Но стоило императору закрыть глаза, как перед ним снова предстало то же видение и ангел, храня на лице строгое выражение, какое подобает посланцу, имеющему право удивляться тому, что его приказу не подчинились, во второй раз и строгим голосом произнес те же слова, которые, как показалось императору, он неверно истолковал. Карл Великий тотчас же открыл глаза и увидел, что по его спальне разлито небесное сияние, которое стало мало-помалу угасать, пока, наконец, не исчезло совсем.

Однако слова эти по-прежнему казались столь странными, что он все еще сомневался, следует ли ему подчиниться такому приказу, и, вновь опустив голову на подушку, в третий раз задремал. Но и на этот раз ему явился тот же ангел, однако теперь выражение его лица было таким устрашающим и повторил он свое приказание таким повелительным тоном, что император, которого было не так-то легко напугать, задрожал от ужаса и мгновенно проснулся. И снова комната была наполнена тем же неземным ароматом и все вокруг было залито ярким сиянием, но теперь к тому же у его изголовья стоял ангел, и только когда ангел убедился, что император поверил в подлинность его присутствия, он расправил свои золотые крылья и исчез. На этот раз у Карла Великого не оставалось уже ни малейших сомнений в том, что приказ этот дан ему свыше, ибо невозможно было представить, что вестник, отличавшийся столь неземной красотой, — посланник ада.

Теперь Карл Великий больше не колебался; он тотчас же поднялся, ощупью оделся, досадуя на этот приказ свыше, вынуждающий его в такие немолодые годы заняться таким постыдным ремеслом. Но император, подобно Аврааму, был готов пожертвовать Богу все, даже собственную честь. Поэтому он облачился в латы, опоясался мечом, взял в руку шлем, словно собираясь командовать одним из тех военных походов, тяга к которым была у него соразмерна с отвращением, какое он испытывал к полученному приказу; наконец, он покинул опочивальню и, выйдя на галерею, откуда открывался вид на все окрестности, помедлил, чтобы решить, с какой стороны подступиться к краже, одна мысль о совершении которой приводила его в замешательство.

Ночь, впрочем, была безлунной, что весьма удобно для подобного дела, но, как ни вдохновляла его темнота, император чувствовал себя столь неуверенно на новом для него поприще, что, хотя он уже почти час расхаживал взад и вперед по галерее, ни одна мало-мальски здравая мысль так и не пришла ему в голову, как вдруг он увидел, что кто-то похитил его шлем, положенный им на перила. Император принялся повсюду искать его, смотрел и внутри галереи, и снаружи ее, но тщетно: шлем исчез.

Кража была дерзкой, что указывало на ловкость вора; а если вор был так ловок, то в подобных обстоятельствах он мог бы дать императору полезный совет. И потому Карлу Великому показалось, что эта кража — проявление еще одной милости небес, которые сжалились над ним, увидев его растерянность. И тогда он громко произнес:

— Пусть тот, кто украл мой шлем, предстанет передо мной, и, даю свое королевское слово, вместо наказания он получит вознаграждение в сто дукатов.

Тотчас же прямо на галерее раздался пронзительный смех, и Карл Великий увидел, как из-под скатерти, покрывавшей стол, показался придворный карлик, который приблизился к нему и протянул ему шлем, ожидая, что император положит туда обещанную сумму

— Ах, это ты, бесстыдный воришка, — воскликнул Карл Великий, — я должен был догадаться, что только ты способен на такое, и, вместо того чтобы так неосмотрительно пообещать тебе сто дукатов, мне следовало приказать, чтобы тебя дали сто розог.

— Да, повелитель, — сказал карлик, — это обошлось бы дешевле, что правда, то правда; но честный человек должен держать свое слово. Вот твой шлем, а где же мои сто дукатов?

— Ты сейчас их получишь, но прежде дай мне хороший совет.

— Ты обещал сто дукатов за шлем, а не за совет, — возразил карлик, — дай мне сто дукатов в награду за шлем, а совет ты получишь даром.

