Я забыл Вам сказать, что на рисунке был еще пес — пудель, сопровождавший ревнивца (то, что это ревнивец, не вызывает сомнений). У этих чертовых пуделей (порода, исчезнувшая во Франции, так же как карлины) хорошее чутье; однако Александр видел этого пуделя, раз он его нарисовал, а раз он его видел, то будет его остерегаться.
Итак, я вышел из почты, не продвинувшись в своих рассуждениях ни на шаг по сравнению с вчерашним днем. Полагая, что г-н Юэ лучше меня осведомлен по части испанских нравов, я показал ему рисунок; но г-н Юэ ничего нового в нем не увидел. Нас ждали две кареты; пять человек поместились в одной и четыре в другой. Господин Юэ привез с собой двух своих друзей. Я робко заговорил о том, что надо захватить с собой провизию. Господин Юэ приподнял крышку багажного сундука, и я увидел, что в этом отношении большего желать не приходится.
Полчаса, а может быть и три четверти часа, мы ехали по узкому, как лента, молу; по правую руку от нас было море, по левую — солончаки. На конце этой ленты, изгибом связанной с Европой, Кадис словно плывет в море, напоминая те маленькие кораблики с белыми парусами, какие в бассейне Тюильри дети пускают на веревочках. Примерно в получетверти льё от города мол преграждается редутом. Вскоре мы поехали уже не вдоль берега, а повернувшись к морю спиной, и направились в глубь острова Леон. Слева от нас был Трокадеро, а справа — широкая равнина, орошаемая водами Гвадалеты.
Именно на этой равнине, у берегов реки со столь нежным названием, король Родриго дал сражение, длившееся восемь дней. Вам ведь известно это поэтическое предание, сударыня, не так ли? Подобно Трое и Италии, Испания погибла из-за любви к женщине. Однако все знают Гомера, творца «Илиады», и Тита Ливия, рассказчика, а возможно, и сочинителя римских преданий, но никто не знает авторов изумительных романсеро, которые делают известными даже во Франции имена Родриго, дона Хулиана и Ла Кавы. Между тем все обрушившиеся на несчастного короля беды были предсказаны ему в тот день, когда он проник в Геркулесову башню. Да, сударыня, ту самую Геркулесову башню, руины которой мы видели в Толедо; король Родриго открыл вход в нее тысячу сто тридцать семь лет назад; он рассчитывал обнаружить там клады, оставленные Геркулесом, а нашел только грозную надпись на стене:
«Король, на свою беду проник ты в эту башню, ибо тот король, который в нее проникнет, ввергнет Испанию в огонь!»
Но слова эти не остановили неблагоразумного Родриго; в одной из опор башни было углубление, закрытое железной дверью. Родриго взломал эту дверь. В углублении стоял сундук. Король открыл сундук, но вместо золота увидел там незнакомые знамена с изображением конников, восседающих в больших седлах. Конники эти были арабы. На шее у них висели мечи, и они были вооружены арбалетами. Испугавшись, дон Родриго вышел из башни. Но позади него, словно с неба, опустился орел. В клюве его была головня, он потряс ею над башней, и башня вспыхнула. Дон Родриго неправильно понял предзнаменование: он подумал, что Господь приказывает ему идти сражаться с африканскими маврами. Он собрал двадцать пять тысяч конников, поставил командовать ими графа Хулиана и отправил их завоевывать Африку.
Однако этот поход был обречен с самого начала; граф Хулиан потерял двести кораблей, сто весельных галер и всех людей, за исключением четырех тысяч. У графа Хулиана была дочь. Ее звали Флоринда. Она была самой красивой девушкой во всем королевстве. Граф Хулиан оберегал ее как сокровище. Она никогда не выходила из дома, и ни один мужчина, кроме отца, не видел ее лица. Уезжая, отец разрешил ей гулять лишь в саду, окруженном высокими деревьями, листва которых, когда она была неподвижна, отгораживала сад, словно занавесом, от посторонних взоров.
И вот, пока ураган рассеивал флот ее отца, донья Флоринда, уверенная, что дон Хулиан уже высадился и одержал победу, спустилась в сад со своими служанками и легла на траве. Глупенькие девушки полагали себя в безопасности от чужих глаз. Флоринда предложила всем сравнить ножки, измерив их шелковой желтой лентой. Когда служанки это проделали, она взяла ленту и в свою очередь приложила ее к своей ножке. И оказалось, что у доньи Флоринды ножка самая маленькая и самая стройная. С этим все согласились.
