Все милосердие Верховного суда ограничилось заменой жестокой казни казнью позорной.

Несчастные смертники ожидали, что их расстреляют или обезглавят.

В России казнь через повешение не применялась со времен истребления стрельцов Петром I.

Император Николай подписал приговор суда, а затем, предоставив осужденным двадцать четыре часа, чтобы они могли предаться последним мысленным молитвам, в которых так нуждается рассудок человека, готовящегося предстать перед Господом, уехал в Царское Село.

Невозможно передать словами то впечатление, какое произвела на приговоренных эта милость. Все они с бесстрастными лицами выслушали приговор, не высказав ни единого возражения.

Каждый из них исповедовался и причастился.

Рылеев добился от священника обещания, что тот лично передаст его жене написанное им прощальное письмо. В обмен на это письмо и, несомненно, в подтверждение того, что оно доставлено по назначению, вдова должна была вручить священнику золотую табакерку.

Когда мы в дальнейшем расскажем о русском духовенстве, читателям станет ясно, что в подобной мысли о необходимости вознаградить священника нет ничего постыдного для него.

Все осужденные хранили спокойствие, но особенно бесстрастным оставался Пестель, который не отказался ни от одного из своих убеждений, не раскаялся ни в одном из своих поступков и до конца пребывал в уверенности, что принципы, изложенные им в "Русской правде", являются разумными и своевременными.

Со времен истязания Артемия Петровича Волынского, которому вырвали язык, отсекли руку и отрубили голову, то есть на протяжении восьмидесяти лет, Санкт-Петербург не видел смертной казни.

И теперь Санкт-Петербургу предстояло получить за это удовлетворение.

Двадцать пятого июля, около двух часов ночи, хотя казнь была объявлена на десять часов утра, на крепостном валу начали устанавливать широкую виселицу, на которой хватало места одновременно для пяти тел.

Все это происходило напротив небольшой деревянной церкви, посвященной Святой Троице и расположенной на берегу Невы, у входа в квартал старого Санкт-Петербурга, там, где находилось первое пристанище Петра Великого.

В эту пору лета темнота начинается в одиннадцать часов вечера, а кончается в два ночи; и вот в два часа, когда уже можно было различить окружающие предметы, послышались слабый бой барабанов и зловещие звуки фанфар, доносившиеся из различных кварталов города, ибо каждый полк Санкт-Петербургского гарнизона должен был направить роту солдат к месту казни.

Горожане — те, кто еще не ложился спать и проходил мимо; или те, кто жил по соседству с казармами и, предупрежденный необычными звуками, понял, что происходит; или же, наконец, те, кому было просто любопытно взглянуть на готовившееся зловещее зрелище, — заранее устремились к месту, предназначенному для казни.

Роты, каждая из которых была по отдельности отряжена из своей казармы, соединились у крепости и расположились у подножия ее стен.

Оттуда послышались зловещие, протяжные и траурные звуки барабанной дроби, исполняемой одновременно всеми барабанщиками. Было уже три часа утра: начинался рассвет.

Всего только двести или триста зрителей встали кольцом вокруг войск, и, поскольку ужасная сцена казни должна была произойти на крепостном валу, собравшиеся ясно видели поверх голов солдат все происходящее.

В три часа вновь раздалась барабанная дробь. И тогда все увидели, как к месту казни приближаются, отчетливо выделяясь на фоне прозрачной утренней лазури, те осужденные, кому смертную казнь заменили на вечную каторгу.

Их распределили по группам: каждый стоял напротив полка, к которому он принадлежал, а позади него находилась виселица. Вначале они выслушали свой приговор, потом их заставили встать на колени, сорвали с них эполеты, ордена и мундиры; над их бритыми головами сломали шпаги, ударяя ими плашмя по лбу; затем их переодели в грубые серые солдатские шинели и провели одного за другим перед эшафотом, в то время как их мундиры, знаки отличия и ордена бросали в огромный костер. После этого они один за другим вошли в крепость.

И тогда на крепостном валу появились пятеро смертников.