Карл Великий протянул руку, чтобы схватить наглеца, осмелившегося так дерзко говорить с ним; но карлик заметил этот жест, с быстротой молнии прыгнул на перила и с проворством и быстротой обезьяны стал карабкаться вверх по одной из колонн, пока не добрался до капители и не сел верхом на один из украшающих ее листьев. Там он принялся распевать песню на слова и мелодию собственного сочинения. Вот эта песня:

"Уменя уже есть шлем, прекрасный шлем, шлем, украшенный королевской короной: этот шлем обошелся мне в сто дукатов.

Л теперь я постараюсь получить за такую же цену меч и латы, и тогда какой-нибудь император, который никогда не изменяет своему слову, посвятит меня в рыцари.

Л потом, когда я стану настоящим рыцарем, у меня будет длинный меч с острым клинком, и я отправлюсь в путь по горам и долам, верша правосудие, ибо в землях Германии и Франции велика нужда в правосудии.

Но, увы, где мне отыскать такого императора, который никогда не изменяет своему слову и потому посвятит меня в рыцари?"

Звон кошелька, упавшего на каменные плиты пола, прервал импровизацию певца: карлик понял, что его нравоучение возымело нужное действие, спустился с карниза и, желая поднять кошелек, направился в его сторону, поглядывая то на него, то на императора.

— Да иди же сюда, пройдоха, — произнес Карл Великий, — и ничего не бойся. Ты мне нужен.

— Ну, если я тебе нужен, это другое дело, — сказал карлик, — тогда я тебя больше не боюсь.

— Я бы хотел что-нибудь украсть, — сказал Карл Великий.

— Незавидное ремесло, — ответил карлик, — особенно когда имеешь дело с людьми, которые все обещают, а слово не держат; так что поверь мне: раз уж ты имел несчастье родиться человеком честным, то и оставайся им!

— Да говорю же тебе, что я хочу что-нибудь украсть, — ответил император, и в его голосе послышалось раздражение, ибо ему надоели философские разглагольствования собеседника.

— Ну, если ты твердо решил этим заняться, то тут и сказать нечего. А что именно ты хочешь украсть?

— О! Вот этого я и не знаю, — ответил Карл Великий. — Я хочу кого-нибудь обокрасть, причем немедленно, сегодня же ночью.

— Черт возьми! — воскликнул карлик. — Ладно, давай кого-нибудь обворуем.

— Но кого? — спросил Карл Великий.

— Смотри, — ответил карлик, протягивая руку, — ты видишь эту лачугу?

— Да, — ответил император.

— Так вот, там есть чем поживиться. Хотя с виду она выглядит бедной, в ней хранятся сто флоринов; крестьянин, который в ней живет, вот уже почти десять лет работает с пяти утра до восьми вечера, и, обрабатывая землю, сумел скопить эти деньги. Дверь закрывается плохо, а славный малый спит крепко, так что, как видишь, обокрасть его будет легко.

— Негодяй! — вскричал Карл Великий. — Ты хочешь, чтобы я отобрал у бедняги плоды его десятилетнего труда, деньги, политые его потом!

— Я-то ничего не хочу, — возразил карлик. — Ты попросил у меня совета, я тебе его дал, и весь разговор.

— У кого-нибудь другого, у кого-нибудь другого! — воскликнул Карл Великий.

— Ты видишь этот загородный дом? — спросил карлик, указывая пальцем в другом направлении.

— Да, вижу, — ответил император.

— Это дом богатого торговца, и ты найдешь там уже не флорины, а дукаты, и счет пойдет не на сотни, а на тысячи.

— И, наверное, он заработал подобное состояние, давая деньги в рост и торгуя с обвесом? — спросил Карл Великий.

— Вовсе нет, — ответил карлик. — Совсем напротив, и для себя, и для других он считает настолько точно, что честность его вошла в поговорку, и так уж случилось, что честность дала ему то, чего другие добиваются мошенничеством.

— Как, мерзавец! — воскликнул император. — Ты хочешь, чтобы я разорил человека, сколотившего себе состояние столь достойным путем?

— Я ничего не хочу, — ответил карлик. — Это ты, напротив, хочешь кого-нибудь обокрасть. Я лишь называю тебе тех, у кого есть деньги, вот и все.