Я попросил капитана пригласить его знакомых подняться на судно, и мгновенно у нас на борту появилось человек двадцать танцоров и танцовщиц. Мы усадили музыкантов на крышу каюты, поставили на баке стол со стаканами и бутылками, и торжественный прием начался, к великой радости актеров и даже зрителей.

Тарантелла, напомним, была вершиной успеха Пьетро, так что ни один из калабрийских танцоров и не пытался оспорить его победу. Поговаривали, правда, потихоньку о некоем Аньоло, который, как утверждалось, и в одиночку, присутствуй он здесь, сумел бы поддержать честь Калабрии против всей Сицилии, но его не было. Как только стало известно, что готовятся танцы, Аньоло всюду стали искать, но так и не нашли: по всей вероятности, он находился в Реджо или Сцилле, что было чревато большой бедой для национального самолюбия жителей Сан Джованни. Впрочем, надо полагать, что известность вышеупомянутого Аньоло перешагнула пролив, ибо капитан, наклонившись к моему уху, шепотом произнес:

— Я не хочу принизить Пьетро, он, конечно, талантлив, но счастье для него, что здесь нет Аньоло.

Едва он произнес эту фразу, как на берегу поднялся громкий крик и толпа зрителей расступилась перед красивым парнем лет двадцати — двадцати двух, одетым в праздничную одежду. Этот красавец и был Аньоло, а задержался он, приводя себя в порядок.

Было очевидно, что его появление не очень приятно для наших матросов, и в особенности для Пьетро, которому грозила утрата первенства или, по крайней мере, необходимость разделить с соперником аплодисменты собравшихся. Между тем капитан не мог позволить себе не пригласить человека, на которого разговоры кругом указывали нам как на предмет всеобщего восхищения, и потому он подошел к борту сперонары, в десяти шагах от которой, скрестив руки, с вызывающим видом стоял Аньоло, и пригласил его принять участие в празднике. Аньоло не без учтивости поблагодарил его и, не дав себе труда подойти к трапу, находившемуся с другой стороны, уцепился, подпрыгнув, правой рукой за обшивку судна, затем подтянулся на руках, словно учитель эквилибристики, и опустился на палубу. Это означало, как говорят за кулисами, подготовить свой выход. И Аньоло, более удачливому с этой точки зрения, чем многие известные актеры, посчастливилось произвести должное впечатление.

И тут между ним и Пьетро началось настоящее танцевальное состязание. Мы полагали до этого, что узнали Пьетро за то время, как свели с ним знакомство, однако теперь вынуждены были признать, что истинный Пьетро впервые являлся нам во всем своем блеске. Быстрые движения ног, притопывания, тройные повороты, в которые он вкладывал всю душу, были чем-то фантастическим; но все, что делал Пьетро, мгновенно, словно его тенью, повторялось Аньоло и, надо признать, с ббльшим совершенством. Пьетро танцевальный дар дала природа, Аньоло — цивилизация; Пьетро исполнял свои па с определенным напряжением ума и тела: видно было, как он комбинирует их сначала в голове, а потом ноги подчиняются данному им приказу; у Аньоло — не так: все у него происходило мгновенно, искусство стало походить на вдохновение, что, как всем известно, является высшей ступенью, какой может достигнуть искусство. В итоге Пьетро, едва переводя дух, запыхавшись, совсем выбившись из сил и исчерпав весь свой репертуар, упал, скрестив ноги и издав привычный свой крик, означавший отказ от дальнейшей борьбы, что не имело значения, когда все происходило перед нами, то есть в своем кругу, но приобретало совсем иной смысл перед лицом такого соперника, как Аньоло.

Что же касается Аньоло, то для него праздник только-только начинался, поэтому он дал Пьетро несколько минут на то, чтобы прийти в себя, а затем, увидев, что его противник несомненно нуждается в более длительной передышке, раз он не поднимается, попросил музыкантов сыграть еще одну тарантеллу и продолжил исполнять танцевальные фигуры.

На этот раз Аньоло, которому уже не приходилось ни с кем соперничать, был самим собой, то есть поистине прекрасным танцором, но не так, как понимают это во французской гостиной, а как того требуют в Испании, на Сицилии и в Калабрии. Показаны были все фигуры тарантеллы, исполнены все пассы; его кушак, шляпа, букет по очереди становились деталями маленькой хореографической пьесы, которая выражала одну за другой все ступени страсти и, начавшись почти равнодушной встречей танцора и танцовщицы, пройдя разные фазы отвергнутой, а потом разделенной любви, закончилась неистовым восторгом взаимного счастья.

