Как уже было сказано выше, это Каракуш, военачаль­ник и первый министр Салах ад-Дина, построил цита­дель, вырыл колодец и начертил план нового города, так что память о нем жива по сей день, а поскольку он был мал ростом и горбат, его имя дали своего рода комиче­скому персонажу, который пользуется на улицах Каира полнейшей свободой, произнося и изображая жестами самые немыслимые непристойности. У нас примерно такую же известность имеют имена господ Мальборо и Ла Палиса.

Во время этой прогулки нас сопровождал г-н Мсара, переводчик при консульстве, бывший драгоман гвардии мамлюков, которого мы по прибытии обнаружили обо­сновавшимся в нашей гостинице; к своему прежнему ремеслу он присоединил новое занятие — торговлю пред­метами древности; кроме того, он знал массу забавных историй, что превращало его в интереснейшего чиче­роне. Он и разъяснял нам подробности великолепной панорамы, открывшейся нашему взгляду с той высоты, на какую мы поднялись.

Цитадель возвышается над всем Каиром. Если встать лицом к востоку, а спиной к реке, так что справа ока­жется юг, а слева — север, то ваш взор охватит огромный полукруг; на его краю, у ваших ног, высятся гробницы халифов — мертвый город, безмолвный и пустынный, но стоящий столь же прочно, как и город живых: это некро­поль гигантов. Каждая усыпальница размером не усту­пает мечети, а каждый памятник имеет своего стража, немого как могила. Позднее мы с факелами в руках посе­тим этот город, пробудим его призраки и вспугнем его хищных птиц, которые весь день сидят на венчающих его шпицах, а ночью возвращаются в гробницы, словно желая напомнить душам халифов, что настал их черед выходить оттуда. Позади этого величественного города мертвых тянется горный кряж Мукаттам с его обрыви­стыми и безжизненными вершинами, отбрасывающими жгучие солнечные лучи до самого Каира.

Если вы повернетесь в обратную сторону, то под ногами у вас вместо мертвого города окажется город живых; устремив взгляд в сплетение его извилистых уло­чек, вы увидите там несколько неторопливо и степенно шествующих арабов, облаченных в великолепные м а ш - л ах и, или турок, едущих верхом на ослах; затем вы уви­дите людские столпотворения, из которых доносятся крики верблюдов и торговцев, — это базары; повсюду нагромождение куполов, похожих на щиты великанов, и лес минаретов, напоминающих мачты или пальмы; слева — Старый Каир, или Шатер, построенный Тулу­ном; справа — Булак, пустыня, Гелиополь; прямо перед вами, за пределами города, — Нил с островом Рода, а на другом его берегу — поле битвы при Эмбабе; еще дальше — пустыня; на юго-западе — Гиза, сфинкс, пира­миды, роща громадных пальм, где спит колосс и где некогда был Мемфис; над их верхушками виднеются дру­гие пирамиды, а за ними снова пустыня, пустыня по всему горизонту: океан песка, огромный, как настоящий океан с его приливами и отливами; караваны рассекают его гладь, словно флотилии; верблюды бороздят его, словно лодки; самум поднимает на нем волнение, словно шторм.

На той самой площадке, где мы теперь находились, в 1818 году, насколько я помню, по приказу паши Египта было расстреляно картечью все старое войско мамлюков, которых он пригласил сюда якобы на праздник: они пришли, как обычно, облаченные в самые роскошные свои наряды, обвешанные самым красивым своим ору­жием и украшенные всеми своими драгоценностями. По сигналу, поданному пашой, смерть обрушилась на них со всех сторон; из жерл пушек, которые вели перекрестный огонь, извергались пламя и железо, люди и лошади падали, истекая кровью. И тогда вся эта обезумевшая толпа заметалась, натыкаясь на стены и испуская дикие крики, полные ярости и жажды мщения, крутясь, словно в водовороте, распадаясь на отдельные группки, разлета­ясь, как листья, гонимые ветром, затем вдруг снова со­единяясь и в последнем усилии направляя лошадей прямо на жерла грохочущих пушек, потом, словно стая испу­ганных птиц, снова отступая, но и в этом оступлении преследуемая шквалом огня. И тогда некоторые мамлюки стали бросаться вниз с высоты цитадели, разбиваясь сами и калеча своих лошадей; тем не менее двое из них под­нялись, оглушенные лошади и всадники какое-то мгно­вение содрогались, словно конные статуи, пьедесталы которых встряхнуло землетрясение, а затем оба они вновь помчались с быстротой молнии, пронеслись через город­ские ворота, оказавшиеся незапертыми, и выехали за пределы Каира. Беглецы тотчас же направились к городу халифов, пересекли эту безмолвную обитель мертвых, оглашая ее, словно гулкое подземелье, топотом лошадей, и подъехали к подножию Мукаттама в то самое мгнове­ние, когда отряд конной гвардии паши выехал из города и бросился вдогонку за ними; один из всадников по­мчался в сторону Эль-Ариша, другой углубился в горы; преследователи разделились на две группы и поскакали вслед за ними.

