Ясно и без слов, что мне захотелось посмотреть на эти глазки и ножки поближе. Я отправился в театр и, оставляя в стороне вопрос о евнухах, был встречен как султан, пришедший в свой гарем. Это подвигнуло меня на то, чтобы поцеловать ручку Аниты. Но, по-видимому, такой поступок считается в Испании чем-то чудовищным. С криком Анита отскочила от меня на шесть футов. Я огляделся вокруг, так как не мог предположить, что это мое собственное поведение вызвало у нее такой ужас. И тут я увидел, что одни андалусцы смеются, другие же крайне серьезны, и это заставило меня понять, что моя выходка была в высшей степени непристойной.
Извините, сударыня, я забыл сказать Вам, что все эти барышни страшно добродетельны. Теперь уже Вы, в свою очередь, оглядываетесь вокруг себя, а вернее вокруг меня. Нет, нет, нет, я говорю именно о танцовщицах! Однако на этот раз же француженкам впору над ними поиздеваться.
Если бы Вы знали, для кого хранится это целомудрие, Вы бы прониклись жалостью к бедным девушкам! Каждая из них имеет novio[59], который, имея дело с ней, ощипывает индюшку — Вы ведь припоминаете это распространенное здесь выражение, не так ли? Этот novio, то есть жених, либо подмастерье портного, либо обувщик, изыскивает способ пробраться в театр, ссылаясь на заказанные ему гетры и жилет, а попав за кулисы, сторожит свое сокровище, как Аргус сторожил сокровище Юпитера; однако Аргус охранял Ио по заданию Юноны, в то время как наши аргусы трудятся для собственного блага.
Вы понимаете теперь, сударыня, как выглядел я со своими парижскими манерами и какой переполох произвел одним махом в этой обстановке буколической любви: я при первом знакомстве поцеловал ручку, то есть мошеннически выманил милость, какая дается жениху только через год или полтора.
А теперь, сударыня, нужно рассказать Вам, что произошло дальше. Среди общего замешательства, вызванного моей оплошностью, когда я стоял всеми покинутый, даже моими собственными друзьями, в достаточной степени смущенными моим поведением, я увидел, что мне протягивают очаровательную маленькую ручку, и услышал как дрожащий голосок произносит по-испански: «Почту за честь, сударь!» Признаюсь, я сначала не понял, что мне говорят, но ручка настойчиво продолжала тянуться, а голосок, еще более трепетный, повторил те же слова. Я взял эту ручку и поцеловал со слезами на глазах. «Спасибо, Карменсита!» — поблагодарил я. «Вы знаете мое имя?» — удивилась она. «Но вам же известно мое!» — «О, это другое дело! Ваше имя мне знакомо с тех пор, как я научилась читать!»
Будучи благонравнее других, Кармен не ощипывала индюшку, вернее, не позволяла ее ощипывать. Поэтому у бедной девочки хватило смелости протянуть мне руку для поцелуя. После этой короткой сцены мадемуазель Анита и мадемуазель Пьетра решили подойти поближе: им очень хотелось услышать от меня комплименты и ответить на них, тогда как Кармен отошла за кулису и, прислонившись к стойке, с улыбкой смотрела на меня.
Пока я беседовал с этими дамами, вокруг что-то явно затевалось. Бюиссон подошел ко мне: «Друг мой, мы решили устроить для вас бал!» — «Для меня?» — «Да, для вас!» — «Зачем?» — «Вы меня не поняли, бал — это значит, что мы обязуемся уговорить этих дам танцевать для вас». — «Как так для меня? Где?» — «В гостиной. Танцы в театре великолепны, по крайней мере вы сами так считаете, но надо обязательно увидеть танцы в гостиной». — «И я их увижу?» — «Предоставьте это нам!» — «Дорогой Бюиссон, вы мое Провидение!» — «Поблагодарите тех, кто стоит справа от нас!» — и с этими словами Бюиссон подвел меня к группе молодых людей.
Между ними и в самом деле уже все было решено, предстояло только получить согласие дам. Десять минут спустя все уладилось, обо всем договорились. Бал был назначен на завтрашний вечер. Анита и Пьетра, по-моему, сначала колебались, но в конце концов поддались уговорам. Что же касается Кармен, то она, едва услышав об этом замысле, с восторгом кинулась на шею своей матери и стала ее целовать. Итак, завтра состоится бал: со стороны женщин в нем примут участие Анита, Пьетра и Кармен, а со стороны мужчин — все молодые люди города и мы. Я попросил разрешения пригласить Монтеро, Нюжа-ка и Сен-При, и мне тотчас же охотно его дали; я упомянул также о своем сыне и Дебароле, которые за это время могли появиться, и было условлено, что в этом случае они тоже придут на празднество.
