Имя нашего хозяина Рика; помнится, я уже говорил о нем в своем предыдущем письме. Мне показалось, что имя это должно принадлежать итальянцу, и я не ошибся. Рика — миланец, то есть он рбдом из края, где кухня — самая лучшая во всей Италии. Мы обменялись парой профессиональных фраз, и этого оказалось достаточно. Рика — артист, но он сам признает, сударыня, причем с чистосердечием, делающим честь его правдивости, что он несколько испорчен своим пребыванием в Испании и теми жертвами, на какие ему приходится идти, потакая вкусу местных жителей. Тем не менее, сударыня, он поклялся не ошпаривать наших цыплят и подавать нам куропаток, жаренных на огне, чего мы ни разу не могли добиться ни от одного испанского повара. Это обещание, успокоившее мой аппетит, позволяет мне сосредоточиться на письме к Вам, сударыня; ведь, исполняя, как известно, обязанности метрдотеля, я должен был бы сам заняться стряпней, если бы мне не удалось распознать в нашем хозяине достаточной пригодности к занятиям гастрономией. Рика старался изо всех сил, сударыня: он приготовил завтрак собственноручно, и завтрак этот был великолепным.
За столом мы увидели завтракавшего одновременно с нами постояльца, в котором с первого взгляда нам удалось распознать не просто соотечественника, но еще и человека с привычками парижанина; десять минут спустя мы узнали всю его историю. Послушайте ее, сударыня, она делает честь Севилье, а особенно — ее обитательницам.
Господин Сен-При приехал в столицу Андалусии и рассчитывал провести в ней неделю. Однако в своих планах он не учел прекрасных глаз Эльвир, Инес и Розин этой столицы. Проходя под каким-то балконом, бедный юноша уронил свое сердце, и его подобрала некая нежная ручка. А то, что попадает к андалускам, они, видимо, крепко удерживают; во всяком случае, та, о которой идет речь, не выпустила свою добычу, и с этого дня все ночи Сен-При является под ее балкон и просит либо вернуть назад его сердце, либо, по крайней мере, дать ему в обмен сердце прекрасной обитательницы Севильи.
Не появилось ли вдруг у Вас опасений о возможном продлении моего пребывания в Севилье и не стала ли Вам ясна причина исчезновения Александра? Увы! Что касается меня, то тут Вам беспокоиться нечего: Вы же знаете, что я имею несчастье быть Вечным Жидом от литературы, и когда мне хочется где-нибудь остановиться, то не ангел, а полдюжина демонов кричат мне во весь голос: «Иди! Иди! Иди!» Утешает меня лишь то, что каждый шаг, который я теперь делаю, хотя и удаляет меня от Вас по расстоянию, но приближает к Вам по времени. А как Вы знаете, если со временем по-прежнему ничего поделать нельзя, то расстояние в наши дни можно преодолеть благодаря пароходам.
XXXVI
10 ноября.
Ни Александр, ни, соответственно, Дебароль, так и не появились. Я написал Парольдо, надеясь получить от него известия о том или другом. Если бы не история с Сен-При, я уже начал бы волноваться, но такой пример перед глазами меня успокоил. И потом, у Дебароля был карабин!
Наша колония разрастается на глазах. Сегодня, отправившись встречать карету, в которой могли бы оказаться наши беглецы, я увидел, как из нее выходят двое чистокровных парижан, узнавших меня с первого взгляда благодаря множеству отвратительных литографий, из-за которых мне нельзя неузнанным пройти по бульварам. Это господа Монтеро и де Нюжак: первый возвращается в Лиссабон, где он служит атташе посольства, а второй едет в Порту, куда он назначен консулом. Учитывая то положение, в каком находится Португалия, оба, насколько я понимаю, предпочли бы есть апельсины в другом месте.
Впрочем, это не мешает им быть изумительно веселыми; остроумные люди, как Вам известно, сударыня, редко бывают грустными; не знаю, насколько в связи с этим уместно говорить обо мне, но должен сказать, что в самые грустные минуты моей жизни я писал самые веселые свои страницы. Итак, всего нас, французов, обосновалось у метра Рики восемь человек, не считая Александра и Дебаро-ля, которые, следует полагать, рано или поздно к нам присоединятся. Это говорит Вам, сударыня, о том, что метру Рике ничего не остается, как быть на высоте.
