Алонсо Перес — управляющими моих конных заводов и, наконец, Поль — начальником евнухов; положение каждого при этом становилось куда более почетным, чем если бы им пришлось в наручниках возвращаться в Гранаду. Итак, он высказался за войну!
Импровизация Маке, не только пылкая, но научно и политически обоснованная, была встречена гулом одобрения. «Слово Александру!» — объявил я, знаком призывая всех успокоиться, ибо в определенных обстоятельствах энтузиазм становится плохим советчиком. «Спасибо, отец!» — поблагодарил меня Александр.
Он вытащил из кармана бумагу; мы все решили, что он просто-напросто хочет сделать из нее пыжи и вложить эти пыжи в свое ружье, но мы ошиблись. Временами в этой юной голове обнаруживается немало благоразумия, а самое главное — рассудительности. Он раскрыл бумагу, в которой мы по ее пестрой окраске узнали паспорт, и зачитал нам следующее:
«Мы, министр и государственный секретарь иностранных дел, призываем всех гражданских и военных должностных лицу на которых возложено поддержание общественного порядка внутри королевства и во всех странах, находящихся в дружественных или союзнических отношениях с Францией, предоставлять свободный проезд господину Александру Дюма-сыну, направляющемуся в Алжир через Испанию, и оказывать ему помощь и покровительство в случае необходимости. Настоящий паспорт выдан в Париже 2 октября 1846 года. Министр иностранных дел Гизо».
«Господа, — добавил Александр, — как вы понимаете, из этой бумаги следует, что от имени короля Франции всем предписывается предоставлять нам право свободного проезда и перемещения. Я говорю «нам», а не только «мне», поскольку у каждого из вас, по крайней мере я это предполагаю, есть такой же паспорт, как у меня. Этот приказ дан всем гражданским и военным должностным лицам как внутри Французского королевства, так и в дружественных Франции странах. Так вот, хотя мы сейчас и не во Франции — признаться, я был бы не прочь сейчас там оказаться — так вот, хотя мы сейчас и не во Франции, но все же находимся в стране, которая дружественна Франции. Что мы делаем в этой дружественной стране? Перемещаемся по ней, как то сказано в наших паспортах. Жандармы, являющиеся всего лишь подчиненными гражданских и военных должностных лиц, не только обязаны предоставлять нам свободный проезд и свободное перемещение по стране, но должны также оказывать нам помощь и покровительство в случае необходимости, противодействуя тем, кто помешает нам ехать туда, куда мы пожелаем. И потому я предлагаю, чтобы, прежде чем переходить к военным действиям, каждый из нас, предъявив свой паспорт, попросил помощи и защиты у жандармов, пусть даже против них самих. Если жандармы откажут нам в помощи, то они нарушат свои обязанности и мы их отдубасим». — «Да, но…» — отважился вставить я. «… мы их отдубасим, — продолжал Александр, — и будем вправе это сделать, опять-таки ссылаясь на наши паспорта. А в наших паспортах, правда на обратной стороне, но все же написано:
"Податель сего имеет при себе двуствольное ружье и охотничий нож. Подпись: Леже, начальник канцелярии французского посольства в Мадриде".
Итак, я продолжаю свою мысль с того места, где ты меня прервал: если я обладаю правом иметь при себе ружье и охотничий нож, то этот охотничий нож и это ружье у меня для того, чтобы пустить их в ход в случае необходимости; ибо, если они у меня не для того, чтобы пускать их в ход, то от них нет никакой пользы и зачем тогда иметь их при себе; использованы же они будут против всякого, кто мешает мне свободно перемещаться по стране. Стало быть, если мешать мне свободно перемещаться по стране будут жандармы, я обращу свое оружие против жандармов!» — «Браво, Александр! — воскликнул Жиро. — Сказанное тобой исполнено красноречия. Дебароль, передай мне мой карабин».
