Что-то подобное, по-видимому, хотя, вероятно, менее определенное, происходило и в душах наших хозяев, ибо, когда мы в окружении двух сопровождающих начали спускаться с высокого пригорка, где располагался наш лагерь, они вытащили из костра пылающие сучья и подняли их над головами, чтобы как можно дольше видеть нас в темноте.

Через десять минут мы потеряли из виду факелы, и тогда наступил миг, о котором я только что Вам говорил, сударыня: вечность навсегда разделила нас с минутными друзьями. И все же на протяжении этой вечности, а вернее, на протяжении того мига, каким мыслящий атом, гордо именуемый мною словом «Я», отметит свое место в вечности, эта поездка в Сьерра-Морену останется в моей памяти. Приезжайте в Кордову, господа академики, господа депутаты, господа пэры Франции, приезжайте в Кордову, господа государственные советники, господа управляющие делами, господа министры; приезжайте и попытайтесь предъявить свои визитные карточки в этих лачугах из срезанных ветвей, где нас так радушно принимали; попытайтесь — и увидите, как вас там встретят, ваши величества политики!

Мы шли около двух часов до того как забрезжил рассвет, и я не могу вспомнить что-либо столь же величественное и строгое, как этот ночной переход через горы; мы были похожи на один из тех столь превосходно описанных Купером караванов, какие безмолвно шествуют в ночи и явно опасаются, что какой-нибудь еле слышный звук разбудит краснокожих. Наконец, несколько красноватых отблесков мелькнуло сквозь деревья; мы достигли первых вершин, преодоленных нами по пути на охоту; с высоты этих пиков уже можно было различить сначала горы, встающие на горизонте, потом равнину, затем Гвадалквивир и, наконец, Кордову. Вскоре по левую руку от нас потянулась пропасть, которую за три дня до этого мы видели по правую руку от себя; мы снова проехали рядом с крестами, еще раз прочитали надписи на них; в восемь часов утра за спиной у нас оказались последние склоны сьерры, а в девять часов мы въехали в Кордову. Скачки с препятствиями, устроенные нами на ослах и выигранные Буланже, ознаменовали наше прибытие к воротам Кордовы. Во время этих скачек Жиро сильно рассмешил кордовцев зрелищем своего падения.

День прошел в беготне по городу и последних приготовлениях к отъезду; сразу после нашего возвращения Александр переоделся и исчез, поручив уложить свои сундуки Росному Ладану, исполненному гордости и ^прекращающегося изумления в связи с тем, что ему удалось привезти в целости и сохранности наше столовое серебро. Это непоколебимое доверие к Росному Ладану в итоге обернулось для Александра потерей панталон, жилета и двух или трех выходных рубашек. Я убежден, что нашу дорогу от Байонны до Туниса можно отыскать, идя по следу наших пожитков, подобно тому как Мальчик с пальчик находил путь по своим разбросанным камешкам. При отъезде у нас возникла одна сложность: дело в том, что все кареты, следующие из Кордовы в Севилью, — проходящие и заранее нельзя быть уверенным в том, что в них окажутся свободные места. А так как нас было семеро, считая Росного Ладана, то, как ни мало заполнены обычно испанские кареты, было бы чересчур наивной иллюзией надеяться уехать всем вместе в одном экипаже.

На всякий случай мы заказали для себя все свободные места в дилижансе и в мальпосте, прибывающих на следующий день. Наш въезд в Кордову, если и произвел какое-нибудь впечатление, то лишь устроенными нами скачками и падением Жиро; нас не ждали и, хотя наш отъезд в сьерру весьма возбудил все население, наше возвращение прошло почти незамеченным; однако, вернувшись, мы оповестили всех, что вечером прибудут наши товарищи, оставшиеся в горах, а потому в пять часов, в назначенное для их возвращения время, мы увидели, что ворота города буквально запружены толпами народа. После получасового ожидания, когда сумерки уже начали сгущаться, послышались два-три выстрела, прогремевшие в четверти льё от города. Это наши охотники возвещали о своем прибытии.

Выстрелы были встречены громкими криками; город был на посту. Рожки трубили.

Охота в сьерре происходит не так уж часто и всегда вызывает в городе большое волнение. «Что вы там видели? Что вы делали? Кого подстрелили?» — эти вопросы у всех на устах; Сьерра-Морена для большинства обитателей Кордовы почти такая же неведомая земля, какой была Америка для жителей Бургоса, Севильи и Вальядолида в 1491 году. Наконец, ружейные выстрелы стали раздаваться ближе, появились первые охотники; они составляли авангард и все время стреляли, прерываясь только для того, чтобы перезарядить ружья. Между ними и теми, кто оставался в арьергарде, шли четыре осла, нагруженные дичью; их вели пешие охотники, трубившие в рога. Добыча состояла из двух оленей, лани, двух кабанов и двух диких кошек размером с небольшого тигра. Те части кабанов и оленей, откуда мы уже вырезали куски, были прикрыты листьями.

Охотники арьергарда производили своими эскопетами пальбу не менее плотную, чем охотники в авангарде. Городские мальчишки приветствовали охотников восторженными возгласами, почти такими же оглушительными, как непрерывные выстрелы охотников. Весь караван и сопровождавшая его толпа вытянулись змеей, чтобы пройти ворота, словно это была плющильная машина; затем, будто найдя щель, змея эта вползла под свод и тут же показалась по другую сторону ворот, на улице, почти такой же узкой, как они сами. На улице выстрелы смолкли, но народу стало еще больше.

Встреча была назначена в гостинице «Почтовая». Оказывая гостям честь, нам предложили лучшие куски дичи. К сожалению, мы назначили отъезд на следующий день и сами воспользоваться этими дарами не могли. Мы удовольствовались тем, что велели разрубить туши кабанов и отослали четыре лопатки и филе в те четыре или пять домов, где нас принимали. Заказанный нами ужин оказался очень кстати, так как несчастные охотники умирали с голоду — не зная заранее об их намерении продлить свое пребывание в горах, мы накануне съели и выпили все, так что весь день они питались только корками хлеба, смоченными в воде. К концу ужина, поступая против всех своих привычек, Александр неожиданно исчез.

Мы расстались с друзьями, отложив прощание на следующий день, и легли спать. Александра все еще не было. В час ночи нас разбудил звук игравших мелодию часов. Это меня успокоило: значит, пока я спал, Александр вернулся.

Итак, до свидания, сударыня. Пишу Вам последние строчки этого послания в то самое время, когда мы прощаемся с нашими друзьями. Сейчас полдень; нам сообщили, что в мальпосте есть одно свободное место, а если хорошо настаивать, то одному из нас предоставят место кондуктора, находящееся в кабриолете, и дадут еще четыре места в дилижансе. Но нам большего и не требовалось. Вы знаете, какая гибкость присуща Полю; мы обвяжем его веревкой, как узел с вещами, и положим под брезентовый чехол дилижанса, ну а когда он там окажется, это уже его задача освободиться от пут, пустив в ход нож, как поступил Ваш бедный друг Эдмон Дантес, сброшенный в море с высоты замка Иф. Я позвал Александра, чтобы он вместе со мной выразил Вам свое нижайшее почтение в конце этого письма, но он снова скрылся. За этими исчезновениями скрывается какая-то любовная тайна; в свое время и в нужном месте она прояснится. Следующее мое письмо ждите из Севильи.

XXXIV

Севилья, 8 ноября 1846 года.

О сударыня! Молитесь за тех, кто путешествует по дороге из Кордовы в Севилью и обратно, если выражаться почтовыми терминами. Если я чем и могу пошевелить, и то с предосторожностями, так это правой рукой — ибо я обещал Вам написать и намерен сдержать свое слово. Увы! Как Вы помните, сударыня, почтовое начальство согласилось освободить в пользу одного из нас место кондуктора; между мной и Буланже даже разыгралась борьба великодуший по поводу того, кто займет эту злосчастную коробку, торчащую как нарост на передке мальпоста; по сравнению с нашей битвой то, что проделали Финтий и Дамон, было пустяком.

Буланже завладел этой коробкой, ссылаясь на то, что он на семнадцать дней моложе меня и, следовательно,