На следующий день, в полдень, Хусейн получил два миллиона. В час дня с европейской коммерцией расплатились, и бей мог ходить с высоко поднятой головой перед этими проклятыми гяурами.

Человеку, который оказал подобную услугу своему господину, нельзя было отказать в первой милости, какую он попросит. А первой милостью, о какой Бен-Хайят попросил бея Хусейна, было замещение баш-мамелюка подопечным откупщика Аль-Шакиром. Эта милость была ему дарована.

И в самом деле, едва оказавшись у власти, Аль-Шакир почти по всем вопросам проявил себя как исключительно умный человек. Он оздоровил финансы, организовал регулярную армию — первую, становление которой увидело регентство Туниса.

Мы сказали, что он проявил себя как исключительно умный человек почти по всем вопросам. По всем, кроме одного. Вместо того, чтобы в дни своего процветания вспомнить о человеке, которому он был обязан счастливой судьбой, Аль-Шакир проявил неблагодарность — ни больше, ни меньше, впрочем, как любой христианин.

В результате было замечено, что Аль-Шакир вступает в сговор с Высокой Портой, на что, возможно, и не обратили бы внимания, если бы не его неблагодарность. Все это происходило в то самое время, когда султан грозил своему вассалу Хусейну походом против Туниса.

Вот уже несколько дней Аль-Шакир замечал охлаждение в поведении своего любезного господина и потому остерегался ездить в Бардо, осмотрительно оставаясь дома и полагая, что туда за ним не придут.

Внезапно в тунисских водах появился французский флот. Этот флот, которым командовал адмирал Лаланд, прибыл оказать поддержку своим флагом бею Хусейну, нашему союзнику.

Хусейн письмом предупредил Аль-Шакира, что на следующий день, в полдень, французский адмирал будет принят в Бардо и что его тоже приглашают присутствовать на приеме. Уклониться от подобного торжества было трудно. Аль-Шакир справился у адмирала, действительно ли такая встреча состоится. Оказалось, что в письме бея содержалась истинная правда. Так что в полдень Аль-Шакир вошел в одну дверь, а адмирал Лаланд — в другую. Адмирала Лаланда проводили в комнату и попросили подождать там. После часа ожидания адмирал Лаланд подумал, что бей о нем забыл, и решил освежить его память через посредство боаба. Хусейн был человек воспитанный: он понял, что нельзя просто так, без всяких объяснений, заставлять ждать французского адмирала.

И потому адмирал Лаланд вскоре увидел своего коллегу, Асонаха Монали, адмирала тунисского флота, который с отменной учтивостью попросил его от имени своего господина набраться терпения, ибо его господин заканчивает в эту самую минуту одно маленькое семейное дело.

Посмотрим, что это было за маленькое семейное дело, которое заканчивал бей Хусейн. Едва войдя в Бардо, Аль-Шакир увидел, что двери дворца захлопнулись за ним. С этой минуты он понял, что для него все кончено. Но так как он был человек большого мужества, на лице его ничего не отразилось.

Его привели в зал совета. Ведь диван был в сборе. Аль-Шакир направился было к бею Хусейну, дабы приветствовать его, как положено; но тот сделал ему знак рукой оставаться на месте.

Затем бей Хусейн во всеуслышание обвинил Аль-Шакира в сговоре против него с Высокой Портой и спросил всех, кто окружал его, какого наказания заслуживает человек, повинный в подобной неблагодарности.

Само собой разумеется, все высказались за смертный приговор. "Да будет так", — произнес бей. Аль-Шакир даже не пытался защищаться: он заранее понял, что приговорен. В тот же миг был отдан приказ о проведении казни.

Аль-Шакир заявил, что он готов умереть, но попросил, чтобы ему были дарованы три милости. Первая — совершить молитву, чтобы примириться с Господом, если Всевышний отвернулся от него. Вторая — помочиться перед казнью, чтобы оградить свою смерть от унизительного действия, обычно сопровождающего удушение. Третья — самому намылить шнур, которым его должны удавить, чтобы он скользил как подобает и удушение прошло бы быстрее. Эти три милости были ему дарованы.

Молитва его продолжалась положенное время. Затем он вышел в сопровождении четырех стражей и вернулся, сделав то, зачем выходил.