Вместе с другими мы подошли поближе, чтобы увидеть это поистине театральное представление и, рискуя ранить самолюбие нашего бедного Пьетро, присоединили свои аплодисменты к аплодисментам толпы, как вдруг послышались крики: «Танец Портного! Танец Портного!» Сначала это были голоса двух или трех человек, затем им с неистовой силой стали вторить не только находившиеся на борту приглашенные, но и зрители, заполнявшие берег. Аньоло повернулся к нам, словно желая сказать, что раз он наш гость, то без нашего согласия не станет ничего делать; и тогда мы присоединили свою просьбу к настоятельным требованиям всех остальных. Тут Аньоло, любезно поклонившись толпе, подал знак, что готов уступить высказанному пожеланию. Такая снисходительность была тотчас встречена единодушными аплодисментами, и музыканты заиграли странную ритурнель, мгновенно вызвавшую у присутствующих взрыв веселья.

Я имею несчастье с трудом воспринимать балет и потому подошел к капитану, чтобы спросить, что это за «танец Портного».

— О! — воскликнул он в ответ. — Это одна из тех дьявольских историй, какие у них в горах насчитываются сотнями. А что вы хотите? Тут нет ничего удивительного, в Калабрии они все колдуны и колдуньи.

— И все же, с какими обстоятельствами связано появление этого танца?

— Дело в том, что один разбойник-портной из Ка-тандзаро, папаша Теренцио, бесплатно сшил дьяволу штаны, выставив условие, что дьявол заберет его жену. Бедная женщина! Дьявол ее в конце концов и забрал.

— Ба!

— Честное слово!

— Каким образом?

— Играя на скрипке. О ней никто больше никогда не слышал, никогда.

— В самом деле?

— Ну да, Боже ты мой! А он до сих пор жив. Если вы окажетесь в Катандзаро, то сможете его увидеть.

— Кого? Дьявола?

— Нет, этого прощелыгу Теренцио. А случилось это лет десять тому назад, не больше, причем на глазах у всех. Впрочем, в Калабрии они все колдуны и колдуньи, дело известное.

— О капитан! Вы расскажете мне эту историю?

— Ну, я-то не очень хорошо ее знаю, — признался капитан. — К тому же я не слишком люблю говорить о всех этих историях, где замешан дьявол, вы ведь знаете, что в моей семье была уже одна история с колдуньей. Вы вот собираетесь пересечь Калабрию, так дай-то Бог, чтобы с вами ничего не случилось! А про историю папаши Терен-цио вы, слава Богу, можете спросить у первого встречного. Она известна всем, и вам ее расскажут.

— Вы думаете?

— О! Я в этом уверен.

Я взял свой путевой дневник и написал сверху большими буквами:

«Не забыть попросить рассказать мне историю папаши Теренцио из Катандзаро, который бесплатно сшил дьяволу штаны, выставив условие, что дьявол заберет его жену».

Затем я вернулся к Аньоло.

Занавес был поднят, и под музыку, еще более странную, чем ритурнель, необычность которой меня уже поразила, Аньоло только что начал танец своего сочинения, ибо Аньоло был не только исполнителем, но еще и сочинителем; ничто не может дать представление об этом танце, который имел бы бешеный успех в опере «Искушение», если бы можно было перенести туда все вместе: музыкантов, музыку и танцора. К несчастью, зная лишь название балета и еще не услышав программы, я лишь весьма поверхностно мог понять смысл исполнявшегося действия, которое показалось мне в высшей степени интересным и запутанным. Время от времени я видел, как Аньоло делает жесты человека, который шьет, утюжит штаны, пьет из стакана вино; но все эти жесты, на мой взгляд, представляли собой, если можно так выразиться, лишь эпизоды драмы, суть которой по-прежнему оставалась для меня неясной. Что же касается Аньоло, то его пантомима становилась все более яркой и живой, а его танец, шутовской и в то же время фантастический, был исполнен почти магического воодушевления. Видны были усилия, какие он делал, чтобы сдерживать себя, но музыка увлекала его за собой. Что же касается флейтиста и гитариста, то первый дудел до изнеможения, а второй пиликал, чуть ли не вывихивая себе руки. Присутствующие притопывали ногами, Аньоло подпрыгивал, мы с Жаденом вместе с другими целиком отдавались этому дьявольскому зрелищу, как вдруг я увидел Нунцио, который, пробившись сквозь толпу, подошел к капитану и шепотом сказал ему несколько слов. Капитан тотчас же протянул руку и тронул меня за плечо: