Однажды в толпе таких страдальцев появился священ­ник. Он прошел через тысячи опасностей, но ему уда­лось их избежать; он перенес тысячи тягот, но, казалось, они никак его не затронули, хотя это был человек крайне тщедушного телосложения и в его облике нельзя было разглядеть ничего, кроме убогости. Пройдя через толпу умирающих, он подошел к воротам города и в ответ на вопрос, как его имя и откуда он родом, сказал, что зовут его Петр, что земляки дали ему прозвище Пустынник и что родился он в Амьенском епископстве во Француз­ском королевстве. У него потребовали обычную плату за вход, он дал золотой и вступил в город.

Это был человек, наделенный пылкой верой, одержи­мый пламенной страстью — страстью, устремленной на достижение небесных целей, подобно тому, как у других она бывает направлена на достижение целей земных. И вот, при виде несчастий и гонений, одолевавших хри­стиан, он замыслил великий план.

Завершив поклонение всем святым местам, он добива­ется того, чтобы Симеон, патриарх Иерусалимский, дал ему письмо, в котором была воспроизведена точная кар­тина бед, испытываемых верующими, и настаивает на том, чтобы оно было скреплено печатью, что должно было придать ему характер подлинности, затем получает благословение патриарха, берет в руки посох, выходит из города и направляется в гавань Яффы, находит там корабль, готовый отплыть в Апулию, садится на него, сходит на берег в Генуе, добирается до Парижа, идет в Рим, предстает перед папой Урбаном II, вручает ему письмо патриарха Иерусалимского, рассказывает ему о страданиях верующих, о гнусностях, совершаемых в свя­тых местах нечестивыми мусульманами, и, таким обра­зом, со всем пылом надежды и веры исполняет, наконец, свою миссию.^[201]

Святой отец был тронут доверием, какое христиане Востока питали к своим братьям на Западе. Ему вспом­нились слова, написанные в Книге Товита:

«Иерусалим, город святый!.. Многие народы издалека придут к имени Господа Бога с дарами в руках, с дарами Царю Небесному; роды родов восхвалят тебя с восклица­ниями радостными. Прокляты все ненавидящие тебя, бла­гословенны будут вовек все любящие тебя!»^[202]

И потому он решил призвать к оружию всех правовер­ных государей, чтобы освободить с их помощью Гроб Господень.

В соответствии с этим решением он переходит через Альпы, спускается в Галлию, останавливается в Клер­моне, созывает там церковный собор и, сопровождаемый Петром, в назначенный час входит в зал, где собрались триста семьдесят епископов, приехавших из всех епархий Италии, Германии и Франции.

Речь, с которой он обратился к ним, была простой, выразительной и краткой: это была картина бед, от кото­рых страдали их братья на Востоке, бед, предсказанных святым царем Давидом и святым пророком Иеремией.^[203]Она была наполнена ссылками на священные книги, подтверждающими, что Господь возлюбил Иерусалим превыше всех городов^[204]; она содержала произнесенное над Агарью проклятие, свидетельствовавшее о том, что сарацины, именуемые в те времена «агарянами», или «исмаильтянами», сыны Агари и Исмаила, тоже про­кляты^[205] и, следовательно, будут побеждены.

Эта речь, взывавшая к воинственным и религиозным настроениям в обществе, то есть двум главнейшим потребностям того времени, произвела необычайное и быстрое действие. Каждый из епископов, следуя откры­вшемуся перед ним пути, вернулся в свою епархию, сея повсюду призывы к войне и повторяя вслед за апостолом Матфеем: «Не мир пришел я принести, но меч»^[206].

И в самом деле, муж разлучился с женой, а жена — с мужем; отец — с сыном, а сын — с отцом. Никакие узы не были достаточно прочными, никакая любовь — доста­точно сильной, никакая опасность — достаточно вели­кой, чтобы остановить тех, кого поднимало, словно волны на море, слово Господне. Однако религиозное рве­ние не было единственной побудительной причиной к созданию этого огромного союза. Одни присоединились к крестоносцам, чтобы не разлучаться с друзьями, дру­гие — чтобы не казаться трусами или лентяями; эти — чтобы сбежать от заимодавцев, те — по чистому легко­мыслию, в силу своего авантюрного характера, из любви к новым местам и новым впечатлениям.^[207] Но что бы их ни подталкивало к этому, все они поднимались с места и шли на великую встречу западных народов, восклицая: «Такова воля Господня! Такова воля Господня!»