С расстояния, на котором находились зрители, то есть в ста шагах от приговоренных, невозможно было разглядеть их лица; к тому же осужденные были одеты в серые балахоны, капюшоны которых спускались им на лоб.

Они по одному поднялись на помост, а потом в том порядке, какой был определен приговором, взобрались на скамьи, установленные в один ряд под виселицей: первым, на крайней левой от зрителей скамье, стоял Пестель, затем Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и, наконец, на крайней правой — Каховский.

На шею им накинули веревку, но, то ли по неумению, то ли из жестокости, петлю положили поверх капюшона: это должно было продлить муку удушения до той минуты, пока не наступит разрыв шейных позвонков.

Исполнив это, палач удалился.

Сразу же после его ухода помост провалился у них под ногами.

И тут разыгралась ужасающая сцена.

Тела двух висевших по краям эшафота — Пестеля и Каховского — остались висеть на веревках, медленно превращаясь в трупы.

Однако трое других выскользнули из затяжной петли и упали вместе со скамьями и настилом помоста в глубь эшафота.

Хотя русскому народу мало присуще открыто проявлять свои чувства, некоторые зрители не смогли сдержать крика ужаса и даже боли.

Но кто знает, были ли посторонними наблюдателями те, кто выразил так свое сочувствие при виде муки, непредусмотренной приговором и причиненной жестокостью или неумением палачей?

К смертникам, которые оказались погребенными в этой первоначальной могиле, бросились конвоиры.

Первым, кого извлекли оттуда, был Муравьев-Апостол (у них были связаны руки, и они не могли помочь себе сами).

— О Господи, — произнес он, снова увидев свет, — согласитесь, крайне грустно умирать дважды за то, что мечтал о свободе для своей страны.

Он спустился с помоста, сделал несколько шагов и остановился в ожидании.

Вторым был Рылеев.

— Взгляните только, чего стоит народ-раб! — воскликнул он. — И повесить-то порядочно не умеют!

И он присоединился к Муравьеву.

Затем появился Бестужев-Рюмин; при падении он сломал ногу.

Его перенесли к двум его товарищам.

— Значит, так определено свыше, — сказал он, — ничто нам не удалось, даже и умереть!

И, не в силах стоять, он лег у ног своих друзей.

Император находился в Царском Селе, куда ему каждые четверть часа направляли рапорты о том, как исполняется приговор.

Однако таким пустяком, как три плохо сработавшие веревки, его не сочли уместным обеспокоить.

Пусть же это станет вечным укором для тех, кто так поступил.

Возможно, при известии об этом происшествии, неслыханном в истории смертных казней, каменное сердце смягчилось бы и он помиловал бы этих несчастных.

Но нет: помост стали восстанавливать, и, когда он был восстановлен, когда под тремя свисавшими вниз веревками, между трупами Пестеля и Каховского, были поставлены три скамьи, осужденным сказали: "Пошли!"

Муравьев-Апостол и Рылеев решительным шагом направились к виселице.

Что же касается Бестужева-Рюмина, то его пришлось отнести туда, поскольку сломанная нога не позволяла ему идти.

Во второй раз им накинули на шею веревку, во второй раз помост ушел у них из-под ног, во второй раз страшная петля затянулась, но теперь уже не ослабла.

И души трех заговорщиков, которых эта жестокая смерть превратила в мучеников, последовали за душами двух их товарищей…

Куда? Одному Богу известно.

XXXIII. ИЗГНАННИКИ

Мы еще не закончили рассказ о скорбной истории 14 декабря, воскресив под своим пером зрелище того, как она завершилось. Нам осталось последовать за другими осужденными к месту их ссылки или в их тюрьмы.

Все эти люди пережили неслыханные страдания и проявили необыкновенное самопожертвование. Вероятно, понадобится еще лет десять, чтобы об этих событиях стало известно в России: опередим же то время, когда на них прольется свет, которому суждено зажечься по слову императора Александра И, причем даже раньше, чем нам это представляется, ибо сердце у него не только справедливое, но еще и сострадательное и чувствительное. Я могу это сказать, могу так писать, могу так думать; у меня есть на это право, хотя я его не видел и с ним не говорил.