Неаполитанцы стали совещаться, пытаясь понять, как вести себя в подобных обстоятельствах. Кто-то предложил расстрелять солдата, не выводя его за пределы крепости, но это означало бы обойти препятствие, а не преодолеть его, и подобная тайная смерть без свидетелей, вместо того чтобы положить конец обвинениям, которых все опасались, напротив, неминуемо сделала бы их обоснованными. Было выдвинуто несколько других предложений того же рода; их обсудили и отклонили; совещавшиеся зашли в тупик, из которого не было выхода.

Правда, следует сказать, что несчастный осужденный своим поведением не только усугублял эти опасения, но и превращал их в уверенность. С тех пор как был оглашен приговор, он постоянно плакал, просил пощады и препоручал себя святому Януарию. Было ясно, что придется вести беднягу на место казни силой и что перед казнью он будет дрожать от страха.

День казни откладывали под различными предлогами, но, в конце концов, любая новая отсрочка стала невозможной. Совет собрался в третий раз, по-прежнему пытаясь найти выход, но так ничего и не придумал. Наконец, все вознамерились расходиться, положившись на волю Провидения, как вдруг полковой капеллан, хлопнув себя по лбу, заявил, что он нашел средство, которое все столь долго и столь безуспешно искали.

Все пожелали узнать, что это за средство, но капеллан заявил, что он не скажет никому ни слова, так как успех дела зависит от соблюдения тайны. Тогда у него спросили, надежно ли найденное им средство; капеллан ответил, что ручается за него головой.

Казнь была назначена на следующий день, на десять часов утра. Она должна была состояться между горой Пеллегрино и Кастелламмаре, то есть на равнине, способной вместить весь Палермо.

Вечером капеллан явился в тюрьму. Увидев его, осужденный принялся громко кричать, ибо он понял, что для него настала пора прощаться с этим миром. Но, вместо того чтобы начать готовить солдата к смерти, священник объявил ему, что король помиловал его.

— Меня помиловали?! — вскричал узник, хватая священника за руки. — Меня помиловали?!

— Да, вас помиловали.

— Как! Меня не расстреляют? Как! Я не умру, мне сохранят жизнь? — спрашивал осужденный, не в силах поверить, что это правда.

— Вас помилуют полностью и окончательно, — продолжал священник, — однако его величество выдвинул в назидание другим одно условие.

— Какое? — спросил солдат, побледнев.

— Все приготовления к казни будут происходить, как будто казнь и в самом деле должна состояться. Вы будете исповедоваться сегодня вечером, как будто завтра вам предстоит умереть; за вами придут, как будто вы не получили помилования, и поведут вас к месту казни, как будто собираются расстрелять; наконец, чтобы довести дело до конца и чтобы этот пример оказался в высшей степени поучительным, в вас будут стрелять, но ружья будут заряжены только порохом.

— А верно ли то, что вы мне тут говорите? — спросил осужденный, которому этот спектакль казался, по меньшей мере, ненужным.

— Какой мне смысл вас обманывать? — сказал в ответ священник.

— Это правда, — пробормотал солдат. — Стало быть, святой отец, — продолжал он, — вы говорите, что меня помиловали, и уверяете, что я не умру?

— Я это утверждаю.

— В таком случае, да здравствует король! Да здравствует святой Януарий! Да здравствуют все! — закричал узник и от радости принялся кружиться по камере.

— Что вы делаете, сын мой? Что вы делаете? — воскликнул священник. — Неужели вы забыли, что все сказанное мною должно было храниться в тайне, что мне запретили говорить это вам и важно, чтобы никто, особенно тюремщик, не узнал, что я открыл вам секрет? Встаньте же на колени, словно вас по-прежнему ждет смерть, и начинайте исповедоваться.

Осужденный признал, что слова священника справедливы, встал на колени и исповедался.

Капеллан отпустил ему грехи.

Прежде чем священник ушел, заключенный снова попросил его поручиться, что все сказанное им — правда.

Священник подтвердил это во второй раз, а затем ушел.

