Итак, ветер гулял по ногам, несся из окон, из дверей, дул со всех четырех стран света. Даже из камина дул ветер, и этот был хуже всех, так как он смешивался с дымом. В довершение ко всему — кудахтанье кур и пение петухов.

Не менее весело дело обстояло и с ужином. Поскольку те, кто сидел рядом с огнем, поджаривались, а те, кто сидел далеко от огня, замерзали, то на стол положили хронометр Маке и каждые несколько минут первые менялись местами со вторыми; в итоге все оказались замерзшими и поджаренными в равной пропорции. Все заявили, что спать в комнате, где мы ужинали, невозможно. Это грозило воспалением легких на все время путешествия. Поль был отправлен на поиски другой комнаты; он вернулся через десять минут, отыскав нечто вроде темницы без окон и с одной-единственной дверью, но там, по крайней мере, можно было не опасаться сквозняков. Туда были снесены все матрасы, какие можно было отыскать; о простынях речи не было, что, может быть, и к лучшему. Помимо прочего, этот переход из обеденной залы в спальню дал нам любопытные сведения о том, как спят люди в Андалусии.

В коридорах и на лестнице мы перешагивали через дюжину спящих людей: это были погонщики, ярмарочные торговцы, коробейники. Не столь изнеженные, как мы, они не утруждали себя поисками комнат, одной или нескольких. Они разместились по всему трактиру. Каждый, следуя своему представлению об удобствах, выбрал себе место по, вкусу: одни вытянулись во весь рост, лежа на левом или правом боку, другие прислонились к стене, третьи развалились на спине, вместо подушки положив под голову руки.

Эта картина настроила нас на философский лад. Верно говорят, что тот, кто не терпит нужды, плохо понимает беды других. Мы попытались разыскать двух наших погонщиков, но спящие андалусцы так похожи друг на друга, что это оказалось невозможно.

Ночь прошла приятнее, чем можно было ожидать. На испанские трактиры клевещут, когда встает вопрос об их чистоте. Побеленные известью стены, возможно, наводят грусть своей наготой, но зато радуют глаз своим цветом, на котором можно мгновенно различить даже самое мелкое насекомое — врага спящего человека. Разумеется, насекомые и коренные жители страны прекрасно приспособились жить вместе; я ни разу не видел, чтобы здешний погонщик проснулся, разбуженный местной блохой. Усталость одарила нас чисто кастильской нечувствительностью. И потому мы проспали до пяти часов утра, пока наши погонщики не пришли безжалостно будить нас, под предлогом, что нам предстоит проделать в этот день десять испанских льё.

В настойчивости, с какой они добивались, чтобы мы покинули гостиницу до наступления дня, таилось нечто неясное, поскольку десять льё можно было проделать самое большее за двенадцать часов. Два часа пошло бы на трапезы, вольтижировку и зарисовки — итого четырнадцать. Словом, мы могли бы прибыть в Кастро-дель-Рио часов в девять, то есть на час раньше нашего вчерашнего приезда в Алькала-ла-Реаль.

Наши вопросы, адресованные погонщикам с целью выяснить причину их нетерпения, ничего не дали; в ответ мы слышали только четыре слова: «Vamos, senores, vamos, vamos!^[52]»

Так что нам пришлось предоставить времени, этому великому разоблачителю всех тайн, разобраться и в этой. Мы взобрались на наших мулов, казавшихся вполне бодрыми после ночного отдыха, и тронулись в путь, предварительно сделав запасы вина и предоставив Провидению, накануне явившемуся к нам в облике браконьера* снабдить нас всем остальным.

XXV

Кордова.

Мы уезжали, сударыня, в воскресенье 2 ноября; погода стояла хорошая, хотя и не слишком ясная; несколько прозрачных облаков, сбившихся с пути из-за вчерашней грозы, бежали по небосводу, позволяя увидеть сквозь свою хлопьевидную ткань звезды, казавшиеся алмазами там, где их ничто больше не скрывало.

