С нашим приходом шум усилился. Большую часть всех предназначавшихся нам животных составляли ослы; среди них выделялся великолепный белый осел, с таким величием поднимавший голову, что это заставляло тотчас же распознать в нем царя ослов. Он принадлежал Парольдо. Остальные были обыкновенными ослами. Если бы Вы, ученица Дора, без оглядки, одним прыжком вскакивающая на любую лошадь, которую Вам подводят, увидели бы этого осла, Вам не захотелось бы после этого ездить ни на чем другом, кроме ослов. При моем появлении оба охотника сразу же спешились, предлагая мне своих лошадей — двух андалусских скакунов, коренастых, с широкой грудью и мускулистыми ногами. Однако я, должен признаться, не мог отвести глаз от белого осла в желто-красной попоне, гордо поводящего ушами. В Испании для меня приберегли все возможные почести: этот осел, предмет моих чаяний, был, оказывается, приведен специально для меня. Для Буланже отыскали седло со стременами; впрочем, за время перехода из Гранады в Кордову он стал уже умелым наездником. Все остальные взобрались на своих ослов, упряжь которых состояла исключительно из старых накидок, подвернутых под брюхо животных. Парольдо, несмотря на все мои возражения, которые, признаться, могли бы звучать и убедительнее, сошел ради меня со своего образцового осла и влез на обыкновенного осла.
Мы тронулись в путь. Мне редко приходилось видеть более нелепую процессию, продвигающуюся в ночной мгле. Большая часть ослов лишь с огромным трудом могла следовать за двумя лошадьми и образцовым ослом, но поскольку почти за всеми животными шли погонщики с прутьями, имевшими полное право именоваться палками, и били их так сильно и так часто, что все это необычное стадо образовывало плотную на вид массу. Порой даже какой-нибудь осел, уносимый болью, обгонял лошадей, вынуждая своего всадника хвататься обеими руками за накидку, служившую одновременно и седлом, и стременами, и уздой, и несся вперед, своим сверхъестественным бегом напоминая коня Фауста, скачущего к Броккену.
Кстати, я забыл Вам сказать, что наши кордовские ослы, возвращенные к своей изначальной простоте, превосходили в этом отношении даже гранадских мулов, так как не имели и поводьев.
Но как, спросите Вы, прекрасная наездница, можно без седел, стремян, узды и поводьев управлять ослом?
Дело в том, сударыня, что кордовские всадники, пристрастившиеся к езде на осле, усаживаются по возможности на самом его заду, который в сравнении с другими частями его тела представляет собой достаточно безопасное место, где легче удерживать положение центра тяжести; сидя на подобной корме, он направляет свое верховое животное деревянной палкой. Нужно заставить его идти налево? Его сильно бьют по правому уху. Нужно заставить его идти направо? Его сильно бьют по левому уху. Надо заставить его идти вперед? Его хлещут палкой по заду.
Подгоняемый тремя такими способами принуждения, редко какой осел не будет проходить полагающееся ему испанское льё в час, сбрасывая при этом своего наездника на землю по меньшей мере раз на протяжении льё; но осел — чревоугодник от природы, и стоит ему освободиться от всадника, как он останавливается в десяти шагах от него, чтобы пощипать траву или полакомиться чертополохом; наездник, пользуясь тем, что его верховое животное впадает в смертный грех, занимает свое прежнее положение; он сохраняет это свое верховенство до тех пор, пока новый толчок не сбросит его на землю, но вскоре оно восстанавливается вследствие очередной ошибки невоздержанного в еде осла.
Мы выехали из ворот города и направились в горы, вырисовывавшиеся в ночи на фоне хмурого одноцветного горизонта.
