— А разве ты не понимал, что, если бы императрица перестала тебе доверять и через кого-нибудь другого затребовала эти завещания, ты рисковал головой?

— Настоящие игроки не скупятся на ставки.

— А ты уверен, что было лишь два завещания?

— Я ручаюсь за это, ваше высочество.

— Так что, я смело могу их разорвать?

— Разорвите их, государь, — ответил Безбородко.

— Благодарю тебя, князь, — сказал Павел.

И он разорвал завещания.

Безбородко был сделан великим канцлером империи и светлейшим князем и пожалован двадцатью тысячами крестьян, с правом выбора их в любой части России.

Во второй раз чистая бумага принесла ему удачу…

Сейчас мы находимся очень далеко от площади Пале-Рояля и от балкона гостиницы «Три императора», но, будьте покойны, мы туда вернемся: мне еще надо немало сказать вам по этому поводу.

Однако, познакомившись с Безбородко, одним из предков графа, посмотрим, кем был его предок Куше-лев.

В эпоху Ивана Грозного на берегах озера Пейпус находилась небольшая республика, называвшаяся Псковской.

У Ивана Грозного, как у Геракла, была львиная шкура, но, вместо того чтобы, как Геракл, захватывать пигмеев, он захватывал республики.

Он захватил Псковскую республику.

Но, вместо того чтобы сжечь город и уничтожить жителей, как он поступил в Новгородской республике, Иван Грозный даровал псковичам жизнь и даже раздал должности тем республиканцам, которые были достаточно сговорчивы, чтобы принять их.

Одним из этих республиканцев был предок графа Кушелева.

Когда Екатерина II сослала своего сына Павла в Гатчину, она позволила ему взять с собой небольшой двор из молодых вельмож, среди которых был и дед графа Кушелева.

Павел, став императором благодаря тому, что Безбородко уничтожил завещания, дал молодому Кушелеву, одному из тех своих придворных, кого он больше всех любил, титул графа и должность командующего флотом.

Должности министра тогда еще не существовало: она была введена при императоре Александре.

Почему же Павел I был сослан в Гатчину? Почему Екатерина лишила его трона? Почему она хотела отдать трон, отнятый у Павла, его сыну Александру?

По трем причинам.

Во-первых, она чувствовала непреодолимую неприязнь, которую питал к ней Павел, ибо он не мог ни забыть, ни простить ей смерть Петра III.

Во-вторых, она овладела троном и удерживала его, отстранив законного наследника; правда, этот захват власти привел к блестящему царствованию!

В-третьих, она знала характер Павла и предвидела, что, вступив на престол, тот будет совершать бесчисленные сумасбродные поступки.

И в самом деле, едва взойдя на трон, Павел начал делать прямо противоположное всему тому, что делала Екатерина: он провозгласил себя поборником старых монархических и реакционных идей; будучи православным государем, он объявил себя великим магистром Мальтийского ордена, упраздненного Францией, и стал главой второй коалиции; затем вдруг, после того как шесть тысяч пленных, взятых Брюном во время Голландской кампании, были отосланы Бонапартом русскому императору, причем не только без выкупа, но даже в новом обмундировании, с оружием и снаряжением, он проникся великой любовью к Бонапарту и пылко восхищался этим человеком; чувства эти если и не стали причиной его смерти, то, во всяком случае, не помешали ей.

Что же касается его сумасбродств, которые предвидела Екатерина II, то в них у Павла недостатка не было.

Будучи маленького роста, он считал себя высоким; будучи безобразным, мнил себя красавцем; он одевался, как король Фридрих II, избранный им образцом для подражания, хотя его собственная двоюродная бабка Елизавета вела с Пруссией жестокую войну — ту самую Семилетнюю войну, которая стоила нам Канады и части Индии. У Павла была такая же трость, такая же табакерка и такая же шляпа, как у прусского короля. Треуголка Наполеона — лишь уменьшенная копия шляп Фридриха II и Павла I.

