Джузеппе Бруно сбежал и укрылся в горах, куда шестеро его братьев по очереди носили ему еду; об этом стало известно, и всех шестерых арестовали как соучастников убийства графа. Джузеппе, не желавший, чтобы братья расплачивались за него, написал, что он готов сдаться, если отпустят его братьев. Ему это пообещали, он сдался и был повешен, а братьев сослали на каторгу. Это не вполне соответствовало тому обязательству, которое взяли на себя власти в отношении Джузеппе; но если бы властям приходилось исполнять все свои обязательства, то, понятно, это завело бы их чересчур далеко.
И вот бедная мать осталась в деревне Баузо с маленьким Паскуале Бруно, которому тогда было пять лет. Но так как, согласно обычаю и в назидание примером, голову Джузеппе выставили в железной клетке и эта картина была для вдовы слишком тягостна, однажды она взяла своего сына за руку и исчезла в горах. Минуло пятнадцать лет, и никто ничего не слышал ни о ней, ни о нем.
Но по истечении этого времени Паскуале объявился. Это был красивый молодой человек в возрасте примерно двадцати одного года, с лицом мрачным, голосом суровым, рукой проворной, развитию природной силы и ловкости которого весьма способствовала дикая жизнь. Если не считать печали, отражавшейся в его чертах, он, казалось, полностью забыл причину, заставившую его покинуть Баузо; однако, проходя мимо клетки, где была выставлена голова его отца, он опускал голову, чтобы не видеть ее, и становился еще бледнее, чем обычно. Впрочем, он не стремился к общению, никогда ни с кем не заговаривал первым, довольствовался тем, что отвечал, если к нему обращались, и жил один в доме, в котором прежде жила его мать и который пятнадцать лет стоял запертым.
Никто не понял, зачем он вернулся в Баузо, и все задавались вопросом, что он собирается делать в этом краю, откуда столько горестных воспоминаний должны были гнать его, как вдруг начал распространяться слух, будто Паскуале влюблен в девушку по имени Тереза, которая была молочной сестрой молодой графини Джеммы, дочери графа ди Кастельнуово. Определенную достоверность этому слуху придало то, что один парень из деревни, возвращаясь ночью со свидания со своей возлюбленной, видел, как Паскуале спускался со стены сада, прилегающего к дому, где жила Тереза. Тогда сравнили время возвращения в деревню Баузо Терезы, которая обычно жила в Палермо, со временем появления Паскуале, и заметили, что возвращение одной и появление другого случились на одной неделе; но главным, что отмело последние сомнения по поводу отношений, существовавших между двумя молодыми людьми, было то, что, когда Тереза вернулась в Палермо, Паскуале на другой день после ее отъезда исчез и дверь материнского дома снова оказалась запертой, как это было в минувшие пятнадцать лет.
Прошло еще три года, в течение которых никто не знал, что с ним сталось, и вот в один прекрасный день (это был день праздника деревни Баузо) его вдруг увидели в наряде богатых калабрийских крестьян, то есть в островерхой шляпе с ниспадающей на плечо лентой, в бархатной куртке с пуговицами чеканного серебра, с многоцветным шелковым кушаком, какие изготавливают в Мессине, в коротких бархатных штанах с серебряными пряжками и кожаных гетрах с разрезом на икрах. На плече его висел английский карабин, а за ним следовали четыре великолепных корсиканских пса.
Среди разных забав, устраиваемых в этот торжественный день, была одна, без которой на Сицилии почти никогда не обходятся события подобного рода, — это состязание на приз за стрельбу из ружья. По старинному местному обычаю, каждый год состязание это проходило напротив высоких стен замка, на высоте двух третей которых в железной клетке вот уже двадцать лет белел череп Джузеппе Бруно.
Среди всеобщего молчания Паскуале подошел к месту состязания. Увидев его с таким превосходным оружием и с таким надежным сопровождением, каждый подумал про себя, что сейчас должно произойти нечто необычное. Между тем со стороны молодого человека никто не заметил проявления каких-либо враждебных намерений. Он подошел к палатке, где продавали пули, купил одну, сверив ее с калибром своего карабина, затем зарядил оружие с тщательными предосторожностями, свойственными обычно в таких случаях стрелкам.
