В Келе путешественник пересекает Рейн; в прошлом, когда Франция выступала защитником Конфедерации, там находилось замечательное предмостное укрепление, которое выглядело как форпост великолепной страсбургской крепости, шедевра Вобана, построившего ее в 1682 году и начертавшего на ней девиз: "Servat et observat^[47]"; здесь река разделяется на два рукава; первый мост — наплавной — ведет к острову; неподалеку от дороги возвышается памятник Дезе. Это усеченный обелиск с барельефами по бокам, один из тех не имеющих особой ценности саркофагов, какими города при посредстве своих муниципальных советов увековечивают своих великих граждан. Но поскольку на немногих из них можно прочесть столь славное имя, следует остановиться и поклониться ему.

Благодаря стараниям таможни Келя мы попали в Страсбург только к половине восьмого вечера, а это означало, что мне пришлось отложить на следующий день посещение кафедрального собора.

Мой спутник отвел меня в гостиницу "Ворон"; он прожил в ней неделю перед тем, как присоединиться ко мне во Франкфурте, и прославил ее в стихах, за которые Ша-пель и Башомон, будь эти стихи им известны, отдали бы многое, чтобы иметь возможность вставить их в свои путевые заметки.

Поэтому нас встретили как старых знакомых и бросились нам навстречу; хозяин гостиницы оставил партию пике, чтобы приветствовать нас, а его партнер тут же поднялся, чтобы обменяться рукопожатием с Жераром, который приветствовал его, назвав генералом.

— Черт возьми, друг мой, — сказал я ему, когда мы сели за стол, расположившись напротив непременного гусиного паштета, окаймленного с одной стороны колбасой, а с другой — шестью копчеными сосисками. — А я и не знал, что у вас есть такие хорошие знакомства в вольном городе Страсбурге.

— Вы имеете в виду генерала?

— Да, генерала. А как его зовут?

— Генерал Гарнизон.

— Хотя это имя звучит очень воинственно и очень подходит тому, кто его носит, позвольте заметить, что мне оно совершенно незнакомо.

— Это местное имя, и если его не знают в остальной Франции, то в Страсбурге оно пользуется большим уважением.

— А каким образом он приобрел такую известность?

— Достаньте свои часы, — сказал мне Жерар.

— Ну и что дальше? — спросил я, подчинившись.

— Который теперь час?

— Без четверти девять.

— В девять генерал Гарнизон встанет, возьмет шляпу и удалится; это его время, а генерал отличается пунктуальностью. После этого вы попросите нашего хозяина рассказать вам историю генерала, и он вам ее расскажет; а пока мы ждем, не желаете ли вы еще ложку гусиного паштета и кусок сосиски?

Поскольку ждать оставалось недолго, я набрался терпения; без пяти девять я встал на пороге обеденного зала, откуда была видна комната, где находился наш хозяин. Ровно в девять, как и сказал Жерар, генерал встал, взял шляпу, раскланялся со мной и вышел.

Я тотчас же подошел к хозяину и попросил его рассказать мне историю генерала Гарнизона.

Вот она.

ГЕНЕРАЛ ГАРНИЗОН

Это произошло в конце августа 1815 года, через два с половиной месяца после Ватерлоо. Генерал Рапп, командующий Рейнской армией, был вынужден отступить в Страсбург, ведя за собой две пехотные дивизии, поредевшие во время арьергардных боев, а также остатки двух или трех эскадронов кавалерии, которые он хотел сохранить для Франции. Союзники преследовали его вплоть до города, и шестьдесят тысяч солдат окружили маленькое войско генерала, угрожая Страсбургу губительной осадой.

3 июля принц Вюртембергский уже отправил к генералу Раппу парламентера, требуя от имени Людовика XVIII, только что вернувшегося в Париж, передать ему Страсбургскую крепость; но генерал попросил предъявить приказ короля, а поскольку у парламентера приказа не было, его препроводили к аванпостам.

