Чтобы снять трудности при покупках, по базарам про­хаживаются евреи, предлагая обменять золото или сере­бро или дать взаймы знакомым, которым потребуется более крупная сумма, чем та, что у них есть при себе; узнать евреев можно с первого взгляда по их черной одежде: каирские ограничительные законы запрещают им носить иные цвета.

Заканчивая дневную прогулку, мы отправились на рынок невольниц. Сооружение, где их содержат, разде­лено на убогие квадратные дворы, к стенам которых при­легают клетки; посреди каждого двора проходит перего­родка, которая делит его надвое; на втором ярусе находятся несколько более комфортабельные помеще­ния, предназначенные для невольниц подороже.

Мы вошли в один из таких дворов и обнаружили товар, на который нам хотелось взглянуть, в совершенно обна­женном виде, чтобы можно было сразу же оценить его качество, и подобранном по цвету кожи, по нациям и по возрасту: там были еврейки со строгими чертами лица, прямыми носами и миндалевидными черными глазами; смуглолицые арабки с золотыми браслетами на ногах и руках; нубийки с волосами, разделенными пробором и заплетенными на множество тоненьких косичек, которые свешивались по обе стороны головы; эти нубийки, хотя все они были совершенно черные, подразделялись на две категории и стоили по-разному: дело в том, что некото­рые из них принадлежали к племени, люди которого наделены особым природным даром — их кожа, как у змей, при любой жаре остается прохладной; в этом зной­ном климате, где все живое проводит десять часов в день в поисках прохлады, подобное достоинство бесценно для хозяина. Наконец, тут были юные гречанки, похищен­ные с Хиоса, Наксоса и Милоса, и среди них выделялась одна — дивное дитя, пленявшее своей красотой и изяще­ством; я осведомился о цене: у меня попросили за нее триста франков.

Все эти невольницы стараются выглядеть веселыми, так как для этих несчастных, которых торговцы держат впроголодь и избивают за малейшую провинность, а вер­нее, по любой прихоти хозяев, нет худшей участи, чем остаться на рынке. И потому каких только улыбок, жеманных гримас и исполненных сладострастия молча­ливых обещаний не расточают бедняжки пришедшим взглянуть на них покупателям. Торговцы обходятся с ними точь-в-точь как со скотом, и ни одну выставлен­ную на продажу лошадь покупатели не осматривают с более естественным и всеобъемлющим люпопытством, чем этих несчастных созданий. К тому же в таком зной­ном климате двадцатилетняя женщина уже не считается молодой.

На рынках невольниц тоже можно встретить евреев, однако здесь они торгуют одеждой. Поскольку товар здесь передается покупателю сразу же после совершения сделки, а товар этот полностью обнажен, его нельзя уве­сти с собой, не набросив на него хотя бы покрывало.

Возле каждого базара есть великолепный фонтан: это красивые, величественные и почти всегда стоящие особ­няком сооружения, выпускные отверстия которых закрыты бронзовой решеткой. У каждого проема подве­шена на цепи медная чаша; вы просовываете руку сквозь решетку, набираете воду в чашу, пьете, а затем возвра­щаете чашу на место, где почти всегда ее уже дожида­ются чьи-то другие жаждущие уста. У каждого фонтана непременно сидит дюжина арабов; они перемещаются вокруг него вместе с солнцем, и, таким образом, у них есть то, что больше всего ценится в этих краях: вода и тень.

Мы вышли с рынка настолько взволнованные всем увиденным, что предоставили своим ослам полную сво­боду самим выбирать дорогу, как вдруг, выехав на улицу, ведущую к европейскому кварталу, увидели двигавшуюся нам навстречу процессию женщин, которые направля­лись в баню; все они ехали верхом на мулах и были заку­таны в белые шелковые покрывала, а возглавлял их евнух, состоявший на службе у паши. Все, кто оказы­вался у них на пути, немедленно уступали им дорогу, мужчины бросались ничком на землю или же прижима­лись лицом к стене, так что в итоге посреди улицы оста­лись только мы с Мейером. Заметив опасность, Мухам­мед тотчас же схватил моего осла за уздечку и потащил его за угол ближайшего дома, крича Мейеру:

— Влево, влево! Господин француз, влево!

Но дать совет было легче, чем ему последовать; Мейер, будучи моряком, мог ориентироваться, лишь когда ему говорили о штирборте или бакборте, и теперь, опасаясь совершить какой-нибудь промах, он стал натягивать поводья с обеих сторон одновременно; в итоге его осел встал посреди дороги, словно валаамова ослица. В эту минуту Мейер оказался лицом к лицу с евнухом; тот, имея привычку устранять все препятствия мановением руки, поднял свою палку и ударил ею осла по голове. Осел взвился на дыбы, Мейера выбило из седла, и бед­няга едва не упал, но, уцепившись одной рукой за седель­ную шишку, а другой за шею животного, он восстановил равновесие и, в свою очередь приблизившись к ничего не подозревавшему евнуху, сбил его с ног таким превос­ходным ударом, какой тот никогда в жизни не получал; затем, будучи истинным парижанином, Мейер извлек из кармана а б а й и свою визитную карточку, которую он переложил туда из жилетного кармана, и протянул ее евнуху — на случай, если тот остался недоволен и поже­лает его найти. Но евнух, испуганный непривычным обращением, поднялся на колени и, видя, что Мейер протягивает ему какую-то бумагу, униженно поцеловал ее. Удовлетворенный таким изъявлением покорности, Мейер осуществил, наконец, маневр, подсказанный ему Мухаммедом, и, взяв влево, присоединился к нам, в то время как кортеж, остановившийся на минуту, продол­жил свой путь в баню.

