Ну а теперь, если читатель пожелает бросить вместе с нами взгляд на Галлию времен Хлодвига, то нашим гла­зам предстанет зрелище победоносного короля, победо­носных военачальников и победоносного войска. Что же касается завоеванного народа, то он более не числится в ряду наций: он сделался рабом.

Дробление земель, происходящее в царствования Тео- дориха, Хлодомера, Хильдеберта и Хлотаря, ничего не меняет в положения этого народа. Напротив, его рабство становится еще более ощутимым вследствие такого дро­бления. Он представляет собой огромное стадо, которое после смерти хозяина делят между собой его наследники и которое они, в свою очередь, имеют право продать или подарить, убить или подчистую обобрать.

Вот почему ни один из наших древних историков, рас­сказывая о временах первой династии, ни слова не гово­рит о народе; вот почему кажется, что четырнадцать мил­лионов человек, которых Цезарь сделал римскими гражданами, внезапно исчезли с лица Европы, не оста­вив после себя и следа.

Что же касается нас, то мы попытаемся не упускать из виду этот народ, являющийся единственным предком французского народа, и потому не будем ни на минуту отводить взгляд от этих людей, которые, испытав послед­ствия двух завоеваний — цивилизацией и варварством, из галлов, кем они были, при Цезаре стали римлянами, а из римлян, кем их сделал Цезарь, при Хлодвиге преврати­лись в рабов. И на этой захваченной земле, из этих рабов и этих завоевателей, вскоре сложится под защитой кре­ста новое и единое молодое племя. Христос — един­ственный сын Божий; французский народ станет стар­шим сыном Христа.

Разовьем эту мысль.

Мы уже говорили, что раздел королевства Хлодвига на четыре удела привел к войнам между завоевателями. Ито­гом этих войн стал голод, ибо, пока руки как у свободных людей, так и у рабов были заняты, поскольку те либо нападали, либо оборонялись, земля разучилась родить.

Королевские земли, как и земли сеньоров, оставались невозделанными, и во всей этой благодатной Галлии с трудом можно было отыскать четыре-пять небольших поля, на которых колосились хлеба.

Эти поля принадлежали преемникам святого Ремигия, людям мира, которые засеяли несколько клочков земли, полностью опустошенной людьми войны.

Жатвы с этих полей было далеко недостаточно для нужд войск, однако короли и военачальники полагали, что для того, чтобы увеличить урожай, нужно лишь при­бавить к дарам, полученным церквами, новые земли и новых рабов. Так что церквам снова дарили земли и рабов, а короли, военачальники и воины, почти уверен­ные, что уцелевшим в сражениях не грозит смерть от голода, опять принимались убивать друг друга.

Перейдя в собственность аббатств, рабы тотчас стано­вились свободными, а земли плодородными, ибо Христос сказал, говоря о рабах: «Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего^[98]».

Он сказал также, говоря о землях: «Иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а дру­гое в шестьдесят, иное же в тридцать^[99]»^[100].

И тогда, в соответствии с этими словами, стали обра­зовываться монастырские общины: это были настоящие религиозные республики, подчиняющиеся поземельным законам, руководимые аббатом, своим выборным пред­водителем, и имеющие девизом как на этом свете, так и на том слово «Равенство».

Что же касается народа, то это народ молодой, новый и единый, который растет под сенью креста, не является ни гражданином Цезаря, ни рабом Хлодвига, осознает себя и несет в себе все начала своей грядущей жизни. Племя это вначале малочисленное и слабое, обязанное своим появлением на свет нужде и своим сбережением — монастырским стенам, но с каждым днем увеличивается число его сыновей, с каждым годом прирастают его земельные владения, причем настолько, что в середине седьмого столетия Хлодвиг II на ассамблее на Мартов­ском поле замечает, что на ней не представлена значи­тельная часть территории королевства, и обращается к духовенству, чтобы оно направило своих депутатов на первое собрание.