Наконец, когда ему вручили шнур, которым его должны были удавить, он намылил его с особым тщанием. ("Не трогайте топора", — промолвил Карл I, прервав свою речь, чтобы сделать палачу это важное замечание.) Через несколько минут после того, как шнур был приведен им в должное состояние, Аль-Шакира удавили.

Это и было то самое м а л е н ько е семейное дело, которое заканчивал бей Хусейн. Дело, действительно, было семейное, поскольку Аль-Шакир приходился бею зятем. Удавив Аль-Шакира, пригласили г-на де Лаланда. Перед смертью Аль-Шакир показал пример весьма примечательной аккуратности. Он снял с пальца бриллиант в сто пятьдесят гран, а затем висевшие на шее или прикрепленные к груди ордена, усыпанные бриллиантами. С плеча он спустил повязку, заключавшую дюжину неоправленных бриллиантов такого же размера, как и тот, что был у него на пальце. И все это Аль-Шакир вручил казначею бея. Таким образом, он ушел из власти, как и пришел в нее — нагим и нищим.

Мы уже говорили, что удушение почти вышло из употребления и теперь на смену ему пришло отсечение головы. Скажем сначала, как выносится приговор, а после опишем, как он приводится в исполнение. Виновный предстает перед беем. Допрос обычно длится не более десяти минут или четверти часа. Дядя нынешнего бея уверял, что десяти минут или четверти часа ему всегда хватает, чтобы понять, виновен человек или нет.

Убедившись в виновности обвиняемого, бей довольствуется тем, что делает горизонтальное движение раскрытой ладонью и произносит слово к и с с. Все ясно.

Боабы, их обычно бывает двое^[12], тотчас берут осужденного и уводят его прочь из Бардо. При выходе из дворца вся толпа торговцев, о которых мы говорили, набрасывается на приговоренного, пытаясь ухватить кусок его бурнуса, кафтана или штанов: каждая реликвия такого рода приравнивается, по их понятиям, к куску веревки повешенного, которая, как известно, должна приносить счастье тому, кто бережно хранит ее. В итоге осужденный выходит из Бардо чуть ли не голый. Добравшись до места казни, боабы завязывают приговоренному глаза, заставляют его встать на колени и предлагают ему прочитать молитву. По знаку боаба его помощник колет осужденного кинжалом в правый бок. Естественным движением тот сразу откидывает голову на правое плечо; улучив момент, боаб ударом ятагана отделяет голову от туловища.

В какой-то части Алжира еще существует наказание расплатой: око за око, зуб за зуб. Однако применяется оно редко, в основном если родственники жертвы бедны. Тогда они соглашаются на то, что называется у них "диа", другими словами, обмен, предоставляя Всевышнему заботу наказать виновного в мире ином и принимая в этом мире плату за пролитую кровь.

Между тем что-то похожее на стародавнюю месть произошло в Маскаре в 1838 году. Двое детей из враждующих семей ссорились на улице. Выходят их отцы, принимают сторону своих детей и ссорятся в свою очередь. Один из спорщиков выхватывает нож, наносит противнику пять ножевых ударов и убивает его. Убийцу хватают, ведут к кади, открывают книгу законов и читают такие слова:

"О вы, кто верует, предписан вам закон око за око, зуб за зуб, вам всем, привратникам Бардо, страшным привратникам, которые в случае надобности становятся палачами: свободный человек за свободного человека, раб за раба, женщина за женщину".

После этого кади присуждает убийце получить пять ножевых ударов в те же места, куда они были нанесены им самим, а чтобы избежать обмана, эти места помечают на теле.

Затем кади обратился к ближайшему родственнику жертвы — его брату: "Закон отдает его тебе, можешь убить его на площади". Брат увел приговоренного, сопровождаемого четырьмя чаушами; придя на площадь, он своей рукой нанес ему пять ударов в указанные места.

При каждом ударе приговоренный повторял: "Меня убивает Всевышний, а не ты". Этот извечный ответ, какой слово дает железу, довел брата до исступления и, увидев, что после пятого удара приговоренный не умер, он хотел нанести ему шестой; но народ воспротивился этому.