Таким образом, лишь четырнадцать тысяч человек удо­стоены права принимать активное участие в управлении государством; девяносто девять тысяч принимают в этом управлении лишь фиктивное участие, посылая людей, которые даже не представляют их, ибо они не являются им ровней, а превосходят их в отношении гражданских прав и имущественного положения.

Среди этих четырнадцати тысяч аристократов земель­ной собственности, годных к тому, чтобы становиться депутатами и, следовательно, министрами, пэрами, госу­дарственными советниками, главными налоговыми сбор­щиками и префектами, то есть занимать самые лучшие должности, притязать на которые все прочие недостойны и неспособны, примерно семь тысяч, то есть половина, обременены разорительными ипотеками и домогаются депутатства как средства поправить свои расстроенные и скорее номинальные, чем действительные, состояния, продавая свои голоса тем, кто облечен властью.

Таким образом, система государственного управления при Луи Филиппе является в действительности лишь представительством четырнадцати тысяч привилегиро­ванных лиц, хотя на первый взгляд кажется, что она опи­рается на сто шестьдесят тысяч граждан, имеющих изби­рательный ценз.

И вот тут мы расходимся с республиканскими теори­ями, предшествовавшими нашей, ибо, вместо того чтобы связывать дух прогресса с пролетариями, мы надеемся обрести его в имущих; дело в том, что в настоящее время имущие составляют чуть ли не большинство во Франции, ведь достаточно только учесть сына, племянника и какого-нибудь наследника каждого из тех, кто входит в число этих четырех с половиной миллионов землевла­дельцев, и тотчас вы будете располагать девятью миллио­нами человек, имеющих те же самые интересы и, следо­вательно, то же самое желание — желание сохранения, желание, о которое разбиваются всякие попытки расхи­щения, даже если земельная собственность, находящаяся в руках имущих, не будет, как это имеет место теперь, неотчуждаемой, ибо, отделив от оставшихся двадцати миллионов французов женщин, детей и стариков, вы не наберете столько же пролетариев, сколько имеется соб­ственников. Но, повторяем, собственность неотчужда­ема, что бы, пытаясь внушить страх и тем самым при­влечь на свою сторону, ни говорило своим лживым голосом правительство, которое, обманным путем, как нами доказано, провозгласив себя представителем всех собственников, затем сумело на время внушить имущим, что безопасность их земельных владений заключается исключительно в той защите, какое оно предлагает им против тех, кто, не владея ничем, надеется заполучить землю.

Так что надо всего-навсего успокоить эти страхи, и этого будет достаточно для того, чтобы присоединить к прогрессивному движению земельных собственников, которым сиюминутная нерешительность придает види­мость ретроградов и которые, мы уверены, утратят ее сразу же, как только они увидят, что общие интересы подталкивают их вперед и при этом их личные интересы не страдают.

Докажем теперь, что эти страхи беспочвенны.

Если внимательно проследить эту длинную историю Франции, только что прочитанную вами, то можно заме­тить, что итог каждой очередной революции, картину которой мы разворачивали перед глазами читателя, состоял в том, что земельная собственность дробилась, перемещаясь из рук, в которых она находилась, в руки большего числа людей, причем стоящих все ближе к про­стому народу: дело в том, что народ, рожденный на земле, один только и имеет право владеть ею, ибо Господь сотворил его ради этой земли, а эту землю ради него; из-за какой-нибудь случайности она вполне может пере­стать быть его собственностью на какое-то более или менее долгое время, но при этом, до тех пор пока она снова не станет принадлежать ему, гармония будет нару­шена; в этом и кроется причина революций, которые кажутся расстройством общественного порядка, тогда как на самом деле являются лишь средством, ведущим, напротив, к восстановлению этого порядка в том виде, в каком он существовал изначально.

Все помнят, что Цезарь превратил Галлию в римскую провинцию, а галлов — в римских граждан; другими сло­вами, от своего присоединения к империи побежденный народ не утратил никаких прав на землю, на которой он жил, и это понятно: римляне захватывали, но не вторга­лись. Римскому духу было тесно во вселенной, но рим­скому народу было хорошо в Риме.

Франкское завоевание имело совершенно противопо­ложный характер; ведомые Меровигом племена были насильственно, толчком за толчком, вытеснены из Гер­мании восточными народами, которые спускались с пло­скогорий Азии и появление которых под командованием Алариха и Аттилы предстояло увидеть Европе; не жажда воинской славы толкала в сторону Галлии эти вооружен­ные толпы нищих, двигавшиеся в поисках какого-нибудь королевства, а потребность в крове, способном послу­жить пристанищем для их отцов, жен и детей; а поскольку к этому времени вся земля была уже занята, они захва­тили ее у тех, кто был слабее их, выставив предлогом, что те, кто был сильнее их, захватили их собственную землю.

Так что мы видели, как первые короли Франции захва­тили Галлию и разделили завоеванные земли между сво­ими вождями, ничуть не беспокоясь о том, что они вла­деют ею по праву сильного.

Мы видели также, что с началом национального про­тиводействия завоеватели переняли интересы француз­ской почвы и выступили против интересов франкской династии; таким образом, они наделили королевство своей национальностью, но, образовав привилегирован­ные касты, сохраняли земли народа.

Людовик XI передал эти земли от знатных вассалов знатным сеньорам, а Ришелье — от знатных сеньоров аристократии, но лишь Конвент передал их от аристо­кратии народу. Только после 93-го года эти земли снова оказались, как и во времена галлов, в руках тех, кто на самом деле имел право обладать ими; но, чтобы это слу­чилось, понадобилось четырнадцать веков и шесть рево­люций; а чтобы все было законно и вопроса о давности владения не стояло, земли следовало выкупать.

И вот ради осуществления этого глубокого замысла, за который те, кто извлек из него наибольшую выгоду, были, возможно, менее всего признательны Конвенту, он пустил в обращение то огромное количество ассигнатов (сорок четыре миллиарда), какое дало народу возмож­ность приобретать землю, ибо стоимость этих обесценен­ных денег, совершенно искусственная, когда речь шла о любой другой покупке, становилась вполне реальной при покупке недвижимости, которая скорее по наитию, чем осознанно, была названа Конвентом национальным имуществом. Именно благодаря такому приему, спо­собствовавшему, во-первых, упразднению права первород­ства, а во-вторых, уничтожению майоратов, и произошло это невероятное увеличение земельных собственников, число которых за сорок лет возросло с пятидесяти тысяч до четырех с половиной миллионов.

Таким образом, сегодня владельцы земли могут счи­тать свою собственность неотчуждаемой, а всякую новую революцию невозможной. Да и в самом деле, какую цель могла бы иметь в наше время революция? Ведь теперь, когда все касты, от знатных вассалов до аристократии, уничтожены, раздел земель, которому прежде препят­ствовали привилегии этих каст, происходит самым есте­ственным образом в среде народа, этой великой и единой семьи, где все люди являются братьями и где все имеют одни и теже права.

Стало быть, земельные собственники, столь влиятель­ные сами по себе, не нуждаются в искусственной под­держке правительства, которое не представляет их и, получая от них все, тогда как они не получают от него ничего, смертельно опасно для их существования, при­нимая во внимание кровь, которую оно в виде бюджет­ных поступлений извлекает из тела нации, чтобы впры­скивать ее в свои собственные жилы. Правительство выполняет в государстве ту же обязанность, какую в человеческом теле выполняет сердце: оно должно воз­вращать в артерии такое же количество крови, какое артерии ему на время предоставляют; если, судя по пульсу, ее будет хоть на одну каплю меньше, весь меха­низм окажется расстроенным.