской скалы ...»

Имея двух лжесвидетелей, патриций располагал свобо­дой плебея и, следовательно, его жизнью; этим двум сви­детелям нужно было лишь удостоверить, что бедняга является рабом богача, и на этом рассмотрение дела заканчивалось. Но, с тех пор как лжесвидетелей стали приговаривать к смерти, следовало хорошенько все взве­сить, прежде чем заняться ремеслом лжесвидетеля.

«VIII. Если факт ростовщичества признан, пусть ростовщик вернет одолженную сумму в четверном раз­мере.

IX. Тот, кто сломает челюсть рабу, пусть заплатит штраф в сто пятьдесят ассов».

Как видите, едва только добившись успеха, народ позаботился о рабах; чувствуется, что на протяжении почти трех столетий между народом и рабами существо­вало определенное братство.

Но погодите: народ обрел защиту против патрициев, однако ему следовало обрести и защиту против жрецов.

Правда, в Риме патриций и жрец нередко одно и то же: не все патриции жрецы, но все жрецы — патриции.

Нередко, под предлогом жертвоприношений, жрецы забирали у плебея, ничего ему не заплатив, самого луч­шего быка или самого лучшего барана. Не напоминает ли это вам нашу десятину, упраздненную в 1789 году?

Вот что говорит один из законов Двенадцати таблиц в отношении этого права реквизиции, своего рода права «запасного двора», как говорили в средние века.

Закон позволяет «накладывать штраф на того, кто взял себе жертвенное животное, не уплатив за него»; он дает «право предъявлять иск тому, кто не заплатил возна­граждения за сданное ему внаем вьючное животное, дабы покрыть издержки на жертвенный пир»', он запрещает «жертвовать богам вещь, являющуюся предметом судеб­ного разбирательства, под страхом штрафа в размере ее двойной стоимости».

Итак, плебей уже избавился от ига аристократии, изба­вился от алчности жрецов, и теперь ему предстояло изба­виться от отцовского деспотизма.

«Три притворные продажи делают сына свободным».

Вспомните, что отец имел право трижды продать сво­его сына. Освобожденный три раза подряд, сын пере­стает быть вещью, он становится человеком.

Придет день, когда одного лишь вступления в легион будет достаточно для того, чтобы сын стал свободным; и тогда закон, который подтвердит, что освободиться от отцовской власти можно с помощью поступления на военную службу, скажет: «Однако солдат все же должен быть связан с отцом чувством сострадания».

Но и отец, со своей стороны, будет вправе распоря­жаться своим имуществом, которое прежде, будучи рабом своего отца, непременно наследовал сын. «То, что отец решит по поводу своего имущества, — говорит закон, — и по поводу опеки над своим добром, будет правильно»; и уже одним только этим решением наследование отменяется.

Что же касается улучшения материального положения народа, то произойдет следующее.

Плебеи не будут посягать на священные поля, то есть на изначальные владения Рима, на собственность ари­стократии, на земли, лежащие вокруг города; однако в десяти, двадцати, пятидесяти, ста льё от Рима им предо­ставят его подобие.

Римская колония будет иметь все права метрополии; у нее будут авгур и страж земельных владений, агримен- сор, то есть жрец и землемер, которые последуют за колонией переселенцев в качестве некоторой гарантии, предоставленной метрополией, и сориентируют поля в соответствии с религиозными правилами.

Двое только что упомянутых нами должностных лиц нарежут в соответствии все с теми же правилами земель­ные наделы, опишут их законные очертания, уничтожат, в случае необходимости, межи и могилы прежних вла­дельцев, а если земли окажется недостаточно, они возь­мут ее рядом, все равно у кого.

Вслушайтесь в горестный крик Вергилия, прозвуча­вший через пятьсот лет после издания этого закона:

О Мантуя, слишком, увы, к Кремоне близкая бедной!^[359]

Каждая колония станет новым Римом — со своими консулами, своими децемвирами, своими декурионами, короче, своими магистратами, которые будут отправлять правосудие, упорядочивать меры и веса, набирать войска для Рима.

Рим сохранит за собой лишь одну привилегию: право вести войну и заключать мир.

Стоит принять эти меры предосторожности и предо­ставить эти гарантии, как Рим выходит за свои пределы, из переполненного улья вылетает рой за роем, и вся Ита­лия становится Римом.

Так завершается первый период римской истории. После того как законы Двенадцати таблиц утверждены, Рим оказывается в том же положении, в каком находи­лась Франция после признания коммун Людовиком Тол­стым, и даже в более передовом, поскольку, как мы ска­зали, закон, предоставив отцу возможность распоряжаться всем своим имуществом, упразднил наследование.