— Бегу готовить все это. А покамест их превосходительства могут выбрать в гостинице покои по своему вкусу.

Мы начали осмотр и остановили свой выбор на большой комнате во втором этаже, окна которой выходили на реку и на предместье. В предместье по-прежнему было пусто, а в иссохшем русле реки по-прежнему толпились люди.

Через полтора часа мы приняли ванны, отлично перекусили и улеглись в хорошо прогретые постели.

Нам доложили о бароне Молло: дома его не нашли и тотчас отправились искать по баракам, но понадобилось время, чтобы распознать там его лачугу среди соседних лачуг. И тогда с той крайней учтивостью, какую встречаешь у всех итальянских дворян, он, не желая допускать, чтобы мы, несомненно уставшие, беспокоили себя, сам явился в гостиницу, что повергло в величайшее смущение беднягу cameriere^[24] и вызвало глубокое почтение хозяина к своим постояльцам.

Мы просили принести барону наши глубочайшие извинения и сказать ему, что, не имев целую неделю возможности спать на чистых простынях, мы поспешили насладиться этим новшеством, но если, однако, он сочтет возможным обойтись без церемоний и войти к нам в комнату, то доставит нам огромное удовольствие. Через три минуты после того как коридорный ушел с нашим ответом, дверь отворилась и вошел барон.

Это был мужчина лет пятидесяти пяти — шестидесяти, очень хорошо говоривший по-французски и обращавший на себя внимание прекрасными манерами; он жил в Неаполе во времена французского господства и, как почти все особы высшего общества, сохранил о нас превосходное воспоминание.

К тому же письмо, переданное ему нами, произвело поразительное действие. Сын генерала Нунцианте, увлекавшийся французской литературой, которая на вулкане, куда он удалился на жительство, стала чуть ли не единственным его развлечением, самым настойчивым образом рекомендовал меня барону; так что тот пришел предоставить в наше распоряжение свою особу, свой экипаж, своих лошадей и даже свою лачугу. Что касается его палаццо, то речи о нем идти не могло: он раскололся сверху донизу, и каждый вечер барон думал, что утром его больше не увидит.

Так что нам пришлось признать, что здесь в самом деле произошло землетрясение. Первый толчок дал о себе знать вечером двенадцатого, и он отличался необычайной силой: это был тот самый толчок, который на краю Калабрии всех нас сбросил с палубы сперонары на прибрежный песок. За ним каждую ночь следовали другие толчки, но стало заметно, что с каждым разом они ослабевают; однако, видимо потому, что дома, не упавшие при первом толчке, пошатнулись и не могли оказывать сопротивление последующим, хотя и менее сильным толчкам, каждое утро обнаруживалось какое-нибудь новое бедствие. Впрочем, Козенца вовсе не была наиболее пострадавшей местностью; несколько деревень, и в числе прочих селение Кастильоне, расположенное в пяти милях от столицы Калабрии, были полностью разрушены.

В Козенце же разрушилось только шестьдесят домов и погибло двадцать человек.

Барон Молло не переставал бранить нас за неосторожность, которую мы проявляли, оставаясь в гостинице; но нам было так хорошо в своих кроватях, что мы заявили: раз уж он так любезно предоставил себя в наше распоряжение, то в случае несчастья мы поручаем ему устроить нам достойные похороны, но все-таки с места не сдви-немея. Поняв, что это твердое решение, барон Молло снова предложил нам свои услуги, оставил свой адрес в бараках и простился с нами.

Через два часа, отлично отдохнув, мы встали и начали осматривать город.

Более всего пострадал центр: там почти все дома были покинуты и представляли собой зрелище не поддающегося описанию опустошения; в некоторых, полностью разрушенных жилищах, чьи обитатели не успели бежать, проводили раскопки в поисках трупов, в то время как родственники изнывали от тревоги, не зная, достанут погребенных под обломками мертвыми или живыми. Среди всего этого бродили братья-капуцины, утешая скорбящих, оказывая помощь раненым и отдавая последний долг мертвым. Впрочем, где бы мне ни доводилось встречать капуцинов, я всегда видел, как они подают другим монашеским орденам удивительные примеры самоотверженности; на этот раз они тоже не изменили своей благой миссии.

