В XV веке какой-то из германских императоров дал большое сражение и в ходе его увидел, как у него на глазах с поля боя бежит целый полк за исключением одного-единственного солдата, который не убегал и яростно защищался, пока противники не одолели его числом. Император велел узнать имя смельчака: его звали Меттер.

Вечером, во время ужина, император сказал, имея в виду этот полк:

— Они все бежали, а Меттер нет.

Каждому известно, что "нет" по-немецки это "нихт".

Таково происхождение имени Меттер Нихт. Как видно, оно не опирается на исторические грамоты, но не становится от этого менее благородным.

Я начал с наиболее приятного, но мне оставалась еще осмотреть крепость. Прусский офицер тут же приставил ко мне капрала, приказав ему показать мне все равелины до единого. Мне пришлось посетить всю крепость, начиная от казематов и кончая каменными караулками; когда же после часа бесконечных подъемов и спусков осмотр арсеналов, складов, казарм, орудийных площадок, бойниц, рвов и потерн был, наконец, закончен, капрал выразил крайнее сожаление, что он не может показать мне Грифона, огромную кулеврину в двести квинталов весом, метавшую ядра весом в сто шестьдесят фунтов; но эта великанша была перевезена в Мец, а когда пруссаки потребовали вернуть ее, им сообщили, что она уже распилена на куски. Я ответил, чтобы утешить его, что вполне доволен тем, что мне довелось увидеть. Так что, садясь в карету, я был совершенно в курсе того, сколько зерен пороха вмещает в себя зарядный картуз сорокавосьмифунтовой пушки. Но это уже был мой промах: и зачем только я поехал в крепость?

Выходя из цитадели, мой спутник, г-н Леруа, решивший при виде того, с каким благоговением я неотступно следую за проводником, что мне доставляет огромное удовольствие осматривать оборонительные сооружения, порадовал меня сообщением, что я могу также посетить, если мне это интересно, форт императора Александра и форт императора Франца; но я вежливо поблагодарил его, ибо был уже по горло сыт горнверками.

Мы снова преодолели мост и вернулись в город. Чтобы прийти в себя от всей этой военной архитектуры, я направился в церковь святого Кастора. Меня привлекло имя ее основателя, Людовика Доброго, но первое, что меня поразило, — это ее современный портал. Однако, поискав как следует, я все же разглядел древнюю базилику, где в 860 году проходил знаменитый синод, в котором принимали участие три короля и одиннадцать епископов. Воодушевившись результатом своих поисков, я вошел в церковь и обнаружил там могилу святой Ритцы, дочери Людовика Доброго. Святая Ритца, возможно, мало известна в Париже, но весьма почитаема в Кобленце. И правда, сошедшая на нее Божья благодать проявилась самым неоспоримым образом. Славная святая жительствовала в Эренбрейтштейне и, весьма почитая церковь святого Кастора, возведенную ее отцом, приходила туда молиться каждое утро. Однако в это время в Кобленце еще не было того прекрасного моста, который по вине прусского часового мне не удалось увидеть при лунном свете. Но святая Ритца, благодаря своей горячей вере, отыскала способ, как обойтись без моста: она пошла по воде, как это проделал бы святой Петр, если бы он не уступал ей в вере, и таким образом на глазах у всех пересекла реку, лишь слегка замочив свои стопы.

Два или три года подряд святая Ритца успешно осуществляла эту каждодневную чудесную переправу, как вдруг однажды утром она увидела, что вода в реке сильно поднялась после ночной грозы. Ни разу еще ей не доводилось видеть, чтобы течение было столь бурным и быстрым; неведомый прежде страх овладел ею, и, вместо того, чтобы двинуться в путь с обычной своей уверенностью и полагаясь лишь на веру в Господа, она пошла в виноградник и взяла там жердь, чтобы опираться на нее; но едва она сделала несколько шагов по реке, как почувствовала, что медленно погружается в воду, и, не умея плавать, оказалась в сильном затруднении. К счастью, к ней вернулась ее первоначальная вера, она отбросила подальше проклятую жердь, осознав ее бесполезность, и река осторожно подняла девушку на поверхность, после чего она достигла противоположного берега, а на ее одежде не осталось ни капли влаги, которая свидетельствовали бы о происшедшем.

Нетрудно догадаться, что после этого чуда Ритца была без возражений канонизирована.

Что же касается святого Кастора, то он совершил чудо другого рода, которое тоже заслуживает уважения. В 1688 году Людовик XIV соблаговолил лично участвовать в осаде Кобленца вместе с маршалом Буффлером и поручил Вобану руководить всеми осадными операциями. Вобан действовал с присущей ему быстротой. Несколько дней спустя король, который, как известно, не выносил ожидания, приказал начать интенсивное бомбардирование города, как вдруг, к своему великому удивлению, увидел, что над церковью взвился белый флаг с французскими геральдическими лилиями. Он велел узнать, что означает этот флаг, и ему ответили, что церковь святого Кастора, будучи французской церковью, основанной Людовиком Добрым, вверяет себя его покровительству. Людовик XIV, понимая, что осада, которую к тому же его генералы считали бессмысленной, грозит сильно затянуться, воспользовался этим обстоятельством и, дабы проявить великодушие, снял осаду, заявив, что он не желает подвергать бедствиям, какие сопутствуют длительной осаде, церковь, основанную одним из его предков. Ответ не был подкреплен исторически, но, поскольку он удовлетворял жителей Кобленца, они не стали проявлять особый педантизм в отношении генеалогии.

Выйдя из церкви святого Кастора, мы пересекли площадь, на которой стоит фонтан, замечательный двумя сделанными на нем надписями; его воздвигли в 1812 году, во время многочисленных работ, которые одновременно велись тремястами рук императора-Бриарея, а когда он был завершен, главный город департамента Рейн-и-Мо-зель распорядился выгравировать на нем следующие четыре строчки:

1812 год,

Примечательный кампанией против русских.

При префекте Жюле Доазане.

Когда 1 января 1814 года русские захватили Кобленц, их генерал увидел недавно поставленный памятный фонтан с едва законченной надписью и велел приписать внизу следующее:

Прочитано и одобрено нами, русским комендантом города Кобленца.

1 января 1814 года.

Для казака шутка была совсем неплохой. Правда, казак этот был французом, который пошел служить в русскую армию.

Мы пересекли мост через Мозель, один из красивейших на свете, и дорога, ведущая из Швейцарии в Голландию, дело рук Наполеона, привела нас прямо к могиле Марсо.

МАРСО

1 сентября 1792 года в ратуше города Вердена собрались военный и гражданский советы, поскольку город осаждали пруссаки и комендант Борепер во всеуслышание провозгласил свое намерение обороняться, а жители города выразили свое намерение капитулировать. Более того, в первый же день осады, начавшейся за два дня до этого, то есть 30 августа, городская чернь разграбила гарнизонные склады.

В самом деле, ранним утром 30 августа, едва пробудившись, Верден увидел, что часть прусской армии стоит лагерем на высотах холма Сен-Мишель, расположенного примерно в двух тысячах шагов от города и возвышающегося над ним; другая же часть армии прибыла накануне и расположилась между Флёри и Гран-Бра; авангардный корпус князя Гогенлоэ-Кирхберга находился в Бельвиле, то есть менее чем в получасе езды; генерал Клерфе стоял в Марвиле, проводя рекогносцировку Монмеди и Жювиньи; и наконец, герцог Брауншвейгский и лично прусский король разместили свой главный штаб в Гран-Бра, на правом берегу Мёзы, примерно в одном льё от города; все прусское войско насчитывало от сорока до пятидесяти тысяч человек.

Что же касается Вердена, то его военным комендантом был один из самых храбрых старших офицеров армии — Борепер. Гарнизон крепости состоял из 3 500 человек, набранных среди самых храбрых солдат наших новых республиканских войск. Крепость имела десять бастионов, соединенных между собой куртинами и прикрытых тена-лями, равелинами и глубокими рвами, а также несколько горнверков и кронверков. Более того, там находилась цитадель, имевшая форму неправильного пятиугольника и окруженная фоссебреей. Да, это не были первоклассные укрепления, но их было достаточно для того, чтобы на какое-то время остановить армию противника, а ведь каждая минута, на которую удавалось удерживать союзников вдали от сердца Франции, была драгоценной и за нее не жалко было пролить сколько угодно крови, ибо у Законодательного собрания становилось на одну минуту больше для того, чтобы организовать защиту отечества.