Не знаю, сударыня, ведут ли себя обитатели Севильи со всеми людьми так же, как они вели себя со мной с момента моего приезда, но если да, то это лучшие сыны земли.
Спустившись со сцены, я отправился в ложу графа дель Агвила, где меня явно ждали. Граф был со своей супругой и ее сестрой. Я представился им с некоторым беспокойством, опасаясь, что эти дамы не говорят по-французски, а мой испанский так далек от совершенства, что у меня хватает смелости пользоваться им только в чрезвычайных обстоятельствах, но был приятно удивлен: сестра графини, радушно принимавшая меня в ложе, говорила на таком прекрасном французском, что я обратил бы на него внимание даже в Париже. Я поговорил с ней и выяснил, что она в Севилье всего три недели и недавно вышла из Сакре-Кёра.
На сцене играли сайнет. Андалусские актеры, которые очень плохо играют в пьесах Скриба, составляющих большую часть их репертуара, восхитительно разыгрывают национальные шуточные сценки, называемые сайнетами. Я это знал и поэтому включил в программу спектакля два сайнета и нескончаемое количество танцев. Представление затянулось до полуночи. Зал был полон. Директор приписал столь благотворное влияние на выручку моему присутствию в зале и пригласил меня прийти еще раз послезавтра. В севильском театре спектакли дают четыре раза в неделю. Отказаться было невозможно, и я дал согласие. Завтрашний день настолько насыщен, сударыня, что я не знаю, будет ли у меня время Вам написать.
XXXVII
12 ноября.
Вчера в четыре часа они наконец явились, сударыня!
Александр, правда, потерял свою шляпу в Кордове и каскетку в дороге. Я ждал в бюро дилижансов и, издали увидев ствол карабина Дебароля, торчащий из дверцы кареты, закричал: «Ура!» Александр, дожидавшийся лишь мгновения, когда карета остановится, выпрыгнул из нее, попав прямо в мои объятия: я поймал его на лету. И тогда с той логичностью изложения, какую Вы не раз у него замечали, он рассказал мне длинную историю, где речь шла о портном, собаке и ноже; из трех перечисленных объектов мне лично был знаком только один. А именно нож, знаменитый нож, купленный в Шательро за пять франков. Похоже на то, что услуги, оказанные им, тянут на миллион!
Когда-нибудь, сударыня, Александр несомненно Вам все это расскажет, Вы перескажете мне, и тогда, возможно, я что-нибудь пойму. Дебароль мне ничего не объяснил, однако признался, что у него были серьезные поводы для беспокойства и в какой-то момент он даже опасался, не придется ли ему пускать в ход карабин. Впрочем, сударыня, как Вам известно, сами испанцы называют Дебароля не иначе как Гастибельса. Короче говоря, мы с триумфом привели беглецов в гостиницу. По-ви-димому, на протяжении всей этой илиады питание не было для них первостепенным вопросом, ибо они умирали с голоду.
Как Вы понимаете, невозможно говорить о Севилье с людьми, приехавшими дилижансом из Кордовы: они имеют право на свой двенадцатичасовой сон. Они легли спать тотчас же после обеда и сразу же принялись храпеть. Жиро приготовил своему другу Дебаролю кровать в своей комнате, а я заранее оставил для Александра комнату рядом с моей. Мы вовремя приняли меры — гостиница «Европа» наполнялась: приехало еще четверо французов. Теперь за столом нас собиралось четырнадцать человек, поровну северян и южан. Царило такое веселье, что наш слепой, услышавший в течение одного обеда столько смеха, сколько рядом со своими соотечественниками ему не доводилось слышать за всю жизнь, схватился за гитару, и игра его имела шумный успех. Об этом слепце я Вам еще не рассказывал, сударыня, и совершенно напрасно, поскольку личность эта интересная. Прежде всего, он поет так, как умеют петь только слепые, и даже лучше. Кроме того, он бренчит на гитаре так, что я ничего подобного не слышал. Слепой этот, надо сказать, самый обыкновенный нищий.