Эти требования были повторены 4-го и 5-го, но 6-го, разгневанный такой настойчивостью, генерал Рапп встал во главе горстки солдат и, произведя разведку австрийских позиций, захватил несколько постов, порубил саблями сторожевые заставы кавалерии и, показав тем самым, что он отнюдь не расположен вести переговоры с противником, вернулся на свои позиции.

Обмануться в его намерениях было уже невозможно, поскольку два дня спустя, в ночной атаке со стороны Страсбурга генерал Рапп неожиданно напал ночью на укрепленный лагерь союзников, захватил его в штыковом бою, опрокинул их кавалерию, взял в плен немалое число австрийских офицеров, не успевших скинуть с себя домашние халаты, и без всякой учтивости вынудил нескольких генералов спасаться бегством в ночных рубашках; в ответ союзники попытались помешать отходу наших войск, но нападавшие были дважды отброшены, понеся потери, и в полном беспорядке отступили. Французские войска вернулись в лагерь, убедившись в том, что неприятель значительно превосходит их числом.

Затем последовало соглашение о перемирии, которое положило конец военным действиям на всех участках, находившихся под командованием генерала Раппа. В соответствии с этим соглашением в крепости расположился австрийский генерал Фолькман.

Но, отказавшись от мысли захватить Страсбург силой оружия, союзники решили, тем не менее, получить его хитростью. Там, где не принесло успех железо, можно было испробовать золото. Хорошо организованный бунт способен сделать то, что недоступно честной войне, и смутьяны иногда бывают удачливее, чем солдаты.

Впрочем, половина дела уже была сделана. В том сильнейшем смятении, в каком пребывала империя, умами владели тревога и сомнения. Всеми было признано, что император непобедим, и вот он оказался побежден. А раз так, его наверняка предали, причем его же собственные генералы, офицеры и солдаты. Почему войска вдруг перестали противостоять противнику? Потому что неприятель в двадцать раз превосходил их численностью? Что за довод! Несомненно, командиры вступили в сговор с союзниками.

Все это говорилось шепотом на биваках и в казармах, а то, что говорится шепотом, слышно далеко.

И вот в этой обстановке всеобщего недоверия граф Рапп получил от королевского правительства приказ расформировать вверенные ему войска и отпустить всех солдат поодиночке и без оружия. О жалованье войскам речи не было. Кроме того, ему предписывалось сдать русским уполномоченным десять тысяч ружей из страсбургского арсенала. Легко судить, какое волнение, а еще в большей степени уныние охватило солдат. Стало быть, с союзниками обменивались письмами; стало быть, под покровом ночи в лагерь противника переносили оружие! Выходит, главнокомандующий и в самом деле продался австрийцам! Верно, значит, говорили, что он получил от врага миллионы, чтобы сдать ему французов.

Тем временем Рапп прилагал неслыханные усилия, чтобы добиться от правительства выплаты жалованья войскам, прежде чем распустить их, но ему удалось вырвать лишь ничтожную сумму в 560 000 франков, которую было даже неловко предлагать им.

Это и привело к началу тишайшего из восстаний, справедливейшего из бунтов, аккуратнейшего из беспорядков, почтительнейшего из неповиновений.

2 сентября утром главнокомандующему нездоровилось, и он принимал ванну. Ему доложили, что пять унтер-офицеров из разных полков просят разрешения переговорить с ним от лица своих товарищей. Он приказал впустить их.

— Господин генерал, — сказал один из выборных, — мы пришли сюда, чтобы иметь честь представить вам решение армии, касающееся порядка ее расформирования.

И он прочел:

"Выступая от имени Рейнской армии, офицеры, унтер-офицеры и солдаты заявляют, что они согласны подчиниться приказу о роспуске армии лишь на следующих условиях.

Статья 1. Офицеры, унтер-офицеры и солдаты покинут армию, лишь когда полностью получат причитающееся им жалованье.

Статья 2. Они уйдут в один и тот же день, забрав с собой оружие, снаряжение и по пятьдесят картушей каждый.

Статья 3…"

Генерал Рапп не дал ему закончить. Со своими солдатами он обращался не лучше, чем с неприятелем. В ярости он выскочил из ванны и, вырвав бумагу из рук злополучного оратора, закричал: