Для большего удобства пассажиров надписи были и по-немецки, и по-французски; я прочел, что у меня место номер четыре и что мне запрещено меняться местами с соседом, даже с его согласия. Эта чисто военная дисциплина еще в большей степени, чем адская тарабарщина, на которой изъяснялся кучер, указывала на то, что скоро мы попадем во владения его величества Фридриха Вильгельма.

Я обнял г-на Полена и сел в карету. В назначенное время она тронулась с места.

Поскольку мое место было в уголке, то тирания его величества короля Пруссии не показалась мне столь уж невыносимой, и должен даже признаться, что я заснул таким глубоким сном, как если бы ехал по свободнейшей из стран на земле; но около трех часов ночи, то есть на рассвете, я проснулся из-за того, что карета не двигалась.

Подумав сначала, что случилось какое-то происшествие, что нас кто-то задержал или мы увязли в грязи, я высунул голову из окна. Но мое предположение оказалось ошибочным: никакого происшествия не случилось, и на прекраснейшей в мире дороге никого, кроме нас, не было.

Я вытащил из кармана билет, перечитал его от первой до последней буквы и, убедившись в том, что мне не запрещено разговаривать с моим соседом, спросил у него, как долго мы уже стоим.

— Минут двадцать, — ответил он.

— А позвольте спросить, что мы здесь делаем?

— Мы ждем.

— Ах так, мы ждем. А чего мы ждем?

— Мы ждем, когда наступит время.

— Какое время?

— Время, когда мы имеем право прибыть в Ахен.

— А что, для этого существует какое-то определенное время?

— В Пруссии все определено.

— А если мы прибудем раньше?

— Кондуктора накажут.

— А если позже?

— Тоже накажут.

— Ах так! Ну тогда, пожалуй, понятно.

— В Пруссии все понятно.

Я кивнул в знак согласия: ни за что на свете мне не хотелось перечить господину, который, по-видимому, имел столь твердые политические убеждения и который к тому же столь любезно и столь сжато отвечал на мои вопросы. Казалось, мое одобрение было ему приятно; меня это подбодрило, и я продолжал:

— Простите, сударь, а в каком же часу кондуктор должен прибыть в Ахен?

— В четыре часа тридцать пять минут утра.

— А если у него отстают часы?

— В Пруссии часы никогда не отстают.

— Будьте добры, доставьте мне удовольствие, объяснив это подробнее.

— Это же очень просто.

— То есть?

— Напротив кондуктора, сидящего наверху под навесом, расположены часы, запертые на ключ и показывающие то же время, что и часы на почтовом дворе. Ему известно, что в такое-то время он должен прибыть в такую-то деревню, в такое-то время — в другую, и он либо подгоняет, либо приостанавливает кучера, чтобы въехать на почтовый двор ровно в четыре часа тридцать пять минут.

— Я сожалею, что мне приходится проявлять подобную настойчивость, сударь, но вы так любезны…

— Что еще, сударь?

— Но если все так предусмотрено, то как же случилось, что теперь мы вынуждены ждать?

— Да потому, наверное, что кондуктор, подобно вам, уснул, а кучер этим воспользовался и поехал быстрее.

— Ну что ж, тогда я воспользуюсь остановкой и выйду на минутку из кареты.

— В Пруссии не выходят из карет.

— О, это, знаете ли, очень удобно. А то у меня было желание взглянуть, что это за замок вон там, с вашей стороны…

— Это замок Эммабург.

— А что это за замок?

— Тот самый, где приключилась ночная история с Эгинхардом и Эммой.

— Ах так! Будьте добры, пересядьте на мое место, и тогда я взгляну на замок хотя бы в окно.

— Я бы с радостью, сударь, но в Пруссии нельзя меняться местами.

— Ах, черт, ну да, верно, а я совсем запамятовал. Простите, сударь, и забудьте об этом.

— Этти пруклятые франтсузы, он есть так болтлифф, — произнес, не открывая глаз, толстый немец, с важным видом сидевший в своем углу напротив меня и не раскрывший рта с тех пор, как мы выехали из Льежа.

— Что вы сказали, сударь? — спросил я, живо обернувшись к нему, ибо меня не очень порадовало его замечание.

— Моя ничего сказат, моя спат.

— И правильно делаете, что спите, только не говорите во сне вслух, а если уж говорите, то лучше на своем родном языке.

Немец захрапел.

— Кучер, vorwarts^[21] — крикнул кондуктор.

Дилижанс стремительно сорвался с места. Я поспешил выглянуть из окна, чтобы, по крайней мере, бросить взгляд на романтические руины, сведения о которых дал мне мой услужливый попутчик, но, к несчастью, дорога делала поворот, и они уже скрылись из вида.

В четыре часа тридцать пять минут, ни секундой раньше, ни секундой позже, мы въехали на почтовый двор. Немногие города соответствуют сложившемуся у нас представлению о том, как они должны выглядеть, об их названии и о той роли, какую они играли в истории, и в этом отношении мне не привыкать к разочарованиям, но признаюсь, что, оказавшись в четыре часа утра на Ратушной площади, увидев, как встает рассвет над памятником бургомистру Хору-су, увидев огромную пустынную площадь, на которой, подобно бронзовому призраку, возвышается статуя старого императора, украшенная странным орлом со взъерошенными перьями, я не мог не узнать столицу франкских королей и с почтением приветствовал императорский город, как по-прежнему называют его здешние жители.

Мы не будем сейчас излагать историю Ахена. Древний и современный город словно отделены друг от друга величественной тенью; это тень Карла Великого, родившегося здесь в 742 году и умершего здесь же в 814-м. Вполне вероятно, что ничего существенного не происходило здесь до этого и, вполне определенно, после этого.

Дело в том, что Карл Великий, истинный тевтонский король, был привязан к Ахену, своему германскому городу, совсем иначе, чем к Парижу, своему французскому городу. И потому даже сегодня все в Ахене хранит память о нем, и вы не найдете здесь ни одного древнего камня, с которым народ не связывал бы легенду о своем старом императоре.

МАЛЫЕ И ГЛАВНЫЕ РЕЛИКВИИ

Выйдя из гостиницы "Великий Монарх", избранной мною в качестве пристанища, я прежде всего отправился осматривать главную площадь, которую мне довелось пересечь на рассвете, и при повторном посещении счел ее исключительно своеобразной. Именно памятник императору Карлу Великому, изваянный в стиле времен императора Максимилиана, старый бронзовый орел с растрепанными потемневшими перьями и массивный дворец XIV века с башней Гранус и Рыночной башней формируют облик города, ставшего местом коронации всех этих стародавних императоров, призраков истории, которые являются нам, романтикам, волоча за собой во мраке прошлого свои бронзовые саваны.

Как известно, ратуша, построенная в XIV веке бургомистром Хорусом, находится на том самом месте, где, по-ви-димому, стоял дворец великого императора. Правда, ни одна из частей здания не может быть датирована тем временем, но, закладывая в 1730 году фундамент грандиозного крыльца, архитектор Коувен обнаружил на глубине в пятнадцать футов широкую круговую лестницу, которую по массивности конструкции ему удалось датировать с достаточной определенностью VIII веком. Эта находка превратила в уверенность казавшееся прежде лишь правдоподобным привычное представление о том, что готическая ратуша стоит на том самом месте, где некогда высился романский дворец.

Эта ратуша, чрезвычайно необычная по своему внешнему облику, не сохранила, однако, в своем внутреннем убранстве ничего примечательного; кроме того, время и нужды городского совета повлекли за собой перепланировку помещений; даже сам зал коронации императоров, имевший сто шестьдесят два фута в длину, сочли слишком большим, и сегодня он разделен перегородкой на две части: кажется, что он сам переделал себя, чтобы соответствовать размеру тех, кто обретается в нем сегодня.

Кафедральный собор, хотя и претерпевший одно за другим несколько изменений, представляет собой, тем не менее, здание, возведенное Карлом Великим. В него входишь через ту же дверь, через которую вошел волк, и это искупительное животное по-прежнему сидит на своем бронзовом пьедестале слева от паперти, в память об услуге, оказанной им городу. Когда Наполеон, этот Карл Великий нового времени, проходил через Ахен, он коснулся скульптуры кончиком своей шпаги, и ее переправили в Париж вместе с гранитными колоннами, поддерживающими ротонду храма. Напротив волка, на такой же, как его, колонне высится огромных размеров бронзовая еловая шишка, значение которой мне совершенно неизвестно. Я не раз расспрашивал о ней местных жителей, но, как правило, слышал в ответ, что это Душа бедного волка^[22]. За неимением лучшего объяснения, мне пришлось довольствоваться этим.