Алексея Орлова, простого солдата, из-за шрама на лице прозванного Меченым, человека невероятной силы, ловкости и решительности, посылают к императрице, чтобы передать ей записку, которую он должен проглотить в случае, если его схватят, и которая содержит лишь следующие слова:

«Приезжайте! Время не терпит!»

Другие заговорщики должны были подготовить восстание и, в случае неудачи, обеспечить императрице возможность бегства.

В пять часов утра Орлов и его друг Бибиков зарядили пистолеты, обменялись ими и поклялись, что даже при самой крайней опасности они не воспользуются этим оружием, а приберегут его на случай провала предприятия, чтобы убить друг друга.

Княгиня Дашкова ничего не приготовила для себя и, когда ее спросили, какого рода смерть она предпочитает, ответила:

— Мне незачем думать об этом: это дело палача, а не мое.

Императрица, как нам известно, находилась в это время в Петергофе.

Она поселилась в уединенном павильоне, построенном на канале.

Этот павильон, как мы уже говорили, был связан каналом с Балтийским морем. Пришвартованная под окнами лодка ожидала лишь сигнала, чтобы выйти в море.

Что касается императора, то он был в Ораниенбауме.

Уже с давних пор Григорий Орлов, посещая по ночам императрицу, брал с собой в качестве сопровождающего своего брата Алексея. Он делал это с двоякой целью: прежде всего Алексей заботился о безопасности брата, а кроме того, знакомился со всеми закоулками императорского парка. Так что Алексей прошел к императрице, пользуясь теми же паролями, какими пользовался его брат, чтобы пройти к ней, и проник в ее спальню.

Екатерина тотчас проснулась и увидела его вместо Григория. Она вскрикнула от изумления.

— В чем дело? — спросила она.

Алексей протянул записку, которую ему поручено было передать ей. Она взяла записку, развернула и прочла слова: «Приезжайте! Время не терпит!»

Она подняла глаза, чтобы потребовать объяснения, но Алексей уже исчез.

Императрица оделась, спустилась вниз и отважилась сделать несколько шагов по саду.

Остановившись там, она в полной растерянности стала ждать, не зная, куда ей идти, как вдруг к ней галопом подскакал какой-то всадник.

Это был Алексей.

— Вот ваш экипаж, — сказал он, указывая на запряженную карету, во весь опор приближавшуюся к ней.

Императрица побежала навстречу карете, держа за руку свою наперсницу Екатерину Ивановну.

Вот уже два дня эта карета по приказу княгини Дашковой стояла наготове на соседней ферме; на случай же, если императрице придется бежать, вместо того чтобы ехать в Санкт-Петербург, были приготовлены перекладные.

Каретой, запряженной восемью степными лошадьми, управляли два почтовых ямщика, которые не знали, кого они везут.

— Но, в конце концов, куда я еду? — спросила Екатерина, садясь в карету.

— В Санкт-Петербург, — ответил Алексей, — там все готово, чтобы провозгласить вас императрицей.

Впрочем, когда мы пишем эти строки, перед глазами у нас письмо Екатерины, адресованное Понятовскому. В этом письме она сама рассказывает о своем бегстве из Петергофа.

Предоставим же ей слово. Письмо это любопытное и мало кому известное. Мы добавим потом к ее рассказу то, о чем она сочла уместным умолчать.

«Я была почти одна в Петергофе, при мне находились только служанки, и, казалось, все меня забыли. Дни мои проходили в тревоге, поскольку я знала, что затевается ради меня и что замышляется против меня. 28 июня, в шесть часов утра, ко мне в спальню входит Алексей Орлов, будит меня, подает мне записку и говорит, чтобы я вставала и что все готово. Я спрашиваю его о подробностях, но он исчезает.

Я не колеблюсь. Быстро одеваюсь, не тратя времени на туалет. Спускаюсь, сажусь в карету; Алексей садится туда вслед за мной.

У дверцы, переодетый лакеем, стоит другой офицер. Третий, ехавший навстречу мне, появляется за несколько верст до Санкт-Петербурга.

