Однако вскоре против короля восстает Эд, его второй брат. Гильом, незаконный сын Роберта Дьявола, помо­гает королю подавить этот мятеж; в свою очередь, Генрих помогает Гильому утвердиться в Нормандском герцог­стве, которое у него оспаривали после смерти Роберта Дьявола, скончавшегося в Никее на обратном пути из паломничества в Иерусалим.

Последние годы царствования Генриха отмечены борь­бой с еретическими движениями, учреждением первых турнирных кодексов и установлением так называемого Божьего, или Господнего перемирия, запрещавшего сра­жаться, грабить и убивать со среды до субботы. Затем, сделав своим соправителем старшего сына, Филиппа, и, хотя тому было тогда всего лишь семь лет, короновав его в Троицын день 1059 года, король скоропостижно умирает в 1060 году «от лекарства, принятого некстати». Он про­жил пятьдесят пять лет и тридцать из них царствовал.

Это был первый король, носивший имя Генрих, роко­вое для всех французских монархов: Генрих I умирает, по всей вероятности, от отравления; Генрих II погибает на турнире, сражаясь с Монтгомери; Генриха III убивает Жак Клеман; Генриха IV закалывает Равальяк; наконец, Генрих V, родившийся сиротой, живет в изгнании, вдали от могилы отца и тюрьмы матери, — несчастный ребе­нок, который расплачивается за ошибки своей династии; несчастное безгрешное дитя, отданное на заклание вме­сто виновных; несчастный агнец, в промежутке между мертвой монархией и еще не родившейся республикой принесенный в жертву странному божеству, которое име­нуют переход ным периодом.

Оба эти царствования были долгими^[192] и спокойными^[193], как и требовалось молодой и еще слабой Франции. Это были благодетельные царствования, в течение которых пускали ростки те великие события, каким вскоре пред­стояло свершиться. Они подготовили наступление сред­невековья, столь мало изученного вплоть до наших дней, этого железного века с отчаянной головой, крепкой рукой и праведным сердцем. Нация наконец-то дала себе передышку, ибо она готовилась произвести на свет нечто более великое, чем прежние революции: она готовилась разрешиться народом^[194], источником всех грядущих рево­люций.

Так что мы намереваемся теперь рассказать не о самом царствовании Филиппа I, а о тех событиях, какие прои­зошли в его правление, одно из самых продолжительных и, судя по его итогам, одно из самых важных для монархии.^[195] Филипп был одним из тех людей, какие кажутся великими лишь благодаря оптическому обману, вызванному тем, что на них смотрят через призму свер­шившихся событий; одним из тех людей, какие, подобно Франциску I, выглядят творцами эпохи, хотя на самом деле лишь помогают ей родиться.

И правда, в его царствование произошли три важней­ших события, любого из которых было бы вполне доста­точно, чтобы целиком занять рядовое царствование, — настолько они были стихийны и неожиданны в отношении их причин, огромны и влиятельны в отноше­нии их последствий.

Первым из них стало завоевание Великобритании Вильгельмом, или Гильомом^[196], принявшим прозвище Завоевателя и ставшим королем Англии.

Вторым — крестовый поход под предводительством Готфрида Бульонского, ставшего королем Иерусалим­ским.

Третьим — восстание первой коммуны^[197], в ходе кото­рого родился французский народ, ставший королем мира.

Мы не осмелимся утверждать, что первые два события были лишь случайными обстоятельствами, подготови­вшими свершение третьего, но, по крайней мере, попы­таемся доказать, описывая их в хронологической после­довательности, что они оказали на него огромное влияние.

В 1066 году английский король Эдуард, прозванный Святым, умер, не оставив детей от своего брака с Эдит.

Эта смерть породила в королевстве смуты и раздоры, которые не смогло успокоить избрание на трон Гарольда, сына Годвина, графа Кентского. В этих обстоятельствах Вильгельм Незаконнорожденный обратил взгляд на Англию и осознал, что у него зарождается надежда стать ее королем. Для нападения он набрал войско наемни­ков — людей храбрых, грубых, неутомимых и бедных, которым нечего было терять, но которые могли получить все. Семьсот кораблей стояли на якоре в гавани Сен- Валери. Пятьдесят тысяч человек поднялись на борт этих семисот кораблей, и флот распустил паруса.^[198]

И тогда взору открылось удивительное зрелище: зре­лище войска, намеревавшегося завоевать народ, и гер­цога, намеревавшегося сорвать корону с головы короля. Без сомнения, какое-то время и народ, и король думали, что им привиделся сон, и не верили в реальность проис­ходящего: народ — до тех пор, пока его не завоевали; ко­роль — до тех пор, пока он не увидел себя распростертым и умирающим на поле битвы при Гастингсе.

Восьмичасовой битвы оказалось достаточно; одно сра­жение — и все решилось. Правда, в этом сражении погибло шестьдесят восемь тысяч человек.

Вильгельм взошел на трон Гарольда, сменив свое про­звище «Незаконнорожденный» на прозвище «Завоева­тель»; и юный король Франции, приняв королевство из рук своего регента Бодуэна, со страхом узнал, что у него есть вассал-король, куда более могущественный, чем он сам. То был бессознательный страх, то было предчув­ствие беды, которым спустя восемнадцать лет предстояло найти подтверждение в первых губительных последствиях войны между двумя сестрами, сестрами слишком краси­выми, слишком ревнивыми и слишком близкими, чтобы оставаться подругами, — между Францией и Англией; войны, порожденной шуткой^[199] и продолжавшейся затем восемь веков; войны нещадной, какими и должны быть семейные войны; бесконечной череды битв, прерывае­мой порой перемириями, но никогда — миром; схватки, в которой Франция, подобно Антею, всегда встает на ноги, но делает это она всякий раз после того, как каса­ется земли.

Перейдем теперь к крестовым походам и причинам, которые их вызвали.

Пока в Африке превосходством обладали персы и египтяне, христиане, хотя и подвергаясь притеснениям, все же могли еще достаточно свободно отправлять свой культ. Однако после захвата Иерусалима в 1076 году Алп- Арсланом, вторым султаном турок^[200], преследования стали для жителей святого города тем более невыносимыми, что победа неверных над Романом Диогеном, императором Константинополя, лишила горожан всякой надежды когда-либо вернуть себе утраченную свободу.

«С того времени горожане, — сообщает Вильгельм Тир­ский, — не знали более покоя ни у себя дома, ни вне его; смерть угрожала им каждый день и каждую минуту. И, что было хуже всякой смерти, они были раздавлены бреме­нем угнетения: для завоевателей не было ничего святого, даже церкви, бережно сохраненные и восстановленные, подвергались самым яростным нападениям. Во время бого­служений неверные, сея ужас среди христиан, издавая неис­товые вопли и угрожая всем смертью, безнаказанно врыва­лись в церкви, усаживались на алтарях, не отличая одного места от другого, опрокидывали потиры, попирали ногами священные сосуды, разбивали мраморные плиты, осыпали священников оскорблениями и побоями. Даже с самим патриархом они обращались, как с презренной тварью; его скидывали с кресла, бросали на землю и таскали за бороду и за волосы. Зачастую его хватали и повергали в тюремную камеру, причем без всякого повода, словно невольника; все это делалось для того, чтобы удручить народ страданиями его пастыря».

Тем не менее все эти гонения, вместо того чтобы оста­новить паломников, посещавших Гроб Господень, каза­лось, удвоили их число: чем большей опасности подвер­гались те, кто исполнял обет паломничества к святым местам, тем большего заслуживало в глазах Господа исполнение этого обета. Основную часть этих верующих составляли греки, латиняне и, в небольшом количестве, норманны. Они прибывали к воротам Иерусалима, испы­тав тысячи опасностей, ограбленные варварскими племе­нами, через земли которых им приходилось идти, полу- нагие, изнуренные усталостью и умирающие от голода; прибыв же туда, они не могли войти в город, не уплатив таможенным досмотрщикам золотой монеты, вымогае­мой под видом сбора. Несчастные, которые не были в состоянии выполнить это требование, а таких оказыва­лось великое множество, тысячами скапливались в окрестностях города, еще более жалкие, чем прежде, доведенные до полной наготы и опалявшиеся на солнце, и в конце концов умирали от голода и жажды. И мерт­вые, и живые были в равной степени в тягость жителям города, ибо мертвых требовалось хоронить, а живым нужно было помогать, отказывая себе во всем.