Осмотрев город, мы направились к баракам. Это был, как мы уже говорили, своего рода лагерь, раскинутый на лугу, который прилегал к монастырю капуцинов и почти весь находился в окружении живой изгороди, напоминая какой-нибудь город внутри крепостных стен; дощатые строения, крытые соломой, были поставлены в четыре ряда, как бы образуя две улицы, за пределами которых были разбросаны жилища тех, кто никогда не желает поступать, как все другие, и построил себе что-то вроде загородных домов; наконец, были еще и те, кто посреди всеобщего разорения захотел сохранить свое аристократическое положение: они отказались опускаться до простых лачуг и пребывали в своих распряженных экипажах, в то время как кучер устроился на козлах, а слуги расположились на задке кареты. По утрам на краю луга образовывался своеобразный рынок: повара и кухарки ходили туда за провизией; затем на своего рода импровизированных печах, находившихся за каждой лачугой, кое-как готовили пищу, а затем поедали ее за столом, накрытым, как правило, у двери, так что вследствие привычки обедать с часа до двух, которую сохранили жители Козенцы, эти трапезы весьма напоминали братские пиршества спартанцев.

Ничто, впрочем, за исключением собственного зрения, не может дать истинного представления о внешнем облике этого стихийно возникшего городка, где домашняя жизнь всего населения была выставлена напоказ, начиная с самых низших уровней вплоть до самых высших ступеней; начиная с глиняной миски и кончая серебряной супницей; начиная от жалких макарон, сваренных в воде и составляющих полный обед, до роскошной трапезы, где они являются лишь простым первым блюдом. Мы пришли в самый разгар всеобщего пиршества, и оно предстало перед нами своей самой своеобразной и самой любопытной стороной.

Во время нашего продвижения посреди этого двойного ряда столов у двери одного, более просторного, чем другие, барака мы увидели обедавшего со своим семейством барона Молло, которому прислуживали лакеи в ливреях. Едва заметив нас, он встал и представил нас своим сотрапезникам, предложив занять место среди них; мы поблагодарили его, но отказались, так как только что сами позавтракали. Тогда он велел принести нам стулья, и мы остались ненадолго, чтобы поговорить о случившемся бедствии, ибо легко понять, что именно оно служило предметом общей беседы, и разговор, отклонившись на минуту от этой темы, почти невольно вскоре возвращался к ней при виде окружающей картины.

До четырех часов мы бродили возле бараков, которые стали к тому же местом встреч тех, кто не пожелал покинуть свои дома, хотя число их, надо сказать, было весьма незначительным. Именно там наносили друг другу взаимные визиты и возобновляли общественные связи, которые были прерваны на короткое время произошедшей катастрофой, но, оказавшись сильнее ее, почти сразу восстановились. В четыре часа нас самих ожидал в гостинице обед.

Обед прошел без всяких помех, и в итоге наше глубочайшее уважение к гостинице «Отдохновение Алариха» лишь повысилось. Однако это случилось вовсе не потому, что кухня ее отличалась особой утонченностью или разнообразием, ибо думается, что в течение недели, которую мы там провели, основным блюдом неизменно оставалось рагу из баранины с картофелем. Но мы так давно не видели стола, накрытого довольно чистой белой скатертью, с фарфором и серебром, что почитали себя счастливейшими людьми на земле, вновь обретя эти первостепенной необходимости излишества.

Пообедав, мы пригласили нашего пицциота и расплатились с ним; как мы и предполагали, после оплаты его услуг у нас оставалось что-то около пиастра — все наше достояние на тот момент; поэтому никогда еще ни один голландский негоциант не ожидал судна с грузом из Индии с таким нетерпением, с каким мы дожидались нашей сперонары.