— Превосходное вино!

— К тому же у меня есть ученики. Вот, например, милорд С… (мы с милордом С… вторично поприветствовали друг друга) спускался по Рейну и намеревался лишь проездом побывать в Бонне. Но тут его письмом известили, что у него тяжело заболела жена. Простите, что милорд С… не принимает участия в нашем разговоре: он не говорит по-французски. Итак, он оказался в Бонне; я попросил его оказать мне честь, пропустив со мной стаканчик, и он согласился; у нас завязался спор о превосходстве шампанских вин над рейнскими и vice versa^[30]… Кстати, попробуйте это аи — розовое игристое тысяча восемьсот двадцать восьмого года, лучшая марка Моэ… Итак, мы продолжали наш спор. Тем временем его жена скончалась, что весьма опечалило милорда; но мы заказали для покойной надгробный памятник в Майнце. Время от времени мы ездим смотреть, как продвигается работа, и это его успокаивает. Милорд говорит, что, когда надгробие будет закончено, он поедет сопровождать его в Англию; я же говорю, что памятник можно просто послать в Роттердам, откуда его переправят в Лондон, а милорд сможет остаться здесь со мной обсуждать преимущества различных сортов вин. Не так ли, милорд?

Милорд кивнул головой и в третий раз протянул свой стакан, который его соотечественник наполнил до краев красным вином, пенящимся, как сен-пере, и прозрачным, как рубин.

— Это ингельгейм, — сказал мне англичанин, — почти что ваш соотечественник. Попробуйте.

— Среди французских марок вина я такого не знаю, — ответил я.

— Но это так, потому что Ингельгейм — старинная резиденция Карла Великого. И вот, старый император, отдававший должное всему хорошему, что было во Франции, оценил отменное орлеанское вино; он велел доставить ему черенки лозы, и сам их посадил. Сегодня вы дегустируете то, что произвела лоза, посаженная некогда самим Карлом Великим. Это любимое вино милорда: именно с помощью этого вина мне удалось накрепко задержать его.

— Видимо, его любовь к жене была не так уж велика.

— Напротив, он ее обожал. Сейчас вы сами увидите, как легко довести его до слез… Милорд, — произнес студент, обращаясь к своему спутнику.

— What do you want?^[31]

— Shall we not go presently and see how they are going on with the tomb of that dear lady?^[32]

— О! — произнес англичанин, и две крупные слезы скатились у него по щекам.

Он вытер их одной рукой, а другой протянул свой стакан, промолвив:

— Another glass of this capital Ingelheim.^[33]

— Я ошибся на одну бутылку, — сказал студент, наливая еще один стакан ингельгейма бедному вдовцу. — Еще одна бутылка, и он разразится рыданиями, тут осечки не бывает.

— А вы не знаете, — спросил я англичанина, — не владеет ли милорд другими языками лучше, чем французским?

— Милорд — мыслитель и, как молодой Гамлет, довольствуется собственными мыслями, не так ли, милорд? То be or not to be.^[34]

— Another glass of this capital Ingelheim, — повторил милорд.

— Неужели, даже когда вы находитесь с ним наедине, ваш ученик не ведет разговоры посложнее, чем этот? — спросил я. — В таком случае, учитывая, какими темпами он продвигается, ему не удастся долго с вами соперничать.

— Вы ошибаетесь. Так будет продолжаться до трех или четырех часов утра.

Я посмотрел на часы: вот-вот должно было пробить полночь.

— Сожалею, что моего английского недостаточно, чтобы поприветствовать милорда на его родном языке.

— Милорд, — сказал студент, — this gentleman pays you his best compliments.^[35]

Милорд приподнялся и ответил мне английской фразой.

— Что сказал милорд? — спросил я у его спутника.

— Он говорит, что, если вы когда-нибудь поедете в Англию, он полностью в вашем распоряжении.

— О, весьма обязан.

— А я, сударь, выражу надежду, что, если вам доведется когда-нибудь плыть вверх или вниз по Рейну, вы окажете мне такую же честь, как сегодня. Вы всегда найдете меня между Мангеймом и Бонном.

— Будьте уверены, я не премину это сделать.

Мы в последний раз раскланялись. Я поднялся к себе в комнату, а двое англичан продолжили пить.

Наутро лакей разбудил меня в пять часов, и я попросил его принести мне счет, собираясь за это время одеться; он вышел и через минуту вернулся со счетом.

Напрасно искал я там стоимость стакана йоханнис-берга, выпитого мною по прибытии сюда, а также цену кареты. В остальном же со мной обошлись, как со всеми другими: все было сделано с отменным вкусом. Тогда я спросил у лакея, добыл ли он для меня, как я его просил, какое-нибудь средство передвижения? Он ответил, что г-н Зимрок ждет меня внизу в своей карете и желает отвезти меня до Рюнгсдорфа, расположенного прямо напротив Семигорья.

Я спустился вниз и поинтересовался у хозяина, как поживают двое его англичан.

— Они все еще здесь, — ответил мне г-н Зимрок.

— Что значит, все еще здесь? По-прежнему пьют?

— О нет, теперь они спят.

— Что значит спят?

— Они спят там, где их застиг сон. О, кому не требуются кровати на французский манер, так это им!

— Черт возьми! Любопытно было бы на них взглянуть!

— Это несложно. Войдите.

Я осторожно приоткрыл дверь: милорд С… соскользнул со стула и растянулся на полу, держа в руке рёмер^[36]; студент спал, уткнувшись лицом в стол и сжимая правой рукой горлышко бутылки шампанского.

Я пересчитал павших в этом бою: всего оказалось четырнадцать пустых бутылок, как йоханнисберга и шампанского, так и ингельгейма,

Я не стал тревожить сон спящих, но, не желая, чтобы эти двое англичан думали, будто француз менее вежлив, чем они, я взял две свои визитные карточки и одну вложил в бокал милорда, а другую засунул в горлышко бутылки, которую сжимал его спутник.

Мой визит был завершен.

Я тотчас же сел в карету, и мы тронулись в путь.

ДРАХЕНФЕЛЬС. КОБЛЕНЦ

Оказавшись за пределами Бонна, мы поехали по живописной дороге между берегом Рейна и подножием горной гряды, на которой рассыпаны деревни, замки и виллы. Слева от нас, на обочине дороги, виднелась небольшая часовня, носящая название Хох-Кройц ("Высокий крест"). С этой часовней, великолепнейшим образцом готики, не связано ни одно предание: это всего лишь свидетельство набожности монсеньора Вальрама Юлихского, архиепископа Кёльнского, моего давнего знакомого, фигурирующего в романе "Графиня Солсбери".

Именно отсюда открывается с самого выгодного угла зрения изумительный вид на живописные руины Годес-берга. Выехав из этой деревни, мы повернули налево на небольшую боковую дорогу, которая через несколько минут привела нас к деревне Рюнгсдорф на берег Рейна, и увидели там лодки, поджидавшие путешественников; спустя еще несколько минут нас перевезли в Кёнигсвинтер, небольшой живописный городок, стоящий на противоположном берегу. Мы поинтересовались, когда здесь будет проходить пароход, и нам ответили, что он появится в полдень. Таким образом, у нас оставалось в запасе около пяти часов — времени было более чем достаточно для осмотра развалин Драхенфельса.

Поскольку нас никак нельзя было принять за скалолазов, то, едва ступив на твердую землю, мы были атакованы целым роем ослов, их погонщиков и погонщиц, которые окружили нас и принялись восхвалять достоинства своих верховых животных. Один из этих скакунов подкупил нас контрастом между роскошью своего седла и непритязательностью своей клички: он звался Гансик. Хозяин поклялся от имени животного, что его подопечный ни при каких обстоятельствах не ляжет на землю и не станет подходить слишком близко к обрыву. Приняв в расчет эти два обещания, наша спутница доверила ему свою жизнь.

Гансик сдержал слово, поэтому я с полным основанием могу рекомендовать его прекрасным путешественницам со всего света, которые не имеют намерения оказаться на дне какого-нибудь оврага.

Спустя примерно три четверти часа подъема по живописной тропе, опоясывающей гору, мы достигли первой вершины и обнаружили там постоялый двор и обелиск. Гансик направился прямо к первому, я — ко второму, поэтому в отношении сведений, касающихся постоялого двора, я вынужден отослать читателя к Гансику. Что же касается обелиска, то он воздвигнут здесь в память о переправе через Рейн прусской армии.