Но по воле рока одно из окон дворца готских королей выходило в сад графа, и опять-таки по роковой случайности в эту минуту подул ветер. Он раздвинул ветви деревьев, и пылкий взор короля Родриго проник сквозь листву. Король никогда не видел ни более красивого личика, ни более красивых ножек, а увидев их, почувствовал, что в сердце его зажглось пламя. Этому пламени предстояло спалить всю Испанию. В тот же вечер он послал за дочерью графа. Родриго был король, и, когда он приказывал, ему следовало подчиняться. Донья Флоринда подчинилась и пришла к королю.
«О моя драгоценная Флоринда, — сказал он, — едва увидев тебя, я почувствовал, что умираю; если ты пожелаешь вернуть меня к жизни, я разделю с тобой мой скипетр и мою корону». Говорят, что сначала Флоринда ничего не ответила, и утверждают даже, что она рассердилась. Но к концу беседы все, чего хотел король, было ему даровано; и вся Испания погибла из-за прихоти Родриго и уступчивости Флоринды. Если спросить, кто же из них виноват, мужчины назовут Ла Каву, а женщины — Родриго. И все-таки, надо полагать, донья Флоринда раскаивалась, ибо она написала отцу и призналась в своем поступке, переложив, разумеется, всю вину на короля Родриго.
Когда старик прочел об обрушившемся на него бесчестье, он схватился обеими руками за свои волосы, вырвал их со лба и бросил прочь; подхваченные ветром, они улетели, похожие на те серебряные нити, какие осень срывает с веретена Богоматери.
«О король! — воскликнул он. — Будучи знатным, ты совершил поступок, которым поругана моя знатность! Пусть же ни для кого не будет удивлением, когда случится то, чему не дблжно было бы случиться, но вероломный король сам подталкивает своих вассалов к измене. Хвала Небу! Оскорбление, нанесенное королем моему роду, повлечет за собой разорение всей Испании: невиновные заплатят за виновного, а подданные — за своего властелина. Будь у меня иной способ отмщения, менее ужасный, я бы прибегнул к нему, но у меня его нет. Горе тебе, дон Родриго! Горе тебе, Испания! Пусть же африканец придет сюда через Тарифу, мой удел. Пусть он грабит, насилует, убивает в моих собственных владениях, на моих собственных землях! И никто не скажет тогда, что я щадил себя в большей степени, чем других. Чтобы он ни нес, гибель или удачу, жребий брошен, игральная кость катится по столу, и ничто не может ее удержать! Хвала Господу! Ручаюсь, что бы ни делал бесчестный король, он потеряет честь, скипетр и жизнь, и справедливое Небо будет взвешивать обиду и возмездие за нее лишь в одно и то же время».
Сказав это, граф Хулиан тотчас призвал к себе старого мавра. Он продиктовал ему письмо по-испански, а тот записал его по-арабски. Едва мавр закончил, граф Хулиан убил его, чтобы никто не мог узнать, что было в этом письме. О! Это послание принесло горе всей Испании, ибо оно было адресовано королю мавров, и в нем граф Хулиан обещал этому королю отдать в его руки Испанию, если тот пришлет свое войско. О несчастная Испания! Испания, столь овеянная славой, и славой столь заслуженной! О! Самая прекрасная, самая красивая, самая любезная сердцу страна! О Испания, столь дивная красотой и обильная доблестью! Из-за преступления твоего короля ты попадешь под власть мавров! Вся Испания, но не Астурия. Астурия — это земля храбрецов!
В то время король дон Родриго еще не знал приговора судьбы. Он собрал всех рыцарей и вассалов, каких только было возможно, и пошел навстречу маврам. Однако отряды мавров были многочисленны; возглавлял их Тарик. Битва длилась восемь дней, и на восьмой день враги одержали победу: воины дона Родриго разбежались во все стороны. Родриго тоже покинул поле битвы. Несчастный остался один — с ним не было ни единого друга. Его измученная лошадь еле плелась, и к тому же хозяин больше не направлял ее: она шла куда хотела. Обессиленный король почти лишился сознания. Он был полумертвый от голода и жажды. Вид его вызывал жалость. Он был настолько залит собственной кровью и кровью своих врагов, что издали походил на пылающие угли. Его доспехи, украшенные перед началом битвы драгоценными камнями, были помяты со всех сторон; его меч, висевший у руки, зазубрился, как пила. Продавленный шлем скрывал лицо, опухшее от усталости и страдания. Он поднялся на самый высокий холм и бросил оттуда взгляд на свое славное войско. Но все его славное войско было обращено в беспорядочное бегство. Он бросил взгляд на свои знамена и штандарты. Его знамена и штандарты, растоптанные, валялись в грязи. Он поискал глазами своих военачальников. Все его военачальники были убиты. Он окинул взором равнину. Равнина окрасилась кровью, и кровь эта стекала ручьями, сбегавшими в реку. Горе и стыд охватили его при виде этого, и, рыдая, он воскликнул:
