Сарацины стерли его с лица земли. Крепостные стены, башни, церкви, жилые дома — все было разрушено. Патриарха и великого магистра ордена госпитальеров, раненых и истекающих кровью, отнесли в лодку, надеясь добраться на ней до Эгейского моря или до Сицилии, но оба они скончались в пути.

«Вот так, — говорит Гильом из Нанжи, — город Акра, единственное и последнее прибежище христианства на этой земле, был разрушен врагами веры, ибо не нашлось ни одного короля среди христиан, который оказал бы ему помощь в этой беде».

Таким образом крестоносцы потеряли Святую Землю, которую они никогда уже не сумели отвоевать.

Важное место в царствование Филиппа IV занимали его распри с папой Бонифацием VIII. Вот каковы были их причины, обстоятельства и последствия.

Вначале отношения короля и святого отца были вполне благополучными. В сочинении Гильома из Нанжи мы обнаруживаем упоминание о том, что в 1297 году Филипп предъявил на ассамблее прелатов Французского королев­ства послание, которым Бонифаций УШ разрешал ему и его ближайшему наследнику взимать, если этого потре­буют нужды государства и на то будет согласие духовен­ства Франции, десятую часть церковных доходов.

Однако какое-то время спустя епископ Памье, произ­несший при дворе короля Франции оскорбительные для королевского величия слова, был арестован по приказу Филиппа и затребован папой Бонифацием как подсуд­ный лишь церковному суду. Король велел выпустить его из тюрьмы и изгнать из королевства.^[304]

Бонифаций, уязвленный подобным способом согла­шаться с его требованиями, направил королю буллу, в которой он требовал от него признания, что своей вла­стью над Французским королевством тот обязан Святому престолу, и объявлял еретиком всякого, кто будет под­держивать иное мнение, пусть даже мысленно. Булла была прилюдно сожжена на ассамблее в королевском дворце, и доставившие ее гонцы были отосланы без ответа.^[305] Составить ответное послание и отправить его взялся хранитель королевской печати Пьер Флотт. Вот как начиналось письмо, адресованное Бонифацию:

«Филипп, Божьей милостью король французов, Бони­фацию, считающему себя папой, привета не шлет.

Да будет Вашему Чваннейшеству известно, что в отношении мирской власти мы не подчиняемся никому».

Бонифаций ответил третьей буллой, содержащей упреки Филиппу. Он обвинял его в обременении поддан­ных податями, порче монеты и взимании доходов с вакантных бенефициев.^[306]

Все три сложившиеся к этому времени сословия напра­вили в Рим письма: духовенство на латыни, а дворянство и третье сословие на романском языке. Послание духо­венства сохранилось до наших дней: оно выдержано в уважительных, но твердых тонах; послания от дворянства и третьего сословия утрачены, однако ответ кардиналов свидетельствует о том, что ни одно из этих двух сословий даже не именует папу первосвятителем.

За этим ответом кардиналов немедленно последовала булла, налагавшая интердикт на королевство и отлуча­вшая Филиппа от Церкви. Двоих нунциев, доставивших эту буллу, посадили в тюрьму, и в Лувр были созваны представители трех сословий. Начался гласный суд над Бонифацием; в ходе расследования было признано, что он отрицает бессмертие души, сомневается в реаль­ности присутствия тела Христова в причастии, запятнан постыдным грехом и называет французов патаренами^[307]. Все три сословия присоединились к этому мнению, и Филипп обжаловал буллы Бонифация, обращаясь к гря­дущим церковным соборам и будущим папам.^[308]

Не довольствуясь этим, Филипп дал приказ Гильому Ногаре де Сен-Феликсу, находившемуся в Италии, похи­тить папу и препроводить его в Лион, где на Вселенском Церковном соборе у него должны были отобрать ключи святого Петра.

Рассказ об этом событии мы целиком заимствуем у г-на де Шатобриана: на фоне сухой прозы нашего пове­ствования это станет удачей для наших читателей:

«Ногаре сговорился с Колонной, одним из членов могуще­ственной римской семьи, которую преследовал Бонифаций.^[309]Операция была проведена скрытно и успешно: Ногаре и Колонна с помощью нескольких вовлеченных в это дело дво­рян и завербованных авантюристов проникли в Ананьи 7 сентября 1303 года, на рассвете. Местные жители при­соединились к нападающим и ворвались во дворец папы. Двери его покоев были взломаны; все вошли внутрь.