В этой гонке, в которой состязались жизнь и смерть и в которой лошади, выросшие в пустыне, мчались по горам, перепрыгивали с утеса на утес, преодолевали бур­ные потоки и неслись по краю пропасти, таилось нечто сверхъестественное.

Трижды лошадь одного из мамлюков падала, потеряв дыхание и почти лишившись жизненных сил, и трижды, услышав галоп преследователей, поднималась и возоб­новляла свой бег; в конце концов она рухнула и больше не поднялась. И тогда человек явил трогательный при­мер дружеской верности: вместо того чтобы спуститься с какой-нибудь скалы в ущелье, а затем добраться до недо­ступных для лошадей остроконечных вершин, он сел возле своего скакуна, не выпуская из рук поводьев, и стал ждать; солдаты убили его, не услышав от него ни единой мольбы, ни единого стона.

Второй мамлюк оказался удачливее своего товарища, он пересек Эль-Ариш, достиг пустыни и стал градона­чальником Иерусалима, где нам и довелось увидеть его, этот последний уцелевший обломок грозного войска, которое тремя десятилетиями раньше соперничало в отваге с лучшими силами нашей молодой армии.

Во время этой первой прогулки мы прежде всего обра­тили внимание на то, что у многих прохожих, попада­вшихся нам навстречу, недоставало носов и ушей, что придавало всем этим славным людям, обезображенным таким образом, весьма причудливый вид. Я спросил Мухаммеда о причине этого странного явления, и он ответил мне, что просто-напросто все эти достопочтен­ные инвалиды когда-то представали перед каирским исправительным судом. Это требовало разъяснений, и г-н Мсара, по-прежнему услужливый и словоохотливый, незамедлительно их нам дал.

В Каире, в краю малокультурном и не имевшем еще времени подняться до уровня европейской цивилизации, не существует армии полицейских шпиков, обязанных следить за армией воров; впрочем, самые тщательные розыски, самая неотступная слежка легко потерпят здесь неудачу: стоит попавшему под подозрение выйти за ворота Каира, как он сразу же оказывается в пустыне. А правосудие питает к песку такое же отвращение, как и к воде; любое безбрежное пространство пугает его: требо­валось устранить эту помеху. Кади, которых это непо­средственно касалось, призадумались и нашли хитроум­ное средство отличать воров от честных людей.

Когда совершена кража и вор схвачен с поличным, что иногда случается, кади велит привести к нему обвиняе­мого, допрашивает его, составляет необходимые бумаги и, убедившись в его вине, что происходит очень быстро, берет в одну руку ухо вора, в другую — бритву и, ловко действуя этим инструментом, проводит им между соб­ственной рукой и головой осужденного; довольно часто в итоге такой процедуры кусочек плоти остается в руке судьи, а преступник уходит, лишившись одного уха.

Нетрудно понять, насколько подобный метод облег­чает работу полиции. Когда вор, уже побывавший в руках правосудия, совершает вторую кражу, он не имеет воз­можности идти на запирательство, если только у него не отросло новое ухо, что случается крайне редко; и тогда, на основании правовой аксиомы non bis in idem^[4], ему отрезают второе ухо. Если вор неисправим и совершает такой же проступок в третий раз, кади принимается за его лицо и отрезает у него нос, как прежде отрезал ему уши: в итоге жителям Каира следует быть настороже, когда к ним приближается прохожий, на лице у которого недостает кое-каких принадлежностей, ибо он самым смехотворным образом настолько сожалеет об утерян­ном, что ищет его во всех карманах, какие попадаются ему на пути. Так что, если, находясь в Каире, вы вдруг ощутите у себя в кармане чью-то руку, смело доставайте кинжал, отрезайте ее и, прихватив с собой, ступайте своей дорогой; если на пальцах этой руки будут кольца — тем лучше для вас: можете быть спокойны, владелец не потребует ее обратно.