близкими, в год 888-й от Рождества Христова».

Низложение Карла Толстого представляло собой не что иное, как ответное действие национального духа на иноземное влияние. Малодушие этого императора, нанесшее бесчестье как ему самому, так и избравшей его молодой нации, было в данном случае предлогом, а не побудительной причиной. Вследствие нового раздела, о котором мы сказали, Франция превратилась в отдельное государство; она ощутила в одно и то же время возмож­ность и потребность избавиться от германского засилья, и ей показалось, что полностью освободиться от этого засилья нельзя будет до тех пор, пока ее трон занимает король франкской династии. И потому сеньоры, которые были привязаны к французской почве благодаря своим земельным владениям, дарованным им германской дина­стией, взяли сторону почвы, а не династии, отстранили законного претендента, каким был Карл Простоватый^[142], и, сделав это, провозгласили королем того самого Эда^[143], графа Парижского, который на наших глазах столь хра­бро оборонял город, так трусливо брошенный на произ­вол судьбы Карлом Толстым. Произошла самая настоя­щая революция: потомство Каролингов было отвергнуто за то, что оно действовало вопреки интересам нации, наследник престола оказался лишен своих прав и на трон был призван представитель другой династии.

Карл Простоватый сделал то, что делают все короли, каких не хотят более видеть на троне: он обратился за помощью к императору Арнульфу^[144] и, не имея возмож­ности быть избранным сеньорами по их доброй воле, пожелал, чтобы его навязали им силой оружия. Импера­тор Арнульф, понимавший, что с устранением Карла он лишается всякой власти над Францией, взял его под свое покровительство, собрал в Вормсе всеобщую ассамблею и дал приказ епископам и графам прийти на помощь Карлу и посадить его на трон.

Эд же, видя эти грозные приготовления, наладил мощ­ную оборону, хотя с другой стороны ему необходимо было противостоять норманнам; но, как повествуется в «Мецских анналах», «это был человек храбрый и опытный, превосходивший всех других красотой лица, статностью фигуры, мощью тела и силой ума».

Норманны были побеждены, а претендент на трон отстранен от него.

Тем не менее Арнульф не считал себя побежденным: он понимал, насколько выгодно для него иметь нечто вроде вассала такого масштаба, как король франков. С другой стороны, он не решался открыто выступить про­тив Эда, который мог устать от оборонительной войны и начать войну наступательную. Так что складывалось впе­чатление, будто император отказался на какое-то время от своих планов в отношении Франции; тем не менее он продолжил заниматься задуманным им восстановлением старого порядка. И вот каким образом он поступил.

Он передал королевство Лотаря^[145], пограничное с Фран­цией, своему внебрачному сыну Цвентибольду^[146], рожден­ному одной из его наложниц; тот, под предлогом оказа­ния помощи отцу, намеревавшемуся совершить поход в Италию, собрал сильное войско и внезапно, воспользо­вавшись моментом, когда Эд был занят борьбой с нор­маннами, вторгся во Францию, дошел до Лана и осадил этот город.

Эд тотчас же выступил против него, однако Цвенти- больд не счел своевременным дожидаться врага. Он поспешно отступил в Лотарингию, и Эд, в ответ на кате­горичное требование, предъявленное с его стороны импе­ратору Арнульфу, был признан им королем Франции.

Таким образом, Карл потерял всякую надежду вер­нуться во Францию при жизни своего противника и стал спокойно ждать его смерти, что и произошло 3 января 898 года. Эд умер, не оставив потомства.

С этого момента восшествие Карла на трон стало неиз­бежным: национальная партия, лишившись Эда, не имела более ни точки опоры, ни центра сплочения. Императору понадобилось лишь появиться со своим вой­ском у границы Франции, и потомок германской дина­стии Карла Великого взошел на престол своих предков.

Как видим, не так уж трудно описывать и даже моти­вировать подобные перевороты, которые нам так часто изображают и причины которых никогда не излагают: изучайте историю интересов, и она приведет вас прямо к истории личностей.