Дорога еле вырисовывалась перед нами на красноватой голой земле; по обеим сторонам дороги простиралась равнина, поросшая чертополохом и сорняками; было очевидно, что сельское хозяйство — не основное занятие обитателей Алькала-ла-Реаля. Дорога шла в гору. Все были веселы и ликовали. Вчерашнее недомогание и плохое настроение исчезли после ночного сна; мы предвкушали славную охоту в течение всего дня: жаворонки показались нам великолепными на вкус. Поднявшись на вершину первой возвышенности, мы увидели, что нас окружают широкие горизонты, бугрящиеся холмами; красноватая линия, местами прерываемая гребнями гор, прочерчивала небо, бросая сверкающие отблески на эти вершины; все остальное было погружено в утреннюю мглу, которая, чувствовалось, была последним усилием ночи в борьбе с днем, мрака — в борьбе со светом. Постепенно остатки мрака рассеялись и появилось лучезарное солнце.

О сударыня, какой же дивный концерт мы услышали! Все в природе пело, начиная с куропатки, укрывшейся в своей борозде, и кончая жаворонком, взмывающим отвесно в небо и исчезающим из глаз. Это ликование захватило даже лошадь Александра, несчастную Акку, которая до этого времени, понуря голову, с потухшим взглядом, как кони Ипполита, плелась за мулами; но тут, ощутив в себе под французскими шпорами чуточку старой андалусской крови, она устремилась вперед, чтобы обогнуть караван с фланга и встать во главе колонны.

Это вселило в Александра кое-какую надежду на возможность в течение дня вновь заняться с Аккой вольтижировкой, прерванной накануне рассудительными замечаниями наших погонщиков. Однако погонщики не дали обмануть себя этими остатками пыла; они с удивлением глядели, как она обгоняет их, а затем, когда ей удалось всех обойти, покачали головами с видом людей, уверенных, что подобный показ сил — последний. Я заметил их жесты и посоветовал Александру заменить удовольствие от верховой езды охотничьими радостями.

Он вопросительно взглянул на Маке; тот соскочил со своего мула, а Александр — со своей лошади, и оба, взяв ружья, помчались как на крыльях, словно два стрелка, отправившиеся провести разведку на пути армейской части.

«Не отдаляйтесь, сеньоры! Не отдаляйтесь! — звали погонщики. — Мы должны засветло добраться до Кастро-дель-Рио!»

Я уже имел честь говорить Вам, сударыня, что мне было совершенно непонятно, зачем нужно приезжать туда засветло, но, потерпев неудачу в попытке получить объяснение, новых поползновений выяснить это я не делал. Ничто не может дать Вам представление, сударыня, об этих величественных испанских пейзажах, об этих голых просторах без единого дерева, без единого дома, без единого клочка обработанной земли, свидетельствующей о присутствии цивилизации; это земля девственная и пустынная с тех пор, как она вышла из рук Господа; отсутствие всякой жизни, всякой растительности придает ее облику суровость, которую усиливают ее гигантские просторы; характер этих мест оставляет отпечаток на всем, даже на самых непокорных умах, и потребовалась ни много ни мало французская индивидуальность, шестикратно повторенная, чтобы противостоять тону печали и нелюдимости, который эта земля отбрасывает на тех, кто путешествует по ней.

Мы продвигались так шесть часов, видя вокруг себя только горы, чертополох, песок и скалы; хотя было уже 2 ноября, стояла удушающая жара и каждую минуту мы припадали к бурдюкам, свешивающимся, как седельные кобуры, справа и слева от загривка мула, на котором восседал Поль, в то время как сам он был привязан к этому мулу, словно третий бурдюк, чтобы избежать многочисленных падений, не опасных, слава Богу, благодаря упругости той неведомой материи, из какой создан Поль, но досадных, ибо они отнимали у нас время.

Наконец, около одиннадцати часов мы заметили на небольшом плато пять или шесть домов, стоящих параллельно друг другу и под прямым углом к дороге, по которой мы ехали. По другую сторону дороги находился источник, окруженный водопойным желобом; несколько желтых голых изгородей соединяли в единое целое эти дома, выстроившиеся в один ряд. Мы были настолько уверены, что остановимся в этой маленькой и безымянной деревушке, что даже не стали обсуждать этот вопрос; каково же было наше удивление, когда погонщики, напоив мулов у водопоя, обратились к нам со своим вечным: «Vamos, vamos!»