Скоро Марсо взял реванш: когда его друг Клебер поручил ему командовать двумя Западными армиями, он собрал рассыпанные по различным местам расквартирования войска и 13 декабря 1793 года начал атаку на Ле-Ман. В тот же день вандейцы были выбиты со всех передовых позиций и оттеснены в город; было пять часов пополудни. Увидев, что его солдаты устали и находятся на расстоянии в половину пушечного выстрела от стен города, Марсо отложил решающую битву на следующий день, но в это время появился главнокомандующий Вестерман.
— Что ты делаешь?! — закричал он, обращаясь к Марсо. — Ты остановился на полпути к победе. Нужно пользоваться удачей, молодой человек, вперед!
— Это значит сильно рисковать, — со своей милой и грустной улыбкой ответил, протянув ему руку Марсо. — Но пусть будет по-твоему: иди вперед, а я последую за тобой.
Тотчас же вся армия устремилась вперед вслед за двумя генералами, и начался рукопашный бой; но, поскольку улицы Ле-Мана были запружены людьми, вандейцы ожесточенно сопротивлялись и стояли стеной. Всю ночь Марсо атаковал, разбивал, опрокидывал эти живые укрепления, и на рассвете роялисты, обратив каждый дом в крепость, которую приходилось брать штурмом, были разбиты на всех участках и, оставив на улицах больше трех тысяч убитых и полторы тысячи раненых, бежали из города через все ворота, ибо в этой роковой войне, где всех пленных лишали жизни, любой, кто мог двигаться, спасался бегством.
Но среди пленников оказалась и одна пленница. Из охваченного пламенем дома выбежала девушка; увидев
Марсо с обнаженной саблей, она кинулась к нему, надеясь, что ее честь и жизнь окажутся под защитой его благородства. Марсо свято сберег то, что ему было доверено, и потому в награду за его победу на него донесли Конвенту, обвинив в том, что он спас от казни вандейку, схваченную с оружием в руках.
Это было серьезное обвинение, и Марсо арестовали вместе с девушкой. Расставаясь с ней, он вручил ей красную розу, которая в ту минуту была у него в руке. Девушка полюбила Марсо: она приняла этот подарок и бережно хранила его.
Оба они могли поплатиться головой; поэтому, когда Бурбот, который не забыл ни о бегстве из Сомюра, ни об услуге, оказанной ему Марсо, узнал о его аресте, он тут же на почтовых отправился в Париж и выступил перед Конвентом, защищая своего спасителя. Ему без труда удалось добиться освобождения Марсо, но вот с жизнью юной вандейки все обстояло иначе.
Утром того самого дня, когда Марсо должен был покинуть тюрьму, девушку отвели на эшафот. Она поднималась на него, сжимая в зубах красную розу, которую ей подарил молодой генерал, и, когда, согласно обычаю, палач показал народу отрубленную голову, из-за этой розы многие подумали, что изо рта у нее исторгается кровь.
Марсо уехал из Ле-Мана и вернулся в Париж. Едва он оказался там, как Конвент, опередив желания молодого генерала, отстранил его от командования Западной армией и передал эту армию моему отцу, который три месяца спустя, в свою очередь, попросил об отставке, вызвавшись служить добровольцем в любой другой армии.
В начале кампании 1794 года Марсо был отправлен в Арденны, где он должен был принять на себя командование дивизией; оттуда он попал в армию Самбры-и-Мёзы, два года провел в Хунсрюке и Пфальце под началом генерала Журдана, бок о бок с Клебером и моим отцом — своими лучшими друзьями; наконец, он принял участие в осаде крепости Эренбрейтштейн, и там его застал приказ генерала Журдана явиться к нему.
Войска Журдана отступали и оказались прижаты к теснинам Альтенкирхена: нужно было остановить противника, чтобы дать армии время пройти через теснины; именно генералу Марсо главнокомандующий поручил эту опасную миссию.
Марсо возглавил арьергард; солдаты обожали молодого генерала, и потому, когда они увидели его, отступление прекратилось. Эрцгерцог Карл решил, что к французам подошло подкрепление, и тоже остановил свои войска.
Вечером того же дня он узнал, что это подкрепление состояло всего-навсего из одного человека.
Однако эта передышка дала Марсо возможность выиграть время, чтобы принять все необходимые меры, так что, начиная с этого часа, армия стала отступать лишь шаг за шагом, и эрцгерцогу Карлу, несмотря на его беспрестанные атаки, ни разу не удалось в нее вклиниться. Таким образом войска Марсо прошли через лес Россем-бах, но, когда они оказались по другую его сторону, появился адъютант Журдана и сообщил генералу, что французская армия еще не преодолела ущелье, поэтому необходимо, чтобы он остановился и дал отпор австрийцам. По колонне тут же прошла команда "Стой!", и французский арьергард железной стеной встал на пути противника; затем, оглядевшись вокруг, чтобы понять, откуда можно простреливать местность, Марсо заметил два небольших круглых холма, господствовавших над опушкой леса, и приказал разместить там на огневой позиции шесть орудий легкой артиллерии, после чего выдвинул главные силы своих войск для усиления арьергарда, а сам, желая лучше изучить наступавшего противника, галопом помчался в его сторону, сопровождаемый капитаном инженерных войск Суэ, подполковником Билли и двумя ординарцами. Марсо остановился на опушке леса и, повернувшись к Суэ, указал на гарцевавшего впереди них гусара-имперца. В эту минуту с расстояния в двадцать шагов прогремел выстрел из карабина и среди дыма, поднимавшегося над кустарником, можно было различить тирольского стрелка, который удалялся, на ходу перезаряжая ружье. Марсо был ранен пулей из карабина. Он машинально сделал несколько шагов вперед, схватившись рукой за грудь. Увидев, что Марсо покачнулся, подполковник Билли подбежал к нему и подхватил его под руки.
— А, это ты, Билли, — сказал ему Марсо, — мне кажется, я смертельно ранен.
Вскоре примчался Журдан и, рыдая, упал на распростертое тело Марсо, но Марсо сказал ему со своей доброй и грустной улыбкой:
— Тебе надо делать нечто более важное, а не оплакивать мою смерть. Тебе надо спасать армию.
Журдан лишь кивнул в знак согласия, ибо говорить у него не было сил; он принял на себя командование арьергардом и велел перенести Марсо в Альтенкирхен.
Армия прошла теснину, не понеся потерь. Вечером Журдан вернулся в Альтенкирхен; он вызвал хирургов и узнал от них, что никакой надежды спасти Марсо нет и, более того, малейшее движение может ускорить его кончину. Журдан вошел в комнату, где лежал раненый, и при виде бледного и умирающего, но как всегда спокойного и улыбающегося Марсо, не смог сдержать слез — он, старый солдат, прошедший через столько войн и столько раз видевший, как вокруг него падают на поле боя люди. Марсо сделал усилие и протянул руку к тем, кто его окружал.
— Друзья мои, — сказал он, — вы чересчур сильно скорбите обо мне. Разве мне есть на что жаловаться? Разве я не счастлив? Я умираю за нашу отчизну.
На следующее утро нужно было покидать Альтенкир-хен; это были страшные минуты. Нелегко далось Журдану решение оставить Марсо во власти противника; но было совершенно очевидно, что никто на свете не в состоянии вернуть его к жизни. Журдан написал письмо австрийским генералам, препоручая им Марсо. Затем французская армия ушла из города, оставив возле его смертного ложа двух штабных офицеров, двух хирургов и двух гуса-ров-ординарцев.
Через два часа после отступления французской армии доложили о прибытии генерала Гаддика; это был командующий австрийским авангардом.
Вслед за генералом Гаддиком появился генерал Край, ветеран неприятельской армии.
Наконец, чтобы оказать умирающему молодому офице-ру-республиканцу все мыслимые почести, вслед за генералом Краем появился эрцгерцог Карл собственной персоной. Он привел своего личного хирурга, чтобы тот действовал сообща с французскими коллегами.
Но все было тщетно. Марсо скончался 21 сентября 1796 года в пять часов утра, и офицеры неприятельской армии оплакивали его так же, как накануне его оплакивали собственные товарищи.
После Баярда такое случилось впервые.
Едва Марсо испустил дух, как остававшиеся подле него офицеры обратились к эрцгерцогу с просьбой передать тело генерала товарищам по оружию, и эрцгерцог не только позволил это, но и приказал, чтобы тело умершего сопровождал до Нойвида многочисленный отряд австрийской кавалерии. Затем он попросил как о любезности сообщить ему день, когда состоится погребение Марсо, чтобы имперская армия могла присоединиться к республиканской и воздать ему последние почести.