Эти первые депутаты, имена которых неизвестны, прибыв на ассамблею франков, незаметно, но неоспо­римо представляли нацию, родившуюся в тисках завое­вателей. То был побежденный народ, уже сопротивля­ющийся народу-победителю; то были сыны тех, кто получил законы, опустив голову в грязь, и кто, подня­вшись на одно колено, потребовал обсудить эти законы, в ожидании того времени, когда их дети, встав на ноги и держа в руке меч, в свой черед спросят, по какому праву им эти законы навязали.

Именно в эту эпоху папство начинает заявлять о своей демократической миссии и берет на себя защиту интере­сов, представителем которых оно вскоре само и стано­вится: будучи народной властью, избранной перед лицом и в противовес избирательной аристократи­ческой власти, оно использует полученные им от народа полномочия для того, чтобы защищать его от засилья короля и вождей. С этого времени нация, представлен­ная Церковью, имеет своего трибуна, подобно тому как завоеватели, представленные аристократию, имеют сво­его короля; один держит в руке пастушеский посох, дру­гой — скипетр; у одного на голове тиара, у другого — корона, и в грандиозных поединках, которым предавались две эти соперничающие власти, народный кесарь всегда, пока он был поборником народовластия, в конечном счете повергал наземь кесаря аристократии.

Такова была политическая деятельность Церкви в поздние века монархии. Ниже мы бросим взгляд на Францию тех лет, когда угасла династия Карла Великого, и возобновим прерванный нами теперь разговор об этой политической деятельности церковников: мы начнем с того, какой она была в ту эпоху, и проследим за тем, насколько она отвечала народным интересам, вплоть до того времени, когда Святой престол будут занимать Сте­фан III и Иоанн XII.

 Что же касается литературной деятельности Церкви, то она необъятна; отшельническая жизнь, отрывая чело­века от мирских интересов, заставляла его расходовать все свои силы на работу ума. Политическая независи­мость монаха обеспечивала ему независимость литера­турную; мудреный и непонятный завовоевателям язык, на котором писал монах, позволял ему излить свою нена­висть и свое презрение к ним, тем самым донося до нас истинные чувства, какие питали наши предки к своим победителям, и указать нам, постоянно именуя их вар­варами, под каким углом зрения мы на самом деле должны их рассматривать. Монастыри были тогда укре­пленными книгохранилищами, где сохранились для нас сокровища языческой литературы. Античные труды ока­зались бы утраченными во время набегов варварских народов, если бы монастыри не собрали бы их и не сбе­регли в неприкосновенности; именно там снова и снова создавались их копии, работа над которыми велась либо исключительно ради научного познания, либо в качестве покаянного умерщвления плоти: соединяя цепь про­шлого с цепью будущего, они связывали тем самым эпоху античности с нынешней эпохой. Гомер, Гесиод, Аполло­ний, Мусей, Коллуф, Эсхил, Софокл, Еврипид, Геродот, Фукидид, Ксенофонт, Вергилий, Тит Ливий, Полибий, Дионисий Галикарнасский, Саллюстий, Цезарь, Лукиан, Тацит, Иосиф Флавий, Светоний, Иордан, Сальвиан, Евсевий, святой Августин, святой Иероним, Григорий Турский, святой Ремигий, Фредегар, Алкуин, Ангиль- берт, Эйнхард, Теган, Луп Феррьерский, Эрик Осерский, Гинкмар, Одон Клюнийский, Герберт, Аббон, Фульберт, Ригорд, Вилларду эн, Жуанвиль, Вильгельм Тирский, Жан де Мён, Фруассар, Монстреле, Жювеналь дез Юрсен, Коммин, Брантом, Сюлли и де Ту образуют неразрывную нить, посредством которой мы восходим от нынешних достоверных времен к легендарным временам антично­сти. Каждый из этих авторов, словно факел, установлен­ный на дороге столетий, освещает свою эпоху и дает воз­можность любому человеку исследовать путь, который пролегает через средневековую Франции, вторжение народов Севера и Востока, нашествия Цезаря, завоева­ния Александра Македонского и Пелопонесскую войну и охватывает период в две тысячи восемьсот тридцать три года.