Папа восседал на троне: на плечах у него была мантия святого Петра, на голове тиара, увенчанная двумя коро­нами, символами духовной и светской власти, а в руках он держал крест и ключи.

Удивленный Ногаре почтительно приблизился к Бонифа­цию и, исполняя свою миссию, призвал его созвать в Лионе Вселенский Церковный собор. “Для меня будет утеше­нием, — произнес в ответ Бонифаций, — быть приговорен­ным патаренами”. Дед Ногаре был патареном, то есть альбигойцем, и был сожжен заживо как еретик. “Так наме­рен ты сложить с себя тиару?!” — воскликнул Колонна. “Вот моя голова, — ответил Бонифаций, — и я умру на престоле, на который посадил меня Господь”.

После этого гордого ответа, данного им Колонне, Бони­фаций принялся поносить Филиппа последними словами. Колонна дал папе пощечину и вонзил бы ему в грудь меч, если бы его руку не удержал Ногаре. “Жалкий папа! — вос­кликнул Колонна. — Цени доброту монсеньера короля Франции, который при моем посредстве оберегает тебя и защи­щает от твоих врагов”. Опасаясь яда, Бонифаций, отказался от всякой пищи. Из рук какой-то бедной жен­щины, взявшейся кормить его, он за три дня съел кусочек хлеба и четыре яйца. Местные жители, в силу присущего народу непостоянства, освободили папу, после чего он уехал в Рим и умер там, впав в неистовое безумие (11 октября 1303 года). Некоторые авторы пишут, будто он разбил себе голову о стену, а перед этим отгрыз себе пальцы»^[310]

Народ сочинил ему следующую эпитафию: «Здесь покоится тот, кто прокрался к папскому престолу, как лиса, правил, как лев, и умер, как собака».

Не прошло и двух веков с тех пор, как Григорий V отлучил Роберта, и вот Филипп IV, в свой черед, низло­жил Бонифация VIIL Григорий VII, одинаково отстоя­щий от них по времени, олицетворяет собой высшую точку папского могущества. До него папская власть не­уклонно возрастала, а после него она лишь убывала.

Итак, мы объясняли, в чем, по нашему мнению, состо­яли причины этого ослабления власти и этого упадка.

Обратимся теперь к суду над тамплиерами.

«В 1307 году от Рождества Христова, — рассказывает автор “Славных деяний французов”, — произошло великое событие, удивительное событие, известие о котором сле­дует письменно передать потомству. В день святого Эду­арда Исповедника по приказу короля и его совета были неожиданно схвачены все тамплиеры на всем пространстве Французского королевства, к величайшему удивлению всех тех, кто узнал, что древний орден Храма^[311], наделенный римской Церковью самыми большими привилегиями, был целиком, за исключением нескольких секретарей и орден­ских служащих, в течение одного дня взят под стражу; никто не знал причины этого неожиданного ареста».^[312]

Преступления, послужившие основанием для их обви­нения, были такими.

«Прежде всего (что за мерзость!), — рассказывает про­должатель Гильома из Нанжи, — они по приказу магистра (такое и сказать стыдно!) целовали друг другу задние части тела. Кроме того, они плевали на распятие, топ­тали его ногами и, подобно идолопоклонникам, тайно и с величайшим почтением поклонялись зверю. Их священники, когда они должны были служить мессу, никоим образом не произносили слов освящения, и, хотя они и давали обет воз­держания от женщин, им, тем не менее, дозволялось всту­пать с ними в плотскую связь».^[313]

Десятого мая 1310 года, после трехлетнего тюремного заключения, претерпев обычные пытки и пытки с при­страстием, пятьдесят четыре тамплиера, приговоренные вследствие собственного признания, были сожжены за пределами Парижа, на поле недалеко от женского монастыря Сент-Антуан. Спустя несколько дней были казнены еще четверо; потом девять других были приговорены по тому же делу и к тому же наказа­нию архиепископом Реймским и его викарными еписко­пами, затем переданы светским властям и сожжены.