Дебароль протянул карабин Жиро, нахмурился, подкрутил усы, поглубже натянул сомбреро на голову, встал на мосту, приняв героическую позу, и произнес: «Да что мне жандармы! Плевал я на жандармов!» Между тем жандармы приближались. «Господа, — призвал я друзей, — как вы понимаете, через несколько минут жандармы будут здесь. При всем моем нежелании открывать военные действия, я полагаю, что мы не должны позволить, чтобы нас захватили врасплох. Когда они проследуют мимо трактира, который вы видите справа от нас, и, возможно, поедут дальше в нашу сторону, кавалерия произведет разведку, выехав им навстречу. Если жандармы явились за нами, то они обратятся к вам примерно с такой речью: «Господа, вы забыли о приглашении, которое имел честь сделать вам господин генерал-капитан?» На это вы ответите: «Это правда, господа жандармы, мы получили приглашение от господина генерал-капитана, но он просил быть у него в одиннадцать часов, а сейчас только шесть, стало быть у нас впереди еще пять часов». — «А если этот ответ их не удовлетворит?» — «Вы им покажете ваши паспорта». — «А если, невзирая на наши паспорта, они захотят силой вернуть нас в Гранаду?» — «Ну, поскольку нас шестеро, а их всего трое, то это мы их захватим и поведем в Кордову». — «В добрый час!» — хором воскликнули Александр, Жиро и Дебароль. «А теперь помолчите! Вот жандармы подошли к указанному мною месту, то есть к трактиру. Приготовьтесь к переговорам, сеньор переводчик!» — «Гм, поглядите, как они на нас смотрят!» — заметил Жиро. «Они совещаются», — промолвил Маке. «Они сейчас возьмутся за ружья!» — воскликнул Александр. «Да нет, они колеблются», — возразил Буланже. «Наша военная выправка произвела на них впечатление», — сказал Дебароль. «Момент настал, спокойствие, господа!» — добавил я.
Все глаза были прикованы к трем жандармам. Первый остановился перед входом в трактир, опустил ружье и наклонился, чтобы пройти в дверь. Второй последовал за ним, в точности повторив его действия; затем третий последовал за вторым, и дверь захлопнулась. Больше мы жандармов не видели. Трактир был конечной точкой их пути, а шли они туда, надо полагать, с целью выпить стаканчик мансанильи за здоровье генерал-капитана.
Признаюсь, что при виде этого тяжкий груз свалился с моей души: как и другие, я был готов к битве, но, как и Маке, считал эту войну жестокой крайностью. Так что я предпочитал без боя покинуть этот восхитительный город, где меня так приветливо встретили одни и так плохо — другие, нежели вернуться туда, пусть даже с триумфальными почестями и перспективой основать там династию. Как бы ни был отважен человек перед лицом любой опасности, он, находясь перед лицом жандармов, испытывает живейшее удовольствие, когда убеждается, что ему ни о чем не надо с ними спорить; и потому мы подняли головы и радостно вдыхали воздух свободы.
Наши мулы делали то же самое, стоя за парапетом каменного моста, который, вновь обратившись в обычную дорогу и роняя с высоты своего свода остатки влаги, собравшиеся в капли воды, казалось, оплакивал потерю того исторического значения, какое ему непременно принесло бы намечавшееся сражение. Равнодушные к только что испытанным нами переживаниям и принявшие наш стратегический привал за простую задержку, мулы воспользовались ею, чтобы пощипать тут и там мокрую от росы траву. Между ними с унылым видом бродила лошадь, предназначенная Александру. Это была одна из тех лошадей, каких я встречал повсюду — в Италии, в Германии, в Африке, а Вы, конечно же, должны были видеть в Монморанси. Она была караковой масти, вернее сказать: прежде она была караковой масти, ибо от шерстного покрова, лет десять тому назад составлявшего ее украшение, остались лишь редкие места на ее теле. На бурых и серых мулах, коротко остриженных от лопаток до крупа, как это принято в Испании, о чем, помнится, я Вам уже сообщал, не было ни седел, ни стремян, ни узды, но зато выглядели они чрезвычайно живописно. Попона из холста или грубой шерсти, сложенная в восемь раз и прикрепленная к спине животного крепкой подпругой, образовывала довольно неплохое по виду сиденье; а поскольку всякий испанец непременно должен каким-нибудь невероятным образом придать любой вещи, сколь бы убогой она ни была, яркость и красочность, то на шее мула симметричными складками свисала, образуя нечто вроде чепрака, старая андалусская накидка, похожая на балахон огородника из парижского предместья, но, несмотря на свою ветхость, сохранившая живые и привлекательные краски; чепрак этот очень радовал глаз Жиро и определенно порадовал бы глаз Буланже, если бы там были еще хоть какие-нибудь стремена.
