Он вошел в один из шалашей, символизирующий загон; мы разлеглись рядом со своими шалашами; даже те, кто с особой ленью растянулся вокруг костра, поднялись, и коррида началась. Все было, как положено: три пикадора, взобравшись на плечи своих мощных товарищей, охраняли левую сторону загона, а другие, с платками в руках, стояли справа. Один из тореадоров просигналил выход, проявив такой талант в имитации, что все вообразили, будто находятся в цирке, и в ту же минуту бык-человек кинулся на пикадоров; он опрокинул их за секунду, после чего они скатились в низину вместе со своими «лошадьми», и в течение нескольких минут там бесновалась беспорядочная куча людей и стоял неописуемый крик; когда «бык» остался один, повалив на землю всех своих противников, Жиро не смог удержаться и, взяв у Дебароля плащ, попытался дразнить им «быка»; это имело огромный успех у наших товарищей и завершило веселый разгул в горах, оставив окончательную победу за французами.

Был уже час ночи; заключительная игра исчерпала все силы, еще оставшиеся после целого дня охоты; возбуждение спало; Маке, Александр и Жиро отправились в доставшийся им шалаш; постели были приготовлены; последние сигары сменили последние безумства; костер стал гаснуть, и большинство наших загонщиков, закутавшись в свои накидки, уже спали; ослы и лошади разбрелись по зарослям вереска, и безмолвие просторов мало-помалу распространилось и на наше плато. Эрнандес и Парольдо приготовили для меня почти настоящую кровать; сами они отказались лечь в хижине, заявив, что предпочитают курить на свежем воздухе. Я особенно долго не настаивал, как потому, что решение их было твердым, так и потому, что меня начало охватывать непреодолимое желание спать.

Эрнандес и Парольдо устроились у костра, и еще с полчаса, провалившись в дремотное состояние, я слышал шепот их ночной беседы, примешивавшийся к шумному дыханию усталых охотников. В свою очередь я заснул. Не знаю, сколько времени я спал, но разбудил меня какой-то непрерывный звук, раздававшийся среди жердей шалаша прямо над моей головой, словно кто-то проделывал дыру в его соломенной крыше. Я вышел из шалаша и увидел лошадь — проснувшись от голода, она спокойно поедала мое жилище. Я ее прогнал и осмотрелся по сторонам: Эрнандес и Парольдо заснули, как и все остальные; костер превратился в кучу золы, и луна, наконец-то появившаяся в безоблачном небе, озаряла серебристыми лучами дальние вершины сьерры и теми же лучами, но становящимися уже неясными и более таинственными, освещала глубины гор.

XXXIII

Кордова, 8.

В шесть часов мы были уже на ногах; наш туалет продолжался недолго: те, кто отличался деятельной натурой, спустились к небольшому источнику, ленивые же довольствовались водой, принесенной в мисках и кастрюлях. Быстро перекусив, мы отправились в путь. Во время завтрака на столе царило такое же обилие еды, как и за ужином накануне: мешки, бурдюки и бочонки казались неисчерпаемыми. Охота началась таким же образом, как и накануне, но нас продолжало преследовать вчерашнее невезение — я, например, за весь день видел всего одного кабана, причем вне пределов досягаемости моего ружья; однако, воздавая зверю должное, в утешение себе замечу, что по своим размерам он вполне мог сравниться с Калидонским вепрем.

Тем не менее, словно вознаграждая нас за подобное отсутствие охотничьих трофеев, природа выставляла нам напоказ свои бесконечные красоты: то это была долина со всеми своими перепадами тени и света и с узкими лощинами, в глубине которых сквозь голубоватую дымку просматривался участок равнины с живописной деревней или отдельно стоящим домом, прячущимся среди апельсиновых деревьев; то это была череда лугов, которые сливались в море зелени, покрытое гигантскими волнами и теряющееся в бесконечных далях — и все это временами казалось по виду таким безмолвным, величественным и безлюдным, как если бы на эти высоты никогда не смела ступать нога человека.

Весь день прошел для меня в восторженном созерцании череды этих картин, а для наших друзей-горцев — в упорно продолжавшейся охоте. Облава следовала за облавой, ярость сменяла душевный подъем; охотники пытались восстановить в наших глазах добрую славу своих гор; по их словам, в сьерре подобного невезения еще никогда не бывало.

К четырем часам мы вернулись в лагерь; в течение этого второго дня охоты были убиты волк, две дикие кошки и еще один кабан. Мы занялись кулинарными делами, важность которых осознавал каждый; поэтому в одну минуту был разожжен костер, и на его огне уже жарились ломти дичи, сворачивалась в кастрюле яичница-болтушка и готовились на сковороде печени оленя и кабана. Мы все намеревались сразу после ужина отправиться в путь, чтобы добраться до Кордовы к полуночи или в час ночи, но, по мере того как наполнялись наши желудки, нашими телами стала мало-помалу овладевать та сладостная истома, какая сопутствует пищеварению; ужин длился дольше, чем мы предполагали, а луна, которая, как мы надеялись, будет освещать нам путь, позволяя преодолевать все опасные участки, то и дело встречающиеся на дороге, взошла в туманном кольце, что грозило нам лишиться всякого света через час или два. В конце концов было решено, что мы проведем еще одну ночь в лагере, с тем чтобы на рассвете, за два часа до восхода солнца, двинуться в сторону Кордовы.

Такое решение не позволило развернуться празднеству, подобному тому, что было накануне, да и усталость брала свое; ее голос, словно крики рабов во время античных триумфов, внушал нам: «Помни, что ты смертен!» Каждый получше завернулся в плащ, бурнус или накидку; особое внимание было уделено тому, чтобы Жиро и Деба-роль, которых я письменно обязался возвратить в целости и сохранности в лоно их семей, не ложились спать под открытым небом, как они это сделали накануне. Был разожжен огромный костер, вокруг которого улеглись загонщики; слышались призывные крики наших ослов и мулов; Поль подсчитывал серебряные приборы; наконец, все погрузилось в сон. В три часа, как и было условлено, нас разбудили.

За ночь наши друзья приняли новое решение. Равес и с ним самые азартные охотники, стыдясь скудного итога охоты, решили задержаться еще на день; к сожалению, они объявили нам об этом в те минуты, когда мы заканчивали выдавливать вино из последнего бурдюка и обгладывать последнюю индюшачью тушку, так что мы оставили им только хлебные корки и воду из источника — вот и все; к счастью, истинные охотники не бывают слишком требовательны.

Мы попрощались с нашими хозяевами, проявившими в эту ночь по отношению к нам такую же заботу и внимание, как и в первую ночь. Я отвернулся, чтобы поискать в своем кошельке две-три унции и вручить затем их загонщикам, но Парольдо, заметив мой жест, взял меня за руку. «Что вы делаете?» — спросил он. «Вы же сами видите!» — «Вижу, именно поэтому и спрашиваю!» — «Разве в Испании не принято платить загонщикам?» — «Не этим, во всяком случае. Вы встретите отказ и испортите всем этим молодцам удовольствие, которое они получили, принимая вас. Протяните им руку, если вы не сочтете себя этим униженным, но руку пустую!»

Я положил унции обратно в карман и попросил Парольдо быть моим переводчиком при объяснении с хозяевами. Они с должной настойчивостью убеждали нас присоединиться к Равесу и другим охотникам, однако, в ответ на мои объяснения, что мы должны уже на следующий день ехать в Севилью, раскланялись с нами в знак сожаления. Помимо всего прочего, Александр со своей стороны непременно хотел вернуться в Кордову и привел кучу доводов, убеждая меня, что нам необходимо попасть туда до восьми утра. Я всегда с уважением отношусь к доводам Александра, но вовсе не к тем, какие он мне предъявляет, а к тем, какие он от меня утаивает. И потому, оставаясь в убеждении, что его призывает в Кордову какой-то неизвестный мне интерес, я дал сигнал к отъезду.

Не буду говорить с намерением растрогать Вас, сударыня, что мы расставались с нашими новыми друзьями, обливаясь слезами; нет, до этого дело не дошло, но прощание действительно оказалось довольно грустным. Было совершенно очевидно, что никогда в жизни мы больше не увидимся с горцами, с таким радушием принимавшими нас в эти два дня. Нет ничего печальнее, чем говорить себе: «Вот люди, с которыми я прожил два дня так, словно нам предстояло быть вместе годы и годы; мы сообща охотились, ели, спали; через несколько минут мы расстанемся и за первым поворотом дороги потеряем их из виду навсегда и никогда больше не встретимся с ними!»