Разузнав все как следует, он ушел и, на основании того, что ему стало известно, придумал собственный план действий.
К несчастью, прошел целый год до того, как он смог привести этот план в исполнение, и для бедного горбуна год этот тянулся, как целый век. Наконец, он дождался дня, а вернее, ночи святого Матфея: музыкант вооружился своим инструментом и пошел играть на танцах в деревне, где за год до этого играл его собрат, а затем в полночь с ударами часов вошел в город через те же ворота и в двенадцать с минутами оказался на площади Рыбного рынка; велика же была его радость, когда он увидел, что площадь, как и год назад, была ярко освещена, те же самые дамы и кавалеры сидели за таким же пиршественным столом, но насколько тогда все были оживлены, настолько теперь все явно грустили. Тем не менее музыкант поднес к губам кларнет и, хотя его не раз знаками призывали к молчанию, заиграл мелодию вальса, которой тотчас же принялись вторить совы и филины, сидевшие на каменных статуях святых, что украшали старый собор; и тогда призраки взялись за руки, но, вместо безудержно веселого вальса, который они отплясывали в прошлый раз, стали исполнять грустный и медленный менуэт, завершившийся чопорными и деревянными поклонами, словно то танцевали мраморные статуи, сошедшие с надгробий. Тем не менее к нему подошла та же самая дама, которая год назад дала славному скрипачу награду, ставшую предметом чаяний завистливого кларнетиста, и, когда двое пажей сняли с него камзол, что бедняга перенес с замечательным спокойствием, она приложила к его спине серебряное блюдо. Однако, поскольку это было то самое блюдо, на котором заботливо хранился горб его собрата, и приложено оно было к тому же самому месту на спине, то горб тут же прирос к ней; тем временем пропел петух, все исчезло, а кларнетист остался с двумя горбами — спереди и сзади.
Каждый из музыкантов получил по заслугам.
Мы выехали из Ахена через Буртшейдские ворота, чтобы отправиться, как и подобает любому путешественнику, на минеральные источники. Как и все минеральные воды, воды из источников Буртшейда отвратительны на вкус.
Когда мы выехали из Буртшейда, я сошел с кареты и кучер, который до этого привлек мое внимание к развалинам Франкенберга, видневшимся среди гущи деревьев, указал мне на ведущую к ним тропинку. Я пошел по ней, не отклоняясь ни на шаг в сторону, и на протяжении ста или ста пятидесяти шагов двигался вдоль окутанного паром ручейка, теплая сырость которого, как мне показалось, позволяла траве сохранять изумительную зелень, а затем пересек Фельзенбах. На мгновение заблудившись среди изгородей, я, наконец, очутился перед воротами фермы. Именно на эту ферму, выпив воду в Буртшейде, приходят ополоснуть рот макеем. Впрочем, поскольку наши читатели, вероятно, не найдут слова "макей" в книге "Домашняя кухня", уведомим их, что это попросту смесь сливок, корицы и сахара, весьма приятная на вкус.
Я обошел развалины и увидел озеро, на дне которого погребено кольцо Фастрады. Когда замок только построили, а вода в озере была прозрачной, это было, вероятно, прекрасное жилище, и, даже оставляя в стороне колдовские чары, нетрудно понять, почему оно так нравилось императору.
Однако, менее счастливый, чем он, я не мог провести здесь всю свою жизнь и был вынужден вернуться в карету; следуя какое-то время по внешним бульварам, мы продвинулись вперед и, по-прежнему не выходя из кареты, оказались на вершине горы Лусберг, в том самом месте, где Сатана, устав под тяжестью своей ноши, бросил ее[23]; еще лет тридцать назад гора была сплошь песчаной, такой, какой она выпала из его рук. Но начиная с 1807 года, с того времени, когда верить в дьявола почти совсем перестали, старая гора, возникшая благодаря хитроумной уловке, обратилась в сады, и ее бесплодная почва скрылась под зеленым покровом, среди которого вперемешку поднялись деревья, кафе и загородные дома.