Тем не менее, Карл не смог бы вернуться во Францию, если бы он не решился на огромные жертвы. Признание его прав на престол вынуждало его делать крупные земельные пожалования своим сторонникам и внушать страх своим врагам. В итоге каждый сеньор, утвердившись в центре своих владений, создавал внутри государ­ства небольшую личную монархию. Необходимость про­тивостоять собственными силами непрекращающимся набегам норманнов приводила к тому, что эти сеньоры выстраивали свою личную оборону, собирая вокруг себя столько отрядов, сколько им позволяло их имуществен­ное положение, и именно к этому времени относится возникновение наемных войск. Более слабые стремились состоять на жалованье у более сильных и находиться под их покровительством: тот, у кого был лишь замок, пови­новался тому, кто владел городом; тот, у кого во владе­нии был город, приносил клятву верности тому, кто управлял провинцией, а правитель провинции повино­вался непосредственно королю. Так уже в эту эпоху закладывался фундамент грандиозной феодальной системы управления, которая окончательно сформирова­лась, как мы увидим, при третьей династии.

А пока этот новый слой сеньоров, зачаток будущего дворянства, укореняется в королевстве, датский изгнан­ник по имени Хрольф^[147] собирает вокруг себя всех тех, кто жаждет разбогатеть, высаживается в Англии, одерживает там две победы, возвращается оттуда в море, пристает к берегам Фризии и покидает ее, лишь получив с нее дань, затем поворачивает на север Франции и захватывает Руан, где возводит крепостные стены и сторожевые башни. Вскоре этот город становится его опорным пун­ктом и базой для его вылазок то в Англию, то в Бретань, а то и в самое сердце королевства. В конце концов гром­кие вопли, доносящиеся одновременно со всех сторон, достигают слуха короля Карла. Это крики отчаяния, которые исходят из Клермона, Ле-Мана, Нанта, Анже и Шартра; это жалобы национальной партии, которая упрекает короля за малодушие и тем самым доказывает ему, что возмущение, которое он считал угасшим, всего лишь притихло. Карл полагает, что полное примирение с этой партией невозможно, что исход борьбы с норман­нами неясен и что его поражение в этой борьбе, придав силы врагам германской династии, приведет к его низло­жению; и он приходит к мысли, что датский предводи­тель и его войско, которым чужды как национальные интересы Франции, так и прогерманские интересы импе­ратора, могут оказать ему мощную поддержку в подавле­нии недовольных и в борьбе с засильем его покровителя. Карл более не колеблется и направляет к Хрольфу послов, предлагая ему признать его герцогом одной или нескольких провинций и, дабы их политические интересы скре­пились еще и семейными узами, отдавая ему в жены свою дочь, если он согласится принять христианство. Датчанин соглашается; он требует отдать ему во владение те берега, которые он и его предшественники так часто опустошали, а вместе с этими берегами уступить ему и герцогство Бретань; ведутся долгие споры, но в конце концов его требование удовлетворили. Герцог Роберт, брат короля Эда, стал крестным отцом Хрольфа и дал ему свое имя. Принцессу Гизелу отдали ему в жены, и вся та часть Нейстрии, которая простирается от устья Соммы до городских ворот Сен-Мало, получила по имени завоевателей название «герцогство Нормандия». С тех самых пор это герцогство стало отдельным государ­ством, которое подчинялось французской короне и кото­рому подчинялась Бретань, низведенная таким образом до положения зависимого лена.

Этот договор, ставший позднее причиной стольких войн, был подписан в селении Сен-Клер-сюр-Эпт. Хрольф явился туда, чтобы принести клятву верности Карлу. С огромным трудом удалось уговорить этого полу­дикого вассала подчиниться церемониалу, принятому в подобных случаях. Он долго отказывался вложить свои руки в руки короля. В конце концов он согласился сде­лать это, но, когда встал вопрос о том, чтобы преклонить колено перед сюзереном и поцеловать ему ногу, как это полагалось при получении какой-либо инвеституры, дат­чанин, привыкший не признавать никакой власти, кроме власти идолов, и никакой силы, кроме силы меча, поклялся, что он не будет вставать на колени перед чело­веком, заявив, что вполне достаточно и того, что ему пришлось встать на колени перед новым богом, которого он только что признал. Наконец, удалось добиться, чтобы один из его сопровождающих совершил вместо него эту церемонию, считавшуюся обязательной. Однако тот, кого он выбрал для этого, то ли по оплошности, то ли из заносчивости так резко схватил ногу короля и так высоко ее поднял, что тот упал навзничь.^[148]