Ваш преданный слуга, сударыня, продолжает получать одну почесть за другой. Не успел я расположиться в знаменитой галерее, которую столь таинственно освещала в ту ночь луна и в которой уже три стула сломались под моим весом (явление это, несомненно, будет объяснено позднее), как ко мне пожаловала депутация из единственной издаваемой в Севилье литературной газеты «Хиральда». Я уже говорил Вам, что Хиральда здесь самое модное слово. Вы могли бы себе представить, чтобы во Франции выпускалась газета под названием «Флюгер»? Короче говоря, сотрудники «Хиральды» — очень милые молодые люди. Они принесли стихи, написанные в мою честь и напечатанные золотыми буквами; я непременно отвечу им, возможно, не столь дорогой монетой, но отвечу при первой же возможности.
Кроме того, директор театра поручил им передать мне, что он предоставляет театр в мое распоряжение. Мне было предложено самому составить репертуар на все время моего пребывания в Севилье. Сведения о моем явном пристрастии к халео, фанданго и арагонской хоте уже облетели Севилью на крыльях молвы. Мне прислали хореографическую программу, включающую все танцы Пиренейского полуострова, и на мою долю оставалось только сделать свой выбор.
Я составил программу спектакля, который должен был состояться в тот же вечер, то есть вчера; как бы мне хотелось показать Вам однажды, сударыня, такой спектакль в нашем театре, который не знаю еще как будет называться. Почти одновременно я получил письмо от графа дель Агвила, предоставлявшего в полное мое распоряжение свою ложу на все время моего пребывания в Севилье. Вы догадываетесь, сударыня, что по приезде сюда первой моей заботой было отправить свою визитную карточку графу дель Агвила, выразив ему благодарность за ту карету, что тщетно прождала меня два дня на дороге в Кордову.
Я действительно стал страстным любителем танцев; никогда не думал, глядя на балеты в нашей Опере, что такое может со мной случиться. Дело в том, что, хотя я и заговорил о балетах, испанские танцы, сударыня, вовсе не балеты: это просто-напросто танцы, и какие! Настоящие поэмы, создаваемые не только движением ног, но глазами, губами, руками, всем телом! В этом дьявольском севильском театре, сударыня, есть три создания, которых я назвал бы ангелами, не будь у меня подозрений, что это демоны, определенно соблазнившие бы святого Антония, если бы они жили в его время или если бы он жил в наши дни. Их зовут Анита, Пьетра и Кармен. Никакая троица, будь то брахманическая, египетская или католическая, не имела, клянусь Вам, таких пылких поклонников, как упомянутая танцевальная троица. В самом деле, подобных глаз и ножек я не видел никогда! Что касается глаз, то их надо видеть. Все сравнения слишком затерты, чтобы сравнивать эти глаза с чем-нибудь. Звезды меркнут, карбункулы тускнеют рядом с этими глазами. А ножки! О сударыня, обе ножки танцовщицы уместятся в одной из туфелек Золушки или Дежазе.
Ах, ножки андалусок! Я Вам о них еще не говорил, потому что, по правде сказать, их как бы и нет вовсе. Зато андалуски все время говорят о ножках француженок и англичанок. Каких только шуточек не услышишь по поводу туфель наших дам — из них предлагают изготавливать лодки, на которых андалусская семья в полном составе могла бы поплыть по Гвадалквивиру из Севильи в Кадис, или перепродавать их шорникам, чтобы те делали из них стремена для пикадоров и т. д. и т. п. А с какой самоуверенностью обитательницы Севильи ступают на своих маленьких ножках! Добавим: и по каким мостовым! Стопа Венеры Медицейской искривилась бы, ступи она на эту мостовую, но ножки севильских красавиц остаются невредимыми, будто они из воздуха. Правда мужчины, и это примечательно, всегда проявляют галантность, уступая женщинам тротуар, даже если речь идет о простолюдинках; вот почему, когда нам, несчастным иностранцам, незнакомым с местными обычаями, случалось пренебречь таким правилом, надо было видеть, с каким презрительным видом обитательница Севильи, вынужденная ступать по острым камням, именуемым в Испании мостовой, смотрела на нас и даже делала нам вдогонку резкие замечания.