Гора Сальваторберг осталась в большей степени верна своим старым порядкам, и на ней видны лишь развалины древней церкви, построенной Лотарем I, а также нечто вроде фермы, уж не знаю кому принадлежащей.
Мы вернулись в Ахен через Кёльнские ворота, и по моей просьбе кучер остановился возле проулка Домовых; свое название Хинценгесшен эта небольшая улица приобрела благодаря другому старинному преданию.
Давным-давно в Лимбурге, на том самом месте, где сегодня лежат развалины замка Эммабург, которые из-за жесткой дисциплины, установленной Фридрихом Вильгельмом, я смог увидеть, лишь рискуя свернуть себе шею, находилось огромное подземелье, конца-краю которого никто никогда не видел; это подземелье, казавшееся пустынным днем, ночью превращалось в жилище тех добрых домовых из семейства Трильби, историю которых нам рассказал Нодье; эти славные дети Земли, известные своими невинными хитростями и безудержным весельем, собирались с заходом солнца и до часа ночи сидели за длинными столами, распевая песни на неведомом языке и чокаясь маленькими золотыми кубками, звон которых настолько напоминал звяканье колокольчиков, что однажды какой-то пастух, потерявший свою телку и решивший, что она забрела в подземелье, спустился туда на эти звуки и увидел весь этот веселый подземный народец, который распивал изысканные вина и распевал шальные песни. И тогда он понял, что эти звуки, которые ему показались звяканьем колокольчика его телки, были звоном маленьких золотых кубков, и тотчас убежал; причем домовые, хотя и видели его, не причинили ему ни малейшего вреда.
Правда, они надеялись, что пастух будет держать язык за зубами, но, выйдя из подземелья, он первым делом отправился к своему духовнику, чтобы рассказать ему о маленьких бесенятах, любящих так хорошо поесть; духовник был монахом строгих правил, который не жаловал тайные праздники и считал, что развлекаться можно лишь в дни, дозволенные календарем. Он устроил сбор пожертвований, собрал значительную сумму, и на том самом месте, где пастух вошел в подземелье, построил церковь, водрузил крест на ее куполе и со всей торжественностью, в сопровождении духовенства, отправился в нее, чтобы отслужить там обедню, а затем, в соответствии с обрядом, провести изгнание бесов.
Но все эти церемонии оказались ненужными: с первыми же ударами колокола несчастным бесенятам-домовым пришлось спешно убраться из подземелья.
Однако изгнанники, оставшись без своего старого пристанища, избрали себе новое жилище, и, в то время как пастух, наказанный за свою болтливость, умирал от затяжной чахотки, они обосновались в подземелье башни, расположенной между Кёльнскими воротами и воротами Занд-Кауль. Но, увы, бедные бесенята, второпях покидая старое жилище, не успели захватить с собой домашний скарб, которым оно было заполнено; и вышло так, что у них не осталось ни серебряных блюд, ни золотых кубков; и теперь каждый раз, когда они отмечали какой-либо праздник, им приходилось заимствовать котелки, кастрюли и стаканы у жителей соседних улиц; войдя в дом через дымоход, они со страшным шумом уносили нужную им утварь, а наутро хозяева обнаруживали ее аккуратно сложенной у порогов своих домов. И тогда эти хозяева поняли, что когда какие-нибудь признаки вроде потрескивания огня в очаге, ржанья коней или позвякивания кухонной посуды дают знать о приближении праздника у домовых, то лучше самим выставлять у дверей домов утварь, которую ночные посетители имели обыкновение брать во временное пользование, и впредь так и поступали. Признательные домовые перестали шуметь, и жители соседствующих с башней улиц могли, наконец, спать спокойно.
Но однажды вечером двое бравых солдат, которые квартировали на постоялом дворе Соваж, расположенном на той самой улице, что сегодня называется улочкой Домовых, увидели, как хозяин постоялого двора, проявляя особое усердие, чистит свои кастрюли, а потом, надраив их до блеска, выставляет на пороге дома. Они спросили у него, для чего он так старается, и, узнав, что делается это ради домовых, принялись хохотать, а поскольку то были люди бесстрашные, не верившие ни в Бога, ни в черта, они сказали ему:
