Дело в том, что часть этих реликвий, сохраненных скорее из алчности, нежели из религиозного почитания, была отправлена императору Карлу Великому в 799 году Иоанном, патриархом Иерусалимским; другая часть была подарена ему Аароном, царем Персии, который одновременно передал ему в дар Иерусалим и Святые места, это давно уже востребованное им наследие, а все остальное было послано ему из Константинополя, как сам он подтвердил в грамоте, запечатанной собственной его печатью.
Я поцеловал частицу креста, поскольку, даже если ее и не касался Христос, она побывала в руках Карла Великого.
Затем я попросил показать мне главные реликвии, ибо мне было известно, что существуют и другие священные предметы, которые выставляют для обозрения раз в семь лет и которые, к примеру, в одном только 1496 году привлекли в Ахен сто сорок две тысячи паломников, пожертвовавших в церковную казну 80 000 золотых флоринов!
К сожалению, эти реликвии выставляют только раз в семь лет, а в промежутке показывают лишь венценосным особам; не принадлежа к этому разряду посетителей, я предложил сторожу поднять его плату с семи франков до пятнадцати, если он пожелает расценивать меня как императора или, по меньшей мере, как короля. Он ответил, что за пятнадцать франков готов расценивать меня куда выше, но что у него нет ключа. Должен заметить, впрочем, что это отсутствие к нему доверия, по-видимому, глубоко его уязвляло.
Главные реликвии включают в себя:
1. Одеяние Богоматери, которое было на ней во время рождения Иисуса Христа. Оно из тканого полотна и имеет пять с половиной футов в длину.
2. Пелены, в которых Спаситель лежал в хлеву.
3. Покрывало, на котором был обезглавлен Иоанн Креститель.
4. Повязка, которая опоясывала бедра Иисуса Христа, когда его распинали на кресте.
Каждая из этих реликвий плотно завернута в кусок шелка, который разрезают перед каждой демонстрацией святынь, а лоскутки раздают присутствующим.
Впрочем, как мне показалось, сторож относился к этим священным предметам без должного уважения, и, вручи я ему всего лишь десять франков вместо обещанных семи, он наверняка признался бы, что не убежден в их подлинности.
ДВА ГОРБУНА. ФРАНКЕНБЕРГ. УЛИЦА ДОМОВЫХ
У дверей собора меня ожидал экипаж, который я нанял для осмотра окрестностей Ахена. Я сел в него и приказал кучеру отвезти меня на Рыбный рынок; дело в том, что Рыбный рынок знаменит не только маасскими угрями и рейнскими карпами, но и старинной легендой, восходящей ко дню святого Матфея 1549 года от Рождества Христова.
Итак, в 1549 году, в день святого Матфея, бедный музыкант-горбун, только что отыгравший на деревенской свадьбе, возвращался домой с честно заработанными тремя флоринами, как вдруг, подойдя к церковной паперти, с удивлением увидел, что площадь перед Рыбным рынком ярко освещена. На колокольне собора только что пробило полночь, время было не торговое, и потому бедный музыкант, подумав, что в эту ночь кто-то в Ахене отмечает свой семейный праздник, не записанный в его календаре, пошел на огни, в надежде, что если там действительно веселятся, то его скрипка придется ко двору. И в самом деле, на площади собралась оживленная толпа, а прилавки рыбных торговцев были так ярко освещены, что музыкант даже стал недоумевать, откуда в городе могло взяться столько свечей. Дымящиеся кушанья подавались на золотых тарелках, самые изысканные вина искрились в хрустальных графинах, придавая им цвета топазов и рубинов, а изрядное число элегантнейших молодых дам и кавалеров в великолепных нарядах воздавали должное этой трапезе, уже подходившей к концу. Увидев все это, музыкант решил, что он попал на какой-то шабаш, и хотел было бежать, но, обернувшись, обнаружил, что на пути у него встали пажи и слуги, приказавшие ему от имени своего господина и своей госпожи взобраться на стол и поиграть для них на скрипке.
