Господин Экала (так зовут дворянина, приехавшего вместе с нами из Кордовы в Севилью) тоже прислал мне карету, так что в нашем распоряжении оказалось три свободных места. Одно из них по праву занял Бюиссон, другое было предложено Сен-При.
В ста шагах от городских ворот, куда мы с шумом подъехали на двух своих экипажах, у дверей маленького трактира, где принято останавливаться, чтобы выпить по пути бокал хереса, нас ждал господин граф дель Агвила. Вино было хорошим, а форма бокалов превосходной. Там собралось примерно человек двадцать — все в андалусских костюмах, верхом на лошадях, вооруженные длинными копьями пикадоров. Костюм графа дель Агвила, хотя и очень простой, отличался безупречным изяществом, возможно, именно благодаря своей простоте. Его лощадь, хотя и несколько изношенная, как все лошади, на которых собираются участвовать в корриде, таила под своим укороченным галопом превосходную стать. Граф дель Агвила предназначал ее специально для состязаний, в которых нам предстояло его увидеть. Он слыл одним из лучших пикадоров Испании.
В Испании, сударыня, помимо рехонеадоров, о которых я Вам уже говорил и которых можно увидеть только на больших празднествах, в корридах не так уж редко участвуют и знатные дворяне — либо ради собственного удовольствия, либо на пари, либо во славу дамы, как говорили во времена рыцарства. Несколько лошадей были приведены в поводу для тех из нас, кто пожелает ехать дальше верхом. Жиро и Дебароль воспользовались этим предложением, однако отказались от одновременно предложенных им копий. Мы тронулись в путь прямо через равнину; испанские лошади и мулы не так привередливы, как наши, которым обязательно нужны дороги; они проходят повсюду и тащат за собой экипажи; правда, надо сказать, почти всегда эти экипажы изготавливают в предвидении таких чрезвычайных обстоятельств. Место встречи было выбрано на берегу Гвадалквивира среди невозделанной равнины, как будто засеянной короткой и сухой травой, среди которой кое-где торчали пучки чертополоха. Над равниной господствовал холм; на вершине холма стоял монастырь. Обзор закрывала стена огромного парка, а над ней высилось несколько прекрасных деревьев. Место, где мы собрались, представляло некое подобие квадратной арены, с одной стороны загороженной зрителями, с другой — Гвадалквивиром, с третьей — холмом и стеной парка. Четвертая сторона оставалась свободной, оттуда и должны были появляться быки, видневшиеся вдали: группами по пять-шесть в каждой они неповоротливо паслись на равнине, а время от времени поднимали головы, вытягивали шеи и протяжно ревели. Граф дель Агвила вместе с двенадцатью — пятнадцатью всадниками образовал большой круг, взяв быков в кольцо, как загонщики поступают с дичью. Во время этих приготовлений быки выказывали явные признаки тревоги; они поворачивали голову в сторону, мычали, били себя хвостом по бокам. Заметив приближающихся всадников, самые предусмотрительные быки тронулись с места; несколько других проявили большое беспокойство, но, казалось, решили не покидать приглянувшееся им пастбище до последней возможности; наконец, другие — то ли самые несведущие, то ли самые здравомыслящие — вроде бы вообще ничего не замечали. Но вскоре вторые двинулись вслед за первыми и остались только самые беззаботные. Впрочем, ощутив прикосновение копий, они тоже пустились в дорогу. В итоге стадо в шестьдесят голов рысцой бежало в кругу, грузно переступая и оглядываясь то направо, то налево: с одной стороны путь им преграждала каменная стена, с другой — людская. Животные не видели третье, скрытое от их глаз препятствие — Гвадалквивир, зажатый между берегов, но они чувствовали, они знали, что впереди река. Как только быки сбились в кучу, каждый всадник выбрал себе противника, и коррида началась. Стадо состояло из животных четырех-пяти лет, предназначавшихся для цирка. Эта коррида была для них своего рода испытанием их будущей храбрости. Те, кто заслужит чести погибнуть на поле битвы, тут же получат клеймо, а тех, кого признают слабыми или трусливыми, безжалостно отправят на бойню.
Граф дель Агвила, руководивший корридой, ударил копьем первого быка; животное, спасаясь от боли, бросилось бежать; граф последовал за ним, ускоряя ход лошади по мере того, как оно ускоряло свой; затем, когда лошадь и бык разгорячились как следует и в какое-то мгновение все четыре копыта быка одновременно оторвались от земли, граф вытянул руку и копьем ударил его между основанием хвоста и верхней частью бедра.
Бык, не имея опоры, трижды перевернулся через спину и остался лежать брюхом вверх, совершенно ошеломленный тем, что с ним произошло, и тщетно пытаясь осознать случившееся. Граф подождал минуту, чтобы посмотреть, поднимется ли животное и продолжит ли оно сражение; но бык, восстановив равновесие, остался сидеть на месте с еще более задумчивым видом, чем когда он лежал на спине. Было очевидно, что его охватили раздумья и что, возможно, это был великий мыслитель, но не смельчак. С криком «На бойню, на бойню!» граф направился к другому противнику.
В это же время с ббльшим или меньшим успехом, в зависимости от ловкости пикадоров, проходило еще двадцать сражений. Два-три быка, перевернувшись кубарем, как и тот, за злоключениями которого мы только что наблюдали, поднялись и кинулись на пикадоров; одного из них противник даже начал изо всех сил теснить, и всадник пустил лошадь в галоп, пытаясь уйти от преследующего его быка, как вдруг граф ударил животное концом копья и опрокинул, заставив его откатиться на десять шагов. Однако бык этот обладал инстинктами настоящего бойца: он поднялся во второй раз и двинулся на графа, который, только что показав нам свою ловкость как пикадор, проявил теперь блестящее умение наездника. Все то, что когда-то проделывал на наших глазах пеший Монтес, чтобы увернуться от быка, граф проделывал верхом на лошади.
Казалось, что у лошади и всадника общее мышление и даже общее чутье. Миф о кентавре воплотился в жизнь, и по прошествии десяти минут этой тщетной борьбы бык, устав от бесконечных петляний перед ним графа, рухнул на передние колени. Графу оставалось лишь тронуть его кончиком копья — и бык повалился на землю. Однако это падение было для быка равносильно победе: отныне он предназначался для цирка.
Все это состязание длилось три часа, сударыня, причем с переменным успехом: многие быки были опрокинуты на землю, но и некоторым всадникам пришлось поваляться в пыли. Впрочем, никаких серьезных происшествий не случилось. Как только тот или иной наездник оказывался в опасном положении, быка отвлекал либо другой всадник, либо какой-нибудь любитель из числа зрителей: он кидался в гущу схватки и начинал водить своей накидкой перед мордой животного, проявляя при этом если не умение, то, по крайней мере, отвагу настоящего тореадора.
Один из таких смельчаков оступился и упал; на секунду нам показалось, что сейчас он взлетит вверх, как несчастный Лукас Бланко, когда-то на наших глазах поневоле ставший воздухоплавателем. Но в то мгновение, когда рога должны были вот-вот коснуться несчастного, быка коснулось копье и он тоже повалился на землю. Два или три раза преследуемые быки врезались в людскую стену, закрывавшую им одну из сторон арены, но с их приближением стена эта с громкими криками раздвигалась, пропуская быка, лошадь и всадника, а затем смыкалась за ними.
Только здесь я понял, сударыня, каким необычайным хладнокровием обладают люди, которые в двадцати испанских цирках по двадцать раз в году вступают в схватку с быками. Бык, по-видимому, это исконный враг испанца. Каким бы еще ребенком ни был испанец и из какой бы провинции ни происходил, он не спасается бегством от быка, а вместо этого раззадоривает его и дразнит. Когда молодой человек решает связать свою судьбу с цирком, то кем бы он ни собирался стать — пикадором, чуло или бандерильеро, — ему следует проявлять прекрасное знание повадок животного. С детства он изучает противника, с которым ему суждено однажды помериться силами. И то, что ему предстоит сделать на сцене перед зрителями, он уже двадцать раз проделывал за кулисами, если можно так выразиться. Фердинанд VII, обожавший корриду, основал в Севилье училище тавромахии. Презрение к быкам в Испании невероятно велико; я сам видел, как двое мальчишек подбежали к опрокинутому графом дель Агвила животному: один из них натянул хвост быка, а другой стал ходить по этому натянутому хвосту, как по канату.