Герои этого первого крестового похода собрались вес­ной 1096 года. Среди предводителей крестоносцев самыми влиятельными были сеньоры, которых мы сей­час назовем:

Туго Великий, брат короля Филиппа, всегда и всюду ока­зывавшийся первым: он переплыл море и высадился в Диррахии вместе с франками, которыми он командо­вал;

Боэмунд Апулийский, сын Роберта ТЪискара, норманн по происхождению; он вместе со своими итальянцами дви­нулся тем же самым путем;

Готфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии; он вместе с многочисленным отрядом пересек Венгрию, прибыл в Святой город и, освободив его от неверных, стал его королем;

Раймунд, граф Тулузский, ведя за собой войско, целиком состоявшее из готов и гасконцев, прошел через Славо­нию;

Роберт, сын английского короля Вильгельма, с множе­ством норманнов двинулся через Далмацию;

и, наконец, Петр Пустынник и рыцарь Вальтер Голяк, ведя за собой огромное войско, состоявшее из отрядов пеших воинов, проследовали через Германское королев­ство и вступили в Венгрию.^[208]

 И в самом деле, если верить современным авто­рам, число участников первого крестового похода превы­шало шесть миллионов человек.

Так что теперь Европа хлынула в Азию, как некогда Азия хлынула в Европу.

Пришедшие в движение магометанские народы вышли из Аравии, по пути захватили Сирию и Египет, просле­довали по побережью Африки, перешагнули через Сре­диземное море, словно через ручей, взобрались на Пире­неи, словно на пригорок, затем, наконец, ринулись в Прованс, но, как мы уже говорили, их наступательный порыв угас между Туром и Пуатье, где ему нанес смер­тельный удар меч Карла Мартелла.

В свою очередь христианские народы, совершая ответ­ное мщение и начав движение в том месте, где останови­лось наступление сарацинских народов, двинулись с запада на восток, проследовали через Европу по проти­воположному берегу того же самого моря, переправились через Босфор и напали на сынов Пророка в том самом месте, откуда те вышли, чтобы напасть на приверженцев Христа.^[209]

Оставим теперь крестоносцев возле Никеи, подобно тому, как завоевателей Англии мы оставили на поле битвы при Гастингсе, и вернемся во Францию.

Как только национальная партия одержала победу, заменив династию Капетингов династией Каролингов, народ, на протяжении уже шести веков пребывавший в порабощении, подумал, что, коль скоро сеньоры имели право избавиться от своих королей, то и он, в свой черед, имеет право освободиться от своих сеньоров; и стоило этой мысли прийти в людские головы, как она их уже не покидала.

Камбре стал первым городом, который перешел от мысли к ее осуществлению: он решил сделаться ком­муной.

Вот что такое коммуна. Гвиберт Ножанский, писа­тель двенадцатого века, рассказывает нам об этом в исто­рии собственной жизни.

«И вот, — говорит он, — что понимают под этим новым омерзительным словом. Оно означает, что крепост­ные будут только раз в году выплачивать оброк, который им полагается платить своим хозяевам, а если они совер­шат какой-нибудь проступок, им можно будет отделаться штрафом, установленным законом; что же касается прочих денежных податей, обычно налагаемых на крепостных, то они вообще будут отменены».^[210]

Нам не удастся дать лучшего объяснения слову «ком­муна», чем то, какое в своем святом негодовании приво­дит достопочтенный аббат.

Так вот, в 957 году, то есть через шестьдесят лет после того, как национальная партия проявила себя во Фран­ции, избрав королем Эда в ущерб правам Карла Просто­ватого, жители города Камбре, воспользовавшись отлуч­кой своего епископа, уже пытались учредить у себя коммуну.^[211] Вернувшись после своего пребывания при императорском дворе, епископ обнаружил ворота города закрытыми и не смог в него проникнуть. Он обратился за помощью против своих крепостных к тому, у кого короли просили помощи против своих сеньоров. Импе­ратор предоставил ему войско, состоявшее из немцев и фламандцев, и с ним епископ подошел к стенам мятеж­ного города. При виде этого вражеского войска горожан охватил страх, они упразднили свое объединение и открыли ворота епископу.^[212]