Несчастный музыкант, который и в обычное-то время не мог похвалиться чистотой тона, подумал было, что сейчас он совсем опозорится своей игрой, но, к великому его удивлению, с первым ударом смычка пальцы у него забегали с такой ловкостью и с таким проворством, что это сделало бы честь самому Паганини или Берио. И в то же самое время полились столь пленительные звуки, что бедняга даже не мог поверить, будто это он сам их извлекает; все кавалеры выбрали себе партнерш для танца, и начался бешеный вальс, один из тех вальсов, какие наблюдал Фауст и изобразил Буланже; танцующие устремлялись вперед, вращались, кружились наподобие тысячи извивов гигантской змеи, и все это сопровождалось радостными криками, хохотом и столь странными ужимками, что у музыканта, стоявшего на столе, закружилась голова, и, не в силах оставаться на месте, он соскочил со своего импровизированного трона, одним прыжком оказался в центре круга и там, подскакивая то на одной, то на другой ноге и отбивая таким образом такт все ускоряющегося вальса, в конце концов тоже принялся кричать, смеяться и топать изо всех сил, так что к концу танца устал не меньше вальсирующих.
И тогда к нему подошла прекрасная дама, подав ему на серебряном подносе кубок, наполненный восхитительным вином, которое музыкант выпил до последней капли; тем временем двое пажей стащили с него одежду, а дама, приложив поднос к его горбу, взяла тонкий нож с золотым лезвием и, не причинив музыканту ни малейшей боли, удалила у него нарост, который до того он терпеливо носил на спине. А под конец великолепно одетый сеньор, порывшись у себя в кошельке, бросил в пустой кубок горсть золотых флоринов, заполнивших его взамен вина, которое только что выпил музыкант; бедняга, увидев, что пока никто не причинил ему зла, позволял прекрасным дамам и господам действовать по их разумению и рассыпался в благодарностях за все их щедроты, как вдруг вдалеке пропел петух; в тот же миг свечи, трапеза, вина, дамы, рыцари, пажи — все исчезло, словно их сдуло дыханием небытия, и музыкант оказался один в ночи, но уже без горба, держа в одной руке смычок и скрипку, а в другой — кубок, наполненный золотом.
Минуту он стоял в оцепенении, как если бы очнулся от сна, но, мало-помалу успокоившись, понял, что и в самом деле не спит, а разговаривает сам с собой и вслух поздравляет себя со свалившимся на него счастьем. Он вновь направился к своему дому, постучал в дверь и позвал жену. Жена тотчас поднялась и пошла ему открывать, но, увидев вместо горбуна, которого она ожидала увидеть, стройного мужчину, живо захлопнула дверь, решив, что это вор, который подражает голосу ее мужа, чтобы проникнуть в дом. И что бы бедолага ни говорил, как бы он ее ни убеждал, ему все равно пришлось провести ночь на каменной скамье, стоявшей возле порога его собственного дома.
Наутро бедный музыкант сделал новую попытку попасть к себе домой, и на сей раз ему посчастливилось больше, чем ночью, ибо в конце концов жена признала его. Правда, увидев стройного богача вместо бедного горбуна, она, возможно, отчасти решила рискнуть, понимая, что ничего не теряет от такой замены. И тогда музыкант рассказал ей обо всем, что с ним произошло, а жена его, которая, как уже можно догадаться, была женщиной здравомыслящей, посоветовала ему раздать в виде милостыни четверть полученного им золота и, поскольку оставшегося с избытком хватало, чтобы доживать свой век спокойно и безбедно, повесить волшебную скрипку, на манер приношения по обету, под образом его святого заступника. То был разумный совет, и бывший горбун в точности ему последовал.
Приключение это, как нетрудно понять, наделало много шума в Ахене; одним оно пришлось по душе, и таких было большинство, поскольку бедного музыканта там, как правило, очень любили, другие же пришли в уныние, но то были завистники.
И вот среди этих последних был один музыкант, у которого тоже был горб, но рос этот горб спереди, и потому бедолага не мог играть на скрипке, как его собрат с горбом на спине, а играл на кларнете; но поскольку инструмент, на котором ему приходилось играть, по своему положению стоял на ступень ниже скрипки, он уже с давних пор затаил ненависть к бедному скрипачу. И потому, вполне естественно, он был страшно раздосадован свалившейся на того удачей, что не помешало ему прийти в числе первых, чтобы с улыбкой на лице поздравить скрипача с таким везением, заявив, правда, что с горбом музыкант выглядел лучше, и попросив, чтобы тот рассказал ему всю историю в мельчайших подробностях.