Участников состязания вызывали следуя алфавитному порядку, каждый по очереди занимал положенное место и выпускал одну пулю. Купить их можно было до шести, но какое бы количество пуль ни покупалось, сделать это надо было за один раз, пополнять их запас потом не разрешалось. Стало быть, купив одну пулю, Паскуале Бруно мог сделать лишь один выстрел, но, хотя он оставил за собой всего один слабый шанс, беспокойство среди других стрелков, которые знали о его ловкости, вошедшей во всей округе чуть ли не в поговорку, не уменьшалось.
Бруно явился, когда дошли до буквы «Н», поэтому перебрали все буквы алфавита, прежде чем вернуться к первой; затем снова начали с буквы «А», потом вызвали «Б»; Бруно вышел.
Если все смолкли, когда лишь увидели появившегося Бруно, то понятно, что воцарилась еще большая тишина при виде того, как он готовится привести публичное доказательство той ловкости, о которой ходило столько разговоров, хотя никто, однако, не мог сказать, что видел воочию ее проявление. Итак, под неотступными взглядами всех собравшихся молодой человек подошел к веревке, обозначавшей границу, и, казалось, не замечая, что он вызвал всеобщее внимание, оперся на правую ногу, сделал движение, чтобы расправить руки, прижал ружье к плечу и начал наводить его на цель снизу вверх.
Легко понять, с какой тревогой соперники Паскуале Бруно следили за движением дула ружья, по мере того как оно поднималось. Вскоре оно оказалось на уровне цели, и внимание всех удвоилось; но, к величайшему удивлению присутствующих, Паскуале продолжал поднимать дуло своего карабина, отыскивая другую цель; но вот, когда оно оказалось направлено на железную клетку, он остановился и замер на мгновение, словно и сам он, и его оружие были из бронзы; наконец, столь долгожданный выстрел прозвучал, и освобожденный, из железной клетки череп упал к подножию стены. Бруно тотчас перешагнул через веревку, медленно, не сделав ни одного торопливого движения, подошел к страшному трофею, ставшему доказательством его ловкости, благоговейно поднял его и, ни разу не обернувшись к тем, кого поверг в изумление его поступок, направился в горы.
Через два дня по всей Сицилии пронесся слух о другом событии, в котором Бруно тоже сыграл неожиданную и еще более трагическую роль, чем та, какую он только что исполнил. Тереза, та самая юная молочная сестра графини ди Кастельнуово, о которой мы уже говорили, вышла замуж за одного из кампиери вице-короля, и вот в день свадьбы, вечером, когда молодые супруги собирались открыть бал тарантеллой, посреди танцоров внезапно появился Бруно с парой пистолетов за поясом. Он подошел к новобрачной и под предлогом того, что она обещала танцевать прежде всего с ним, а не с кем-либо другим, потребовал, чтобы муж уступил ему свое место. Вместо всякого ответа тот выхватил нож, но Паскуале одним выстрелом из пистолета уложил новобрачного замертво; затем, со вторым пистолетом в руке, он заставил молодую жену, бледную и почти умирающую, танцевать тарантеллу возле трупа мужа; наконец, через несколько секунд, не в силах вынести муки, наложенной на нее в наказание за ее клятвопреступление, Тереза упала в обморок.
Тогда Паскуале направил на нее дуло второго пистолета, и все решили, что он собирается прикончить бедную женщину; но, подумав, верно, что в ее положении жизнь страшнее смерти, он опустил руку, разрядил пистолет, снова сунул его за пояс и исчез, причем никто даже не шелохнулся, чтобы попытаться остановить его.
Эту новость, которой сначала не решались верить, подтвердил вскоре сам вице-король; придя в ярость из-за смерти одного из самых храбрых своих служителей, он отдал строжайший приказ арестовать Паскуале Бруно. Но это легче было приказать, чем сделать. Паскуале Бруно стал разбойником, но разбойником на манер Карла Моора, то есть бандитом по отношению к богатым и могущественным, с которыми он был безжалостен, зато, напротив, слабые и бедные могли не сомневаться, что они найдут в нем защитника и друга. Рассказывали, что все банды, рассеянные до той поры по горной цепи, которая начинается в Мессине и сходит на нет в Трапани, собрались вокруг него и назначили его своим главарем, что поставило его чуть ли не во главе армии; а между тем всякий раз, когда его видели, он был один, вооруженный карабином и пистолетами и сопровождаемый своими четырьмя корсиканскими псами.
