Вы поняли: он выбьет себе мозги не хуже Вертера; смерть человека и горе его семьи будут на моей совести, хотя я могу упрекать в этом только Росного Ладана. После такой грустной картины, сударыня, не буду описывать Вам ни наш ужин, ни наши кровати; отложим подобные описания на завтра, и это будет тем более разумно, что мое письмо уже составляет по объему десять или двенадцать газетных столбцов.

Примите и пр.

XXIV

Кордова.

Примирившись с потерей пистолета, которая была совершенно очевидной, мы вернулись в трактир. Все обсуждение велось на французском языке, и хозяин ничего не понял; впрочем, судя по всему, его вообще мало что на свете заботило. Нам стало ясно, что если мы не займемся им, то он нами заниматься не будет; приветливо улыбаясь, я подошел к этому могущественному человеку, в руках которого была судьба и нашего ужина, и нашего ночлега. На самом деле, нас встретили достаточно гостеприимно.

Вокруг огромного, занимавшего значительную часть комнаты старинного очага, дымили, сидя перед полыхающим огнем, который тоже дымил., но с умеренностью, вызывавшей у меня признательность, около дюжины молодцов отталкивающего вида; это были погонщики, нищие, коробейники. Должен сказать, что, когда мы вошли, промокшие до костей, скорчившиеся от холода и падающие с ног от усталости, кое-кто из них отошел от огня — то ли потому, что они уже согрелись и рассудили, что им пришло время уходить, то ли потому, что их охватило чувство христианского милосердия; предпочитаю думать, что именно оно заставило их так поступить.

Наши друзья поторопились занять освободившиеся места и через несколько минут уже спали в самых разнообразных и живописных позах. Маке собрался последовать примеру других. «Друг мой, — заметил я, — настала минута для принесения великих жертв: эти спящие, измученные усталостью люди через час проснутся по зову своих желудков. Будем же бодрствовать и приготовим ужин». Маке вздохнул, но, будучи стоиком и воплощением самоотверженности, не стал будить Буланже, Дебароля, Александра и даже Жиро.

Жиро спал, сударыня, спал, вместо того чтобы чистить картофель и резать лук: судите же о нашей общей усталости по утомлению одного этого человека. Мы пристроились в пространстве между очагом и стеной; если бы это был обычный камин, мы оказались бы прижатыми к его чугунной плите. Поль, который после причиненного им урона проявлял невероятную активность, завладел зайцем и, как черная тень, носился вверх и вниз по лестнице, не выпуская его из рук.

При этом он сдирал с зайца шкуру, и, когда он в последний раз промелькнул перед нами, в одной руке у него была шкура, а в другой — заяц.

«Ну, так что надо делать? — спросил Маке. — Предупреждаю, стоит мне пробыть еще несколько минут в без-делии, и я засну». — «Друг мой, надо ощипать жаворонков». У Маке вырвался крик ужаса.

Придется сказать Вам, сударыня, о слабости Маке, которую он от меня скрывал и о которой я не подозревал, — оказывается, он не в состоянии дотрагиваться до перьев. Я это хорошо понимаю, потому что сам не могу прикасаться к бархату. Однако Маке повел себя героически: сел рядом со мной и занялся этим печальным делом, содрогаясь с головы до ног каждый раз, когда ему приходилось выдергивать окровавленный пух из уже застывших маленьких тушек.

Через час двадцать два или двадцать четыре жаворонка были ощипаны. Когда мы кончили, а точнее говоря, когда я кончил ощипывать последнего, так как ужас, испытываемый Маке, придал его пальцам чудесную сноровку, и, несмотря на то что мои навыки несомненно превышали его, он справился с делом быстрее меня; итак, повторяю, когда я ощипал последнего жаворонка и положил рядом с его собратьями на лист белой бумаги, извлеченной из моего несессера, появился Поль. В руках у него уже не было ни шкуры, ни зайца.

«Комнаты для господ приготовлены», — объявил он. Я решил, что ослышался, и переспросил: «Комнаты?» — «Да, сударь, комнаты». — «Вы нашли нам комнаты?» — «Да, нашел!» — с довольным видом ответил Поль. «Настоящие комнаты?» — «Почти».

Как видите, Поль не осмелился высказаться определеннее, но даже его «почти» превосходило наши надежды. «И мы можем пообедать в одной из комнат?» — «В одной из комнат? Ну, конечно, сударь, там большой камин…» — «Прекрасно! Приготовьте все что нужно». — «А все готово сударь!» — «Сковорода, manteca^[51], мука, лук?» — «Все приготовлено, сударь, я только не решился почистить картофель, зная, что это делает господин Жиро». — «Картофель! Где картофель?» — подал голос Жиро, разбуженный призывом к выполнению его привычных обязанностей. «Какая удача!» — заметил я. — «Взгляните только на этих лентяев! Как им не стыдно! — подхватил Жиро. — Они спят, в то время как мы надрываемся от труда! О, мне известен некто, кому на ужин достанется отменная фига».

И приблизившись к Дебаролю, он вдавил ему нос по самые щеки. «Э-э! Что такое? — очнулся Дебароль. — Что случилось?» — «Как тебе не совестно, лодырь?! — продолжал Жиро. — Ты же видишь, а вернее ничего ты не видишь, потому что спишь, так вот: амо и Маке ощипывают жаворонков, причем не тобой подстреленных, а ты во время этого трогательного зрелища храпишь, как кордельер!» — «Браво, браво, Жиро! — вступил в разговор Буланже, проснувшийся в свою очередь. — Я полностью разделяю твое возмущение. Так что, ужин готов?» — «Не совсем, друг мой! — ответил я. — Но все равно следуй за нами!» — «А малыш Дюма?» — спросил Жиро. «Оставь его спать!» — «Оставить одного среди всех этих бандитских рож? О несчастный мальчик, брошенный отцом! Пойдем со мной!» Он схватил спящего Александра за руку и потащил за собой; тот шел совершенно машинально, не сознавая, от какой опасности уводит его Жиро.

Постепенно все пришли в себя, кроме Александра, поднялись по высоким ступенькам лестницы и достигли комнаты, предназначенной служить обеденной залой. Яркий огонь пылал в очаге; сначала мы этому обрадовались, но вскоре, разобравшись, поняли, что своей яркости и живости огонь обязан окну, в котором недоставало двух стекол и отсутствовал шпингалет и через которое дул такой ветер, что он был способен вращать мельницу. Этот ледяной, дувший с гор ветер заставлял биться дверь без задвижки и замка, находившуюся напротив окна. Маке, самый проворный из всех нас, включая меня, заткнул окно нашими плащами.

Жиро довел Александра до камина; табурет, стоявший возле него, казалось, дожидался нашего соню. Долго ждать ему не пришлось. Буланже некоторое время боролся с дремотой, но вскоре заснул, примостившись рядом с Александром. Дебароль, пытаясь сохранить хотя бы видимость бодрствующего человека, остался на ногах, но бродил как сомнамбула, расслабленно ступая по жаворонкам, с таким трудом ощипанным нами и только что уложенным на пол. Жиро носился снизу вверх и сверху вниз. В этот вечер он счел нужным заменить печеный картофель жареным.

Каждый раз, когда мы пытались закрыть дверь, распахивалось окно и на середину комнаты отлетали наши плащи, предназначенные для его утепления. Всякий раз, когда мы закрывали окно, оно как бы всасывало дверь, заставляя ее распахиваться, и холодный воздух, который уже пронесся по комнате и, попав в коридор, еще больше охладился, вновь обрушивался на нас. Тем не менее приготовление ужина продолжалось: заяц, помещенный на сковороду, уже превратился в рагу, а жаворонки бурлили в кастрюле. Маке крикнул «К столу!» таким голосом, каким обычно призывают к оружию. В ответ на этот зов все пробудились, даже Александр. Сели к столу.

Будет трудно, сударыня, дать Вам точное представление об этой комнате в городе, стоящем на пути от Гранады к Кордове, имеющем пятнадцать тысяч обитателей и носящем помпезное имя Алькала-ла-Реаль: трухлявый стол; два или три колченогих стула, внушивших нам так мало доверия, что мы заменили их скамейками, взятыми из кухни; две открытые двери (одна выходит в коридор, другая — на чердак); окно, продуваемое всеми ветрами и, наконец, проломленный потолок, над которым располагался курятник, где яростно кукарекали петухи, приняв отблеск наших свечей за зарю наступающего дня.