В итоге, почти нисколько не прогадав в удобствах, мы многое приобрели с точки зрения учтивого к себе отношения. В первую же минуту хозяин объявил нам, что в его доме постояльцы вольны принимать кого им угодно, и это явно доказывало, что причина нашего переселения не осталась ему неведомой. Но Вы подумайте, сударыня, сколь странен человеческий ум — никто из нас не обнаружил желание воспользоваться полученным разрешением.
Теперь, когда мы покончили с нашими злоключениями, разрешите мне рассказать Вам немного о городе; пока я не видел в нем почти ничего, кроме того, что можно увидеть по дороге из гостиницы «Европа», оставившей по себе память стыдливостью ее хозяина, до почты; но и этого достаточно для общего впечатления. Прежде всего, Кадис — любимое дитя солнца, пламенное око которого посылает ему самые жаркие свои лучи, так что кажется, будто весь город залит светом.
Только три тона улавливаются глазом: синий цвет неба, белый — домов и зеленый — жалюзи. Но какой синий, какой белый и какой зеленый! Ни кобальту, ни ультрамарину, ни сапфиру не сравниться с этой синевой; ни снег, ни молоко, ни сахар не превзойдут этой белизны; ни изумруд, ни зеленые краски Веронезе, ни патина не идут в сравнение с этой зеленью! Местами сквозь балконную решетку свисают ветви незнакомых мне растений, цветы которых горят на стене, как пурпурные звезды. Нигде в Испании я не видел таких высоких домов, как в Кадисе; дело в том, что город не может расти ни вправо, ни влево; узкий полуостров не позволяет ему расширяться, и он вынужден подниматься вверх; поэтому каждый дом Кадиса, приподнявшись на цыпочки, глядит либо в сторону гавани, либо в открытое море, устремляя свой взор к Севилье или к Танжеру. Из-за тесноты территории улицы Кадиса такие же узкие, как и в других городах Испании. Поспешим заметить, что и замощены они ничуть не лучше. Но вот что отличает Кадис от прочих городов Испании, хотя неясно, чему такое можно приписать: это единственный город, где я видел улицы, казалось, уходящие в небо. Вы понимаете, сударыня, что я хочу сказать? Такие улицы обрываются у пустоты и ограничиваются бесконечностью, и лазурь неба, открывающаяся у края двух белых линий домов, кажется невероятно, немыслимо яркой синью. Все здесь веселое, оживленное, и понятно, почему бессонные ночи любви и серенад даже в Испании называют ночами Кадиса.
Больше в Кадисе смотреть не на что — здесь нет ни памятников, ни дворцов, ни музеев, только кафедральный собор, довольно безвкусный, вот и все. В Кадис, как и в Неаполь, приезжают из-за синего неба, синего моря, прозрачного воздуха и дыхания любви, которое носится в этом воздухе. Вот почему Кадис так нравится путешественникам, хотя они и не понимают, что же им здесь нравится. Мы бродили по городу весь день вместе с нашим любезным консулом г-ном Юэ, но мне было бы крайне затруднительно рассказать Вам об увиденном, если не считать одной очень милой дамы, принявшей нас с чисто французской доброжелательностью и назначившей на завтра бал в мою честь.
Проходя через площадь, вероятно площадь Конституции, я зашел на почту. Никаких новостей об Александре не поступало, словно его не было в природе. К счастью, в полночь прибывает мальпост из Кордовы, и я надеюсь все новости о сыне узнать от него самого. Все это роковое приключение с Хулией выбило у меня из головы куда более важные заботы.
В ту минуту, когда мы собирались с визитом к командиру «Быстрого», доложили, что капитан Берар сам пришел к нам. Мы переглянулись пристыженные: нас опередили. Капитан Берар оказался человеком сдержанным, но исключительно вежливым. Он повторил все, о чем было сказано в письме, полученном мною накануне, а именно, что он сам и его судно находятся в полном моем распоряжении. В подтверждение своих слов он спросил, какие будут указания по поводу отплытия. Как Вы можете догадаться, сударыня, при обсуждении этого вопроса мы с капитаном состязались в предупредительности. Наконец было решено, что мы отправляемся 23-го утром.