От города до первых склонов гор надо было проехать около полутора льё. На каждом шагу мы встречали опоздавших всадников, спешивших присоединиться к нам; они подъезжали либо по проселочным дорогам, либо прямо через поле; некоторые из них были одеты в андалусские национальные костюмы, другие — в своеобразные наряды кордовских охотников, то есть на первых были суконные куртки и кюлоты, грубо расшитые хлопком или шелком, на других — кожаные куртки и штаны, расшитые бархатом; были и такие, что носили одежду обитателей Ла-Манчи, то есть куртку и штаны из овечьих шкур с вывернутым наружу мехом и высокую шапку из лисьего меха с опущенными на три стороны отворотами, защищавшими лоб от солнца, а уши от холода. У каждого был карабин, подвешенный не к ленчику, а сзади седла, и красный или голубой кушак, за который был засунут кинжал с рукояткой из рога, выточенной таким образом, что она могла входить в ствол ружья: кинжал при этом служил штыком. Кинжал находился за спиной, с правой стороны. Поверх курток у этих всадников были широкие дорожные плащи, какие носят исключительно кордовцы: в своей крайней простоте эта одежда восходит к самой глубокой древности. Плащ сделан из накидки тускло-ржавого цвета, вышитой красными и желтыми узорами. Такую накидку прорезают в середине, и в прорезь вставляют голову. При этом накидка спадает на плечи, облегая их; к обоим краям выемки приделан воротник, застегиваемый на пряжку спереди, под воротником же проходит с одной стороны от прорези ряд пуговиц, а с другой — ряд петлиц, хотя некоторые считают пуговицы и петли излишеством и ограничиваются лишь отверстием, в которое они просовывают голову, становясь чрезвычайно похожими на куклу, вошедшую в употребление у фокусников и именуемую Жан де ла Винь.
Нас знакомили с этими всадниками по мере их прибытия. Это были молодые люди из Кордовы и ее окрестностей (у подножия сьерры располагается много очаровательных жилищ). У первых склонов гор нас собралось примерно человек пятнадцать, не считая Росного Ладана, ухитрившегося присвоить себе самого резвого и в то же время самого миролюбивого осла; Поль распоряжался замыкающими шествие животными, нагруженными провизией. Звон стремян, топот лошадей, бряцание оружия; крики, которые на все лады испускали наши друзья, едва удерживающиеся без седел на своих ослах, — все это служило невероятно выразительной прелюдией к восходу солнца, вступившего в последнюю борьбу с ночным мраком.
Мы пересекли равнину и достигли, наконец, первых рубежей сьерры. Разумеется, никакой дороги здесь не было — только тропа. С самого начала она показалась нам труднопроходимой, узкой и каменистой; справа от нее почти все время тянулась пропасть, в некоторых местах достигавшая двух тысяч фунтов глубины. Слева время от времени попадались кресты с надписями. Первый я оставил без внимания, но, когда они стали появляться на каждом шагу, это меня встревожило, и я спросил у Парольдо, что эти кресты означают. «Подойдите к первому же, — ответил он, — и прочтите!» Я прочитал: «Еп estio sitio fue asacinado el conde Roderigo de Torrejas», что означает: «На этом месте был убит граф Родриго де Торрехас; прохожий, помолись за его душу. 1845 год».
В десяти шагах была еще одна надпись на доске, прибитой гвоздями вдоль ствола дерева и увенчанной деревянным крестом: «В этом месте в тот же день и в тот же год был убит его сын Эрнандес де Торрехас; помолись и за его ду-ту тоже». Эта надпись внушала еще больше беспокойства, чем предыдущая, потому что она была понятнее и потому что и сзади, и спереди, насколько хватало взгляда, виднелась беспрерывная вереница крестов.
Я подозвал всех и попросил Дебароля прочесть надпись вслух. «Господа, — сказал я, — это производит на меня гораздо более сильное впечатление, чем malo sitio Кастро-дель-Рио. Не привести ли нам в готовность карабины? Было бы печально оставить в Сьерра-Морене подобный след от нашего пребывания!» — «О, это ни к чему! — воскликнул Парольдо. — Сегодня в этой стороне нет грабителей; и к тому же, — добавил он, — нам точно известно, где они находятся».
Я привык слепо доверять людям, когда они говорят то, что им должно быть хорошо знакомо. «Ладно, — согласился я, снова надевая карабин на плечо, — в дорогу, господа!»
Наши спутники из числа местных жителей были уже далеко; они беззаботно проходили мимо всех крестов, как если бы они были водружены на древних курганах; чтобы их догнать, мы вынуждены были какое-то время ехать рысью. Вид этих крестов, чтение эпитафий, объяснения Парольдо посеяли если не страх, то грусть среди французской части каравана; польза от этого состояла в том, что мы стали разглядывать пейзаж, который, впрочем, и сам по себе мог привлечь наше внимание, настолько он был великолепен, настолько он был величествен.