Однако в начале царствования у нового самодержца еще не было никаких признаков того безумства, которого опасалась только что скончавшаяся царица. Императрица Мария, супруга Павла, первой упала перед ним на колени и, сразу после Безбородко, признала его императором. Павел помог подняться ей и детям, заверив их в своей отеческой и императорской благосклонности. В тот же день он принял, в соответствии с их званием и положением в табели о рангах, губернаторов и военачальников, сановников и царедворцев; позади них прошел гвардейский отряд и принес присягу самодержцу, которому еще накануне эти офицеры и солдаты служили скорее стражей, чем почетной охраной, и который был для них скорее пленником, чем наследником престола; затем все направились в Санкт-Петербург, и тотчас бряцание оружия, окрики командиров, щелкание шпор и скрип тяжелых сапог послышались в тех самых покоях, где только что уснула вечным сном Екатерина Великая, и Павел I, которому не было предназначено править, был провозглашен императором, а его сын Александр — цесаревичем, то есть наследником престола.

Павлу было сорок три года. Если бы он наследовал своему отцу в законном порядке, то царствовал бы уже тридцать четыре года. Но эти тридцать четыре года, напротив, стали для него годами опалы и полного к нему пренебрежения; за эти тридцать четыре года он много выстрадал и, по его мнению, многому научился. Вот почему он взошел на престол, имея в запасе множество установлений, которые он составил во время своей опалы и теперь старался проводить в жизнь с той же поспешностью, с какой пытался заявить о себе как об императоре.

Прежде всего, чтобы показать свое неприятие не только политики матери, но и ее администрирования, Павел отменил указ Екатерины о наборе рекрутов, согласно которому по всей империи в солдаты брали одного крепостного из ста. Эта мера была хороша тем, что она принесла новому императору признательность как дворянства, обремененного этим побором, так и крестьян, выплачивавших его натурой.

Зубов, последний фаворит Екатерины, полагал, что со смертью царицы он потерял все: он опасался за свои имения, свободу и жизнь и держался вдали от императора, ожидая его распоряжений. Павел призвал его к себе, утвердил во всех занимаемых им должностях и вручил ему командирскую трость, которую тот вернул и которая была атрибутом генерал-адъютантского звания.

— Продолжайте, — сказал он Зубову, — исполнять свои обязанности подле тела моей матери. Надеюсь, что вы будете служить мне так же преданно, как служили ей.

Это благодеяние не пропало даром: спустя пять лет мы видим Зубова среди тех, кто задушил Павла I.

Костюшко, адъютант Вашингтона, генерал-майор у Понятовского, победитель при Дубенке, атакованный в октябре 1794 года в Мацеёвицах русской армией, в три раза превосходившей численностью его армию, пал под ударами клинков, крича: «Finis Poloniae!»¹ Его взяли в плен, отправили в Санкт-Петербург и держали там под арестом в особняке покойного графа Ангальта; при нем состоял в качестве постоянного стража некий майор, который ни на минуту не покидал его, ел вместе с ним и спал в его комнате. Павел отправился лично освободить 1 Погибла Польша! (Лат.)

Костюшко и сообщить ему, что он отпущен на волю, а затем вышел, не дожидаясь благодарности узника. Тогда бывший пленник, голова которого еще была обмотана повязкой, велел отнести себя во дворец, возможно, скорее для того, чтобы убедиться, что это не сон, чем просто выразить свою признательность императору. Павел не ограничился освобождением Костюшко: он предложил ему поместье и крестьян на территории своей империи, но генерал отказался от этого дара и взамен попросил денег, чтобы отправиться жить и умирать, где он пожелает. Павел выдал ему сто тысяч рублей, и спустя двадцать один год Костюшко скончался в Золотурне.

Среди всех этих первоочередных дел настало время отдать последние почести императрице. И тогда Павел задумал исполнить двойной сыновний долг.

В течение тридцати четырех лет имя Петра III произносили в Санкт-Петербурге только шепотом. Павел I отправился в монастырь святого Александра Невского, где был погребен его отец, спустился в подземелье и, велев старому монаху показать забытую гробницу, приказал ее открыть, преклонил колена перед заключенными в ней останками, снял с руки скелета перчатку и трижды поцеловал ее; после этого, долго и благоговейно помолившись возле гроба, он распорядился поставить его посреди клироса и совершить подле останков Петра III те же богослужения, какие совершали в это время у тела Екатерины, выставленного во дворце. И — как главный урок возврата к человечным порядкам — он приказал сопровождать похоронный кортеж убитого самим же убийцам, по крайней мере тем, кто был еще жив.