За пять верст от города я встречаю Орлова-старшего с князем Барятинским-младшим. Князь уступает мне место в экипаже, так как мои лошади выдохлись, и мы направляемся в казармы Измайловского полка. Там не видно никого, кроме дюжины солдат и барабанщика, который начинает бить тревогу. Но вот появляются солдаты, они лобызают мне ноги, целуют мои руки и одежду, называют меня спасительницей. Двое из них приводят под руки священника с крестом и начинают приносить присягу. Когда с этим покончено, меня просят сесть в карету. Священник с крестом идет впереди. Мы едем в Семеновский полк. Весь полк выходит нам навстречу с криками „Виват!“. Мы едем в Казанскую церковь, и там я выхожу из кареты. Появляется Преображенский полк, тоже с криками „Виват!“. Солдаты этого полка говорят мне:

„Мы просим у вас прощения за то, что прибыли последними; офицеры не пускали нас, но мы арестовали четверых, чтобы доказать вам наше рвение, ведь мы хотим того же, чего хотят наши братья“.

Затем прибыли конногвардейцы. Я никогда еще не видела такого ликования. Они кричали об освобождении своей родины. Эта сцена происходила между садом гетмана и Казанской церковью. Конная гвардия была в полном составе, с офицерами во главе. Поскольку мне было известно, что моего дядю, принца Георга, которому Петр III отдал этот полк, там страшно ненавидят, я послала к нему домой пеших гвардейцев с поручением просить его не выходить на улицу, так как есть опасность, что с ним может что-нибудь случиться. Однако ничего из этого не вышло: полк уже послал кого-то, чтобы арестовать принца. Дом разграбили, а его самого избили. Я поехала в новый Зимний дворец, где собрались Сенат и Синод. Там поспешно были составлены манифест и текст присяги.

Потом я вышла из кареты и пешком обошла войска. Всего там было более четырнадцати тысяч человек, как гвардейцев, так и солдат пехотных полков. Как только они видели меня, раздавались ликующие крики, которые повторяли бесчисленные толпы народа. Я поехала в старый Зимний дворец, чтобы принять необходимые меры и завершить начатое. Там мы посовещались, и было решено, что я направлюсь во главе войск в Петергоф, где Петр III собирался в тот день обедать. На всех дорогах были расставлены посты, и нам поминутно приводили языков. Я послала адмирала Талызина в Кронштадт. Прибыл канцлер Воронцов и стал упрекать меня за то, что я уехала из Петергофа; его привели в церковь, чтобы он присягнул мне, — это и был мой ответ. Потом, тоже из Петергофа, прибыли князь Трубецкой и граф Александр Шувалов, чтобы заручиться поддержкой полков и убить меня; их тоже привели к присяге, не применив к ним никакого насилия.

После того как нами были разосланы курьеры и приняты все меры предосторожности, я около десяти часов вечера надела гвардейский мундир и с непередаваемо горячими возгласами одобрения была провозглашена полковником; затем я села верхом, и мы отправились в путь, выделив лишь по нескольку человек от каждого полка для охраны моего сына, который остался в городе.

Итак, я выехала во главе войск, и всю ночь мы двигались по направлению к Петергофу. Когда мы добрались до малого монастыря, вице-канцлер Голицын передал мне чрезвычайно льстивое письмо от Петра III.

(Я забыла сказать, что, когда мы выходили из города, три солдата, присланные из Петергофа, чтобы распространять в народе манифест, отдали его мне, сказав:

„Смотри, вот что Петр Третий поручил нам; мы отдаем этот манифест тебе и очень рады, что у нас есть случай присоединиться к нашим братьям“)

После этого первого письма Петра III от него пришло еще одно, доставленное генералом Михаилом Измайловым, который бросился мне в ноги и спросил меня:

„Считаете ли вы меня честным человеком?“.

Я ответила ему:

„Да“.

„Ну что ж, — сказал он, — приятно иметь дело с умными людьми. Император готов отречься от престола, и я привезу его к вам после его добровольного отречения: тем самым я избавлю от гражданской войны свою родину“.