Тюремщик, вошедший в камеру вслед за священником, увидел, что узник насвистывает какой-то веселый мотив.

— Ну и ну, — сказал он, — разве вы не знаете, что вас завтра расстреляют?

— Конечно, знаю, — ответил солдат, — но Бог даровал мне возможность как следует исповедаться, и теперь я уверен в спасении своей души.

— О! Это другое дело, — заметил тюремщик. — Вам что-нибудь нужно?

— Я бы не отказался поесть, — сказал солдат.

Он ничего не ел в течение двух дней.

Ему принесли ужин; он набросился на него как волк, выпил две бутылки сиракузского вина, рухнул на свое убогое ложе и уснул.

Наутро пришлось дергать узника за руки, чтобы разбудить его. А ведь с тех пор как бедняга находился в тюрьме, он не смыкал глаз.

Тюремщик никогда еще не видел столь мужественного человека.

По городу поползли слухи, что осужденный пойдет на казнь как на праздник. Сицилийцы очень в этом сомневались и с присущим им одним недоверчивым жестом говорили: "Там будет видно".

В семь часов утра за узником пришли. Он как раз приводил себя в порядок перед казнью. Попросив накануне выстирать ему белье и основательно почистив щеткой мундир, он выглядел превосходно, насколько это можно сказать о неаполитанском солдате.

Он попросил, чтобы ему разрешили дойти до места казни пешком и чтобы его руки оставили свободными. На обе эти просьбы было отвечено согласием.

Пьяцца Марина, где находится тюрьма, была заполнена народом. Выйдя на верхнюю ступень лестницы, смертник очень учтиво поприветствовал собравшихся. На его лице не было заметно ни малейших признаков волнения. Сицилийцы не могли прийти в себя от изумления.

Твердым шагом осужденный спустился по ступеням и пошел по улицам города, охраняемый капралом и девятью солдатами, которым было поручено расстрелять его. Время от времени он встречал на своем пути товарищей и с разрешения конвоя обменивался с ними рукопожатиями, а когда они начинали его жалеть, он старался их утешить каким-нибудь мудрым изречением вроде: "Жизнь — это странствие", либо какими-нибудь стихами, равноценными превосходным стихам из "Дезертира":

Но каждый шаг, но каждый час Не приближают ли к кончине нас? —

а затем продолжал свой путь.

Неаполитанцы торжествовали.

У дверей винной лавки смертник заметил двух своих приятелей, забравшихся на каменную тумбу, чтобы увидеть, как он будет проходить мимо; он направился к ним. Они предложили ему выпить с ними напоследок стаканчик вина. Осужденный согласился и протянул кружку, которую ему наполнили до краев, а затем поднял ее, причем его рука не дрожала, так что не пролилось ни капли драгоценного напитка, и твердым голосом, в котором не слышалось ни малейшей дрожи, провозгласил:

— За долгую и счастливую жизнь его величества короля Фердинанда!

После этого он осушил кружку до дна.

Сицилийцы и неаполитанцы принялись ему аплодировать, настолько сильное впечатление производит мужество на всех, даже на врагов.

И вот осужденного привели на место казни.

Сицилийцы были уверены, что здесь от наигранной храбрости смертника, являвшейся, по их мнению, следствием нервного возбуждения, не останется и следа. Ничего подобного: увидев намеченное место, осужденный, казалось, еще больше приободрился. Он сам остановился в указанной точке, но попросил не завязывать ему глаза, а также разрешить ему самому дать команду "Огонь!".

В подобных просьбах, как известно, редко отказывают, и смертнику были дарованы обе эти милости.

И тогда исповедник подошел к осужденному, обнял его, дал ему поцеловать распятие и сказал какие-то утешительные слова, к которым тот, похоже, отнесся весьма легкомысленно; затем священник отпустил ему грехи и отошел в сторону, давая возможность совершиться казни.

Осужденный встал лицом к Палермо и спиной к горе Пеллегрино. Капрал и девять солдат начали отступать, чтобы между ними и смертником было расстояние в десять шагов; они остановились, когда раздалась команда "Стой!".