Таким образом, нам предстояло провести в Кадисе еще два с половиной дня. Я был рад этому из-за того, что подобная отсрочка давала Александру время присоединиться к нам. Что же касается экипажа «Быстрого», то он должен был прийти в восторг и благословлять нас от всего сердца. Вы представляете, сударыня, что означает для несчастных офицеров, несущих службу между Ораном и Танжером, остановка на четыре дня в Кадисе.
Я думаю, по правде говоря, что визит вежливости капитана обернулся приятным времяпрепровождением. Он собирался пробыть десять минут, а провел у нас три часа. Это человек строгого нрава, но снисходительный к людям, с веселым складом ума. Думаю, мы с ним прекрасно поладим. После капитана нас навестили другие офицеры. Это очаровательные молодые люди, с которыми мы совершим поистине царское путешествие; они прекрасно знают Кадис и вызвались нас сопровождать.
Впрочем, было бы несправедливо по отношению к Жиро и Дебаролю утверждать, что для этого нам нужен кто-нибудь, кроме них; оба они уже побывали в Кадисе, правда в довольно плачевном состоянии: их чемоданы отправились неизвестно какой дорогой, но только не к своим владельцам. В итоге, когда нашим друзьям потребовались чистые рубашки, им пришлось отдать в стирку те, что были на них, и это заняло целый день. Но при фантазии Жиро и Дебароля это не так уж важно: больше у тебя на одну рубашку или меньше. Они сняли с кровати простыни, превратив их в тоги, и задрапировались в них на манер древних римлян. Искусство от этого только выиграло — Жиро целый день разбирал свои наброски, а Дебароль приводил в порядок свои записи. Именно в таких живописных нарядах их и застал г-н Юэ, пришедший познакомиться с ними; Жиро и Дебароль произвели на него сильное впечатление, которое, возможно, повредит его представлению о нас.
Прощайте, сударыня! Я очень боюсь, что, предаваясь удовольствию беседовать с Вами, могу пропустить час отправки почты.
P.S. Есть новости, неприятные и приятные; как я и предполагал, письмо мое не ушло, и я снова его открываю. Александр подал признаки жизни. Я получил от него письмо, точнее рисунок, датированный 18 ноября. На рисунке изображена маленькая ручка, открывающая дверь. На пороге стоят Александр и Парольдо, готовые войти в эту дверь; за ними следит испанец грозного вида, закутанный в плащ. Все это должно означать, что Александр затеял комедию плаща и шпаги и, как Шекспир и Мольер, играет в ней главную роль. Не знаю, сколько актов будет в этой комедии, но убежден, что на полученном мною рисунке изображен только первый. Возможна, опасаясь нескромности почты, он предпочел карандаш перу. Что касается его возвращения, то об этом нет ни слова, и это заставляет меня думать, что начатая комедия чрезвычайно занимательная.
XLIII
Поскольку с утра нам предстоит совершить прогулку вдоль бухты, накануне вечером мы посетили лавки, торгующие циновками. На этом товаре Кадис специализируется. Нет ничего более опрятного, прелестного и изящного, чем эти большие белые циновки, гибкие, как полотно, с рисунком и красно-черной каймой. Я закупил невесть сколько метров этих циновок, которые «Быстрый» потрудится перевезти в Алжир, и будет очень обидно, если в Алжире мне не удастся найти возможность переправить их во Францию.
В девять часов утра г-н Юэ заехал за нами в карете. Я отправился на почту — она находится на площади Мина, а вовсе не Конституции, как я думал. Но было слишком рано, и письма еще не разбирали. Мне нет нужды объяснять Вам, сударыня, что иллюстрированное послание Александра, полученное мною вчера, меня не слишком успокоило. Меня тревожил испанец в сомбреро, закутанный в плащ до самых глаз; к счастью, за четыре франка Провидение снабдило Александра ножом из Шательро — это немного успокаивало.
Но что почти окончательно освобождало меня от тревоги — так это открытая дверь и протянутая ручка. Очевидно, в стане противников у Александра были союзники; раз так, то союзники, союзник или союзница Александра были врагами, врагом или врагиней испанца.
