Ведь все монархи понимают свободу одинаково: «ко­роль лишь тогда уступает, когда народ у него вырывает»*.

Вернемся, однако, к Людовику Толстому, который победил сеньоров и оказался побежден коммунами.

К тому времени, когда происходили описанные собы­тия, ему шел пятьдесят девятый год и король, давно уже испытывая муки от необычайной тучности, которой он был обязан своим прозвищем, и устав от военных похо­дов, хотя все еще оставался молод сердцем, тверд волей и одержим жаждой деятельности, был вынужден сдержи­вать себя, страдая от своей немощности и беспрестанно повторяя: «Увы! Увы! До чего же жалкая у человека  натура! Знать и мочь одновременно ему почти никогда не дозволено».

Почувствовав приближение конца, он пожелал прича­ститься и исповедаться в присутствии всех и во всеуслы­шание. Так что двери его спальни оставались открытыми, и войти туда мог каждый.

Когда же все собрались, он подозвал к себе своего сына Людовика, сложил с себя в его пользу полномочия по управлению государством, которое, по его призна­нию, управлялось во грехе, вручил сыну^[245] королевский перстень и обязал его дать клятвенное обещание защи­щать Церковь Господню, бедняков и сирот, уважать права каждого и никого не держать при дворе в качестве плен­ника. Затем, когда сын принес клятву, король собрал все свои силы и громким голосом произнес символ веры:

«Я, Людовик, несчастный грешник, верую в Бога еди­ного и истинного, Отца, Сына и Святого Духа; верую, что один из ликов Святой Троицы, Сын единственный, единосущный и единовечный Богу Отцу, из лона Пре­святой Девы Марии воплотившийся, страдал, умер, был погребен, воскрес на третий день и вознесся на Небеса, где восседает одесную Бога Отца и будет судить живых и мертвых в день великого и страшного суда. Верую, что святое причастие суть то самое пресвятое тело его, какое он воспринял в лоне Девы и передал ученикам своим, дабы они пребывали совокупно в соединении с ним. Твердо знаю и провозглашаю устами и сердцем, что вино это есть та самая кровь святая, какая текла из раны на боку его, когда он был пригвожден к кресту. Желаю, наконец, чтобы это предсмертное причастие, будучи самой надежной помощью, укрепило меня в час смерти моей и защитило меня своим необоримым заступниче­ством от всех сил адовых».

Затем, ощутив, что час настал, король попросил, чтобы на полу расстелили ковер и, сыпля на этот ковер пепел, изобразили крест. Когда это было сделано, короля пере­несли туда и положили. Спустя два часа он скончался.

Это произошло 1 августа 1137 года; он достиг шести­десятилетнего возраста и правил более тридцати лет.

На трон взошел Людовик Молодой.

В последние дни жизни Людовика Толстого к его пред­смертному ложу прибыли посланцы, объявившие, что Гильом X, герцог Аквитанский, умирая во время палом­ничества к могиле святого Иакова, завещал ему как сво­ему королю и сюзерену опеку над своей дочерью Алиенорой, еще незамужней, равно как и принадлежащие ему герцогства Аквитания и Гасконь. Король принял наслед­ство и в знак признательности велел своему сыну жениться на богатой сироте. И потому, когда отец скон­чался, Людовик Молодой был уже на пути в Бордо. Изве­стие об этом, полученное им в Пуатье, не отсрочило свадьбу: ее отпраздновали в присутствии всех знатных вельмож Гаскони, Сентонжа и Пуату. Так что дело при­соединения к французской короне феодальных владений оставалось одной из последних мыслей Людовика Тол­стого и продолжалось после его смерти.

Людовик Молодой поспешно вернулся из Бордо в Орлеан, где ему сообщили о том, что горожане хотят учредить коммуну. Верный отцовским обычаям, «он, — пишет автор его жизнеописания^[246], — смело подавил этот заговор, причем не без ущерба для некоторых людей».

Спустя несколько лет, узнав, что сарацины отобрали у крестоносцев город Эдессу^[247], Людовик Молодой собрал в Везле представительную ассамблею, где было принято решение о новом крестовом походе. Он, равно как и королева Алиенора, получил крест из рук святого Бер­нарда и «в окружении королевской свиты торжественно отбыл на Троицкой неделе в 1147 году от Воплощения Господа».^[248]

Покинув Францию, король доверил управление Суге- рию, который с превеликой печалью взирал на этот кре­стовый поход и непрестанно призывал Людовика в Париж, полагая, что его присутствие там более необхо­димо, чем в Иерусалиме. Когда же Роберт де Дрё, брат короля, оставив Людовика в Палестине и вернувшись во Францию, попытался с помощью нескольких церковни­ков и достаточно многочисленной народной партии^[249]отнять у брата престол, эти призывы Сугерия сделались еще более настоятельными, хотя он, проявив свойствен­ные ему предусмотрительность и твердость, пресек эту попытку незаконного захвата власти.

Вот письмо, которое в связи с этим случаем он напи­сал королю.

«Возмутители общественного спокойствия вернулись, тогда как Вы, обязанный защищать своих подданных, пребываете, словно пленник, в чужой земле. О чем Вы думаете, сеньор, оставляя вверенных Вам агнцев во вла­сти волков? Как можете Вы не видеть опасностей, которые исходят от похитителей, вернувшихся раньше Вас, и грозят Вашему государству? Нет, Вам не позво­лительно долее оставаться вдали от нас. Все требует Вашего присутствия здесь. Мы умоляем Ваше Высоче­ство, мы взываем к Вашему состраданию, мы обраща­емся к Вашему добросердечию, и, наконец, мы заклинаем Вас во имя веры, которая взаимно связывает государя и его подданных, не оставаться в Сирии позднее пасхаль­ных праздников, ибо опасаемся, как бы столь долгое отсутствие не сделало Вас в глазах Господа виновным в пренебрежении клятвой, которую Вы дали, получая корону. Полагаю, что у Вас будут все основания быть довольным нашим образом действий; нами были переданы в руки рыцарей-тамплиеров^[250] деньги, которые мы решили направить Вам; кроме того, мы возместили графу Вер- мандуа три тысячи ливров, которые он ссудил нам для Ваших нужд. Ваша земля и Ваши люди пребывают ныне в покое и благополучии. К Вашему возвращению мы сбе­регаем доходы от уделов, находящихся в ленной зависи­мости от Вас, равно как и подати и провизию, собран­ные нами в Ваших владениях. Вы найдете свои дома и дворцы в исправном состоянии, благодаря нашим забо­там об их починке. Годы мои клонятся ныне к закату, и осмелюсь сказать, что обязанности, которые я взял на себя из любви к Господу и из преданности Вашей особе, весьма приближают мою старость. В отношении же королевы, Вашей супруги, я придерживаюсь того мнения, что Вам не стоит выказывать свое недовольство ею до тех пор, пока Вы не вернетесь в свое государство и не сможете спокойно разобраться в этом деле, равно как и в других вопросах».^[251]

Мы воспроизвели это письмо подробнейшим образом, так как именно подобные подробности образуют исто­рию. К тому же последняя фраза приводит нас к собы­тию, которое оказало чересчур большое влияние на судьбы королевства, чтобы мы обошли это молчанием: речь пойдет о разводе Людовика Молодого и Алиеноры Аквитанской.

Причиной недовольства, которое Сугерий советовал Людовику Молодому не выказывать, было поведение королевы. Она, как уже было сказано, вместе с мужем отправилась в крестовый поход, и ее любовная связь с молодым сарацином стала причиной возмущения всех тех, кто принимал участие в этой священной войне. Кре­стоносцы полагали, что прелюбодейная связь королевы с врагом Церкви стала дурным приготовлением к победе их оружия, о даровании которой они молили Бога. И потому почти сразу же по возвращении во Францию, едва только королева родила дочь, в отношении отцов­ства которой у Людовика были сомнения, он сослался на достаточно близкое кровное родство с супругой, чтобы оно стало причиной расторжения их брака, каковое и состоялось 18 марта 1152 года. Вернулся же король из крестового похода 20 октября 1149 года.^[252]

Разведясь с Алиенорой, Людовик Молодой вернул ей Гиень и Пуату, хотя Сугерий возражал против такого воз­врата, явившегося, и в самом деле, поступком честного человека, но дурного политика. Как только Алиенора стала хозяйкой двух этих герцогств, она вышла замуж за Генриха, графа Анжуйского и герцога Нормандского, и принесла ему эти земли в приданое; так что этот граф, под именем Генриха II вступив на престол, оказался королем Англии, герцогом Нормандии, Бретани и Акви­тании, графом Анжу, Пуату, Турени и Мена. Таким обра­зом, противник проник уже не только на морское побе­режье, но и в самое сердце королевства; таким образом, в будущем король Англии мог вместе с французами вести войну против Франции.