Как только Мейер подъехал к нам, Мухаммед, не про­изнеся ни слова, схватил той и другой рукой уздечки наших ослов и, пустившись вскачь, увлек нас за собой в лабиринт узких улочек, которые привели нас ко двору французского консульства, куда мы въехали столь же стремительно. Там, наконец, мы поинтересовались у нашего переводчика причиной этой безмолвной и беше­ной скачки, но он в ответ произнес только одно:

— Скажи консулу, скажи консулу!

Это и в самом деле был кратчайший путь выяснить, как отнестись ко всему случившемуся; мы поднялись к вице-консулу, чтобы рассказать ему о том, что про­изошло; он с ужасом слушал нас, а когда наш рассказ закончился, произнес:

— Ну что ж, все обошлось как нельзя лучше; но, если бы евнух заколол вас на месте, я даже не посмел бы истребовать ваши тела.

Спасло нас то, что этот болван, видя себя наказанным подобным образом, подумал, что мы не иначе как очень важные персоны, и принял визитную карточку Мейера за наш фирман.

Мы укрывались в консульстве до вечера, а когда стем­нело, нас отвели прямо в европейский квартал.

VII МУРАД. ПИРАМИДЫ

Первого июля 1798 года Бонапарт ступил на землю Египта близ форта Марабу, неподалеку от Александрии.

Поясним, каково было политическое положение Египта в то время, когда произошло это событие. Этот короткий экскурс в историю естественным образом при­ведет нас к объяснению причин французской экспеди­ции, главные события которой нам совершенно необхо­димо изложить, ибо они оставили неизгладимый след в тех местах, где мы намеревались побывать.

Порта располагала в Египте лишь условной властью: турецкий паша Сеид Абу-Бекр был скорее пленником Каирской цитадели, чем властителем города; подлинная власть находилась в руках двух беев — Мурада и Ибра­гима: первый был эмир эль-Хадж, то есть глава паломни­ков, второй — шейх эль-Балад, то есть правитель страны.

В течение двадцати восьми лет эти два столь непохо­жих человека делили между собой Египет, подобно тому как делят добычу лев и тигр: как лев и как тигр, один силой, а другой хитростью, они вырывали у соперника куски этой богатой страны; однако никогда их ссоры не были продолжительны. Под радостный рев остальных беев, становившихся свидетелями их распрей, тот и дру­гой вновь принимались отстаивать свои истинные инте­ресы и вместе противостоять общей опасности. Однажды они попытались добиться признания у Порты — этот политический ход был предложен Ибрагимом — и послали одного из своих доверенных людей к турецкому султану, отправив ему лошадей, оружие и ткани как знак добровольной дани; но, видя что их посланнику был дарован титул вакиля, то есть султанского наместника в Египте, а сам он, вернувшись, рассказал им, что ему было предложено соглядатайствовать за ними, они стали опасаться, как бы какой-нибудь другой посланник, менее честный, в один прекрасный день не привез в ответ на их подарки припрятанный кинжал или тонкий яд; в итоге они перестали проявлять осторожность в отношениях с Портой, и первым проявлением независимости, которое они себе позволили, стало решение не посылать ей больше дань. Отныне между двумя этими людьми был заключен грабительский и кровавый союз, который уже никто не способен был разорвать. Ибрагим своими под­лыми и постыдными вымогательствами, а Мурад своими набегами средь бела дня и открытыми насилиями добы­вали горы золота: Ибрагим, чтобы набивать награблен­ным свои подвалы, а Мурад, чтобы горстями бросать его своим мамлюкам, осыпать своих жен жемчугами, покры­вать своих лошадей золотым шитьем и украшать свое оружие бриллиантами. Вначале владыки Египта морили страну голодом по своей прихоти, а затем открывали на базарах собственные лавки, ломившиеся от риса и маиса; такое вымогательство приводило к мятежам, а мятежи кончались денежными поборами, чего и добивались Мурад с Ибрагимом; эти денежные поборы, которые они распределяли между собой с чисто арабскими представ­лениями о справедливости, своим бременем падали на плечи как египтян, так и иностранцев. Когда француз­ских торговцев стали облагать налогом, консул пожало­вался Директории, а Директория воспользовалась этой жалобой как предлогом, чтобы послать в Египет фран­цузскую армию; формально эта армия прибыла сюда для того, чтобы отомстить за оскорбления, нанесенные фран­цузской нации, а в действительности, с целью уничто­жить торговлю Лондона с Александрией и взять под охрану Суэц, который Бонапарт уже наметил как буду­щую промежуточную